Завершив самые крупные дела (что заняло у нас больше года) мы замедлили маховик и перешли к спокойной системной работе. Основной доход приносило «издательское дело», а вдобавок мы потихоньку списывали «испорченное» оружие с военной кафедры и прочее ненужное имущество вроде снегоуборочной техники. Еще, правда, был затеян непрекращающийся ремонт подвала, проведен успешный тендер на обслуживание столовой, несколько распиленных европейских грантов, с которыми нам помогли друзья из Минобразования, но это все больше по мелочам…

Благодать!

Илья по-прежнему руководил «Грифон-сервисом», хотя доходы от легального бизнеса были несравнимы с тем, что мы имели от сотрудничества с Вадимом Васильевичем и его покровителями. Илья несколько грустил, что Инна, будучи «простым бухгалтером» Фонда, ворочает гораздо большими средствами, но не комплексовал по этому поводу – на семейном достатке и семейном счастье Виноградовых такое распределение сил не сказывалось.

Сам Вадим продолжал толкать наркотики. К чести сказать, он не делал этого на территории Института. Если же кто-то из его протеже и промышлял в наших стенах, клиентами были исключительно иностранные студенты – заботился о генофонде, шельмец. Еще он теперь крышевал, помимо «подсобного помещения» «Горячей точки», несколько других элитных борделей.

В общем, идиллия продолжалась. Даже КГБ больше не кусал в гневе локти, потому что наш Фонд исправно выполнял свою уставную задачу – мы отдавали на его любимую благотворительность крупные средства. По крайней мере, все были уверены, что «святоша» умиротворен.


По Уставу ИПАМ, даже будучи ректором, Смагин не был освобожден от преподавательской работы. Более того, он формально числился на кафедре госуправления, где его начальником, как и моим, была Джихад.

Так уж вышло, что и меня, и тестя порядком подразозлил Лосев – обремененный многочисленным семейством немолодой преподаватель, читавший в паре с Настей анализ данных и моделирование ситуаций.

Осенью того года, когда мне стукнуло тридцать, Лосев напросился на аудиенцию и принялся качать права – требовал отправить сына с астмой в санаторий и вообще, подкинуть денежек на лечение. Мы, разумеется, дали, поскольку ИПАМ не оставляет своих сотрудников в беде – зато я лишился поездки на Октоберфест и впал в уныние. Затем, на Новый год, Лосев снова попросил денег, аргументируя это тем, что младшему надо лечиться дальше. Мы ответили положительно (минус новый костюм ручной работы и Танина сумочка). А в феврале проситель выбил из нас третий транш – прощайте, рыцарский меч и медвежья шкура в гостиную!

Так дальше продолжаться не могло, поскольку, судя по наглым глазам Лосева, он рассчитывал и на четвертую выплату, а это уже могло породить опасную тенденцию вымогательства в коллективе. Тем более что по нашим данным его сын не страдал от астмы так сильно, как это расписывали, а вот одеваться скромный препод стал значительно лучше, да и лицо его приобрело лоснящийся видок, как от переедания.

Нужно было принимать воспитательные меры, и лучшим поводом для этого стало мартовское заседание кафедры, где Лосев представлял проект новой учебной программы по своим дисциплинам.

– Недолго музыка играла – недолго фраер танцевал, – сказал мне Смагин перед дверью кафедры за минуту до заседания. – Я ему сегодня устрою аутодафе.

Этими словами он меня сильно взволновал, и почти все заседание я грыз ногти, надеясь, что он забудет или пошутил. Но вот уже под занавес, после формальной просьбы Джихад «утвердить программы следующих курсов», Смагин артистично откашлялся и поднял руку.

– Позволите мне прокомментировать? – не то попросил, не то потребовал он.

Джихад растерянно кивнула, недопонимая глубины проблемы. А я сжался и замер, осознавая, что сейчас «лыхо буде».

Во-первых, тесть уже неделю не принимал валиум (в нашей аптеке случился перебой с поставками), а значит, он далек от состояния нирваны, о чем свидетельствовало злобное сияние его прекрасных синих глаз. Во-вторых, он не стал просить меня наехать на Лосева (это было бы закономерно, поскольку именно я и страдал от попрошайничества), а сделал это сам – значит, разгром будет окончательным и бесповоротным. В-третьих, несчастный старик уже допустил несколько промахов по службе, и наверняка Смагин сейчас припомнит ему все.

Я не ошибся.

Смагин говорил очень твердо, настойчиво и отрывисто, словно лаял:

– Я ознакомился с вашей программой. При всем моем уважении хочу отметить, что выносить такой опус на заседание кафедры по меньшей мере непрофессионально. Программа нерелевантна идее курса…

Как будто Смагин много понимал в идее этого курса! Кроме своей любимой политической истории он не читал ни одной дисциплины, да и в той отнюдь не блистал.

– …и это так же устарело, как и ваш подход к преподаванию…

Началось. Сейчас он припомнит Лосеву жалобы студентов…

– …на ваше откровенно субъективное отношение…

Еще упомянет неоднократные…

– …обвинения в коррупции и, не побоюсь этого слова, взяточничестве…

Замолвит словечко за подрастающее поколение…

– …сидящие здесь наши молодые коллеги подтвердят…

Я не расслышал, что нужно подтвердить, но сурово поглядел на Лосева, сдвинув брови, и для важности кивнул. Настя ошалело зыркала то на Джихад, то на Смагина, то на меня, поскольку, как и прочие коллеги, была в ужасе от происходящего. Сама Джихад смотрела в стол и перебирала край скатерти – ей было стыдно.

Лосев дрожал, как отбойный молоток. Он первый раз слышал, чтоб Смагин, с которым они так давно и так хорошо знакомы, повышал на кого-то голос на заседании кафедры. Это не коррелировало ни с корпоративной этикой, ни с их историей личного знакомства: за пять минут выступления ректор сравнял с землей пожилого преподавателя на глазах у коллег. Кульминацией извержения грязи стали последние слова Смагина:

– Я предлагаю кафедре отклонить программу курса, а Ученому совету буду рекомендовать не продлевать с вами контракт. Если у вас есть что-то в свое оправдание, можете высказаться. Спасибо за внимание.


Кафедра послушно отклонила программу с формулировкой «отправить на доработку» – от голосования воздержались только Филимончук, Настя и Джихад. После заседания я немедленно уехал, не хотел столкнуться глазами ни с кем из коллег, особенно с Настей – как объяснить поведение тестя?

Заехал в аптеку, наконец вытряс из фармацевта валиум – надо было что-то делать, иначе тесть и меня сожрет в следующий раз – и поднялся в квартиру к Тане.

– Ты устал? – с неестественной заботой спросила она, принимая из рук тяжеленький портфель с ноутбуком и кучей бумаг. – Хочешь, приготовлю чаю? Или давай лучше…

– Таня, что тут случилось без меня? – устало перебил я, стягивая с опавших от депрессии плеч пальто. – Ты сожгла кухню?

Жена не стала далее разыгрывать бескорыстное дружелюбие:

– Да вот, понимаешь, так вышло случайно… я пыталась настроить кондиционер, а он задымил и загорелся. Приходил человек из сервиса, сказал, что проще выкинуть… я не знаю, что с этим теперь делать… Ты меня простишь, правда?

Я швырнул пальто на вешалку в коридоре, кивнул головой и решительно направился в спальню, Таня посеменила за мной. Хоть какой-то толк от этого несчастного создания будет. А перед глазами висел ночной Парк Славы, танк, ребята, в ушах звенел голос Ильи «тебе надо отвлечься… напряжение снять»…

В десять вечера меня разбудил набатный удар телефона. Таня спала гораздо крепче, потому я спокойно имел возможность подхватить телефон с тумбочки, накинуть куртку поверх футболки и отправиться поговорить на балкон.

– Вас совесть не мучает, Николай Михайлович? – вопрошал наглый молодой голос с незнакомого номера. – Вы ведь сегодня присутствовали при таком публичном унижении невиновного человека, да еще вашим родственником. Вы б покаялись, пока не поздно.

– Ты кто? – как можно хладнокровнее спросил я, хотя хладнокровие мое было очень даже сомнительным. – Откуда ты все про меня знаешь?

– Придет время, и вы поймете, Николай Михайлович. Доброй ночи.

Я не стал перезванивать, но дрожащими от сатанинского гнева пальцами вбил номер неизвестного негодяя в телефонную книгу мобильника, под именем «Найти и разорвать». Это все не лезло ни в какие ворота. Я знал, что делать – повесить это дело на Вадима Васильевича. Пусть служба безопасности разбирается, ищет и наказывает. Утром поставлю ему задачу.


Я забыл о звонке.

Как? Не знаю. Видимо, виски, который я принял перед сном, сделал свое дело: ночью ко мне приходил Достоевский, долго стыдил за алкоголизм, сидя на краю кровати и расчесывая черную страшную бороду Таниной расческой, невпопад цитируя смагиновские приблатненные изречения и слова восточных мудрецов, и почему-то называя меня Родионом. Когда видишь такое, то все остальные переживания наутро мигом выветриваются и стираются, и ты рад, что вообще проснулся живым.

На следующий день ректор поделился со мной секретом своего столь резкого поведения на заседании кафедры. Клянусь, лучше бы он этого не делал…

– Коля, подожди. Иди сюда, – сказал Смагин, поймав меня за локоть в коридоре Института. – Куда ты пропал вчера после заседания?

– Работы много было, простите, – ответил я. – Я достал лекарство.

– Хорошо, на обеде отдашь, – на удивление безразлично сказал он. – Слушай, у меня дело к тебе. Ты же знаешь Н-ского?

Депутата Н-ского нельзя было не знать. Его называли «левой рукой президента». До попадания в парламент он успел дважды отсидеть за вооруженный грабеж, и в прессе был более известен не как депутат Н-ский, а как Яша Стахановский. Как я предполагал исходя из обрывков телефонных разговоров Долинского, Н-ский был косвенно связан и с нашим Генералом.

– Это Яшу-то Стахановского? Конечно же, знаю!

– Да тихо ты! – зашикал ректор, хищно оглядываясь по сторонам. – Нельзя так говорить про уважаемого человека, ты что?

– Хорошо, простите, – я постарался спрятать улыбку в ворот рубашки.

Ох уж эти уважаемые люди, имена которых так похожи на титулы святых: Яша Стахановский, Жора Червоноградский, Вася Краматорский… Теперь очевидно, что этот «святой» и правда принадлежал к лику друзей Вадима Васильевича, и был очередным нашим деловым партнером или спонсором Фонда.

– Так вот, у него есть дочь. Хорошая девушка, защитила диссертацию в Луганске. Правда, она училась на филолога… Но очень хочет работать в ИПАМ, причем именно на нашем факультете. Но ты же знаешь сам, как у нас сейчас со ставками. Поэтому надо дожать ситуацию с Лосевым. Я по возможности помогу, и ты делай, что в твоих силах, чтоб этот старый хрыч уволился. Эта девочка переедет в Киев с февраля будущего года. У нас есть десять месяцев, чтоб расчистить плацдарм для нового сотрудника. Поможешь, сынок?

Смагин берет на работу человека из чужого вуза? Смагин обозвал своего одногодку Лосева старым хрычом? Смагин обратился ко мне «сынок»? Видимо, у него не оставалось выбора. Или дочь Н-ского будет работать у нас на кафедре, или мой тесть будет спать с рыбами-мутантами на дне Днепра.

– Я сделаю все, что нужно! – пообещал я.

– Вот и молодец. Я в тебе не сомневаюсь, – улыбнулся тесть. – Не забудь на обед лекарство.

Его ледяные глаза потухли и приобрели безразличный оттенок – он действительно во мне не сомневался, он знал, что я сделаю все как положено.

Это, впрочем, отнюдь не было поводом для моей гордости.


Но какой именно помощи ждал от меня Смагин? Ведь я обычный препод, что я могу сделать? Почему он не попросил Джихад? А вот почему: в ту весну я защищал докторскую, и это очень скоро привело к смене моего статуса и к обретению новой должности – заведующего кафедрой госуправления.

Дивным апрельским вечером Долинский, исполняя свои извечные функции «голоса» Смагина, вытащил меня на прогулку в Мариинский парк и приступил к обработке.

Консильери был сильно взволнован, что отразилось на его речи.

– Джихад бунтует, – отрывисто говорил он, копируя интонации Виноградова. – Она сказала, что такого при Деде не было, что она не будет брать на работу левых людей. Смагин предложил ей уволиться, и она сказала, что за увольнением дела не станет.

– Зачем? Неужели нельзя как-то?…

Признание Долинского меня шокировало. Джихад была одним из самых ценных сотрудников ИПАМ. Ее уход будет означать одно – мы загибаемся. Да и потом, я к ней привязался, как к родной, за столько-то лет…

– Мы пробовали все, – продолжал партнер. – Никак. Бесполезно. С сентября она не продлевает контракт. Ей уже предложили какое-то место – понимаешь, что такие люди не теряются. В общем, с сентября Джихад оставит должность заведующей кафедрой государственного управления и декана одноименного факультета. И если на должность декана мы планируем избрать одного достойного профессора с кафедры политического анализа – наш человек – то вашу осиротевшую кафедру некому возглавить кроме тебя, малютка.