Все происходило, как в полусне. Предметы расплывались, стены ездили туда-сюда без спросу, лампочки мигали, а фотографии в рамках подмигивали.

Она была в шоке, увидев меня – ведь я ехал наобум, без предварительного звонка.

Она налила мне коньяка, и я не протестовал, хотя эстеты-алкоголики всего мира ничего хуже еще не придумали, чем глушить коньячину поверх водки.

Она утешала меня, а я плакал у нее на груди, и мой ушибленный клюв от этого болел еще сильнее, и от боли я плакал еще более отвратительно.

Она дала мне ужасную фиолетовую пижаму с зайчиками, в которой, возможно, ходил ее беглый муж, а я почему-то дико смеялся над своим новым прикидом и просил ее сфотографировать меня.

Она показала мне револьвер, который лежит у нее для самообороны, и я увлекся этим массивным куском стали больше, чем всем остальным, что она могла мне показать и предоставить в тот вечер.

Она говорила об одиночестве, гладила меня по голове и называла «странником».

Она была не в себе. Не все в порядке с головой, факт.

А все ли в порядке с головой у меня?


Следующее утро было одним из самых холодных на моей памяти. Я проснулся в кровати в квартире Юли, один, и у меня дико болел крестец – незначительная трещина от падения с танка, как объяснила мне моя массажистка (настоящая!), будет давать о себе знать всю жизнь.

Никого в квартире не было. На прикроватном столике лежала записка, начертанная красивым мелким почерком на сложенном вдвое листке плотной голубой бумаги:

«Доброе утро! Надеюсь, свежего воздуха достаточно, и голова у тебя не болит? Если болит, прими аспирин – он в тумбочке. Душ ты сможешь найти легко, для этого не нужна хорошая пространственная ориентация. В комнату с желтой дверью не заходи – там живет медведь. Пожалуйста, закрой балкон и окна и захлопни входную дверь, когда будешь уходить – не забудь! Юля».

Так вот почему так холодно – умница моя, она оставила открытыми балкон и все окна! Чтоб мне свежо было просыпаться, видите ли, чтоб голова от выпивки не болела. Голова, может, и не болела, но я же мог воспаление легких схватить, чего доброго, с такой температурой воздуха…

Трясясь от дискомфорта, я помчался в душ, и минут пятнадцать простоял под горячей водой в надежде, что боль в спине утихнет. Едва ли мне это помогло, но я убедил себя, что сработало, и позвонил Боре с просьбой забрать меня из этого дикого места – благо, что он знал, как его искать…

На работе я был около одиннадцати. Обругав лаборантку, которая попалась под ноги (в принципе, мне несвойственно так с людьми разговаривать, это холод и боль подействовали), я ввалился в кабинет, уткнулся головой в стол и не хотел думать ни о чем. Но уже через две минуты мою безмятежность нарушило появление Виноградова, который без стука вломился в кабинет, заботливо притаранив мне стакан чая.

– Коля, доброе утро… Или не такое доброе, а?

– Привет, Илюха. С чего ты взял? – попытался удивиться я.

– А с чего бы ты мне прислал СМС: «Шлюх, захвати мне в столовке чай и будку с царицей, а то я не могу ходить».

Или ты что-то со знаками препинания напутал, или неудачно попытался меня оскорбить, или у тебя белая горячка.

Да, действительно, написал, еще будучи в машине – и тут же сам про это забыл[31].

Я почему-то сразу вспомнил, как мы с ребятами в Крыму на пляже валялись, а потом начался дождь, и все засобирались уходить – кроме меня. Я к тому моменту уже заглотил литр распаленного на солнце десертного вина и лежал неподвижно, упершись лицом в полотенце, сказав Илье с Лешкой, что догоню их. Отлично помню, как какая-то девочка спросила у мамы: «Мам, а почему дядя не уходит?», на что получила ответ: «Дядя не может идти, дядя пьяный»…

– У меня автозамена такая в телефоне, – простонал я, невольно улыбнувшись воспоминанию, – это были «Илюх» и «булка с корицей». Про булку ты, естественно, не понял, но и за чай спасибо.

Я принял из рук Ильи пластиковый стаканчик с крепким черным чаем без сахара – моя панацея от всех болезней – и поставил его возле себя.

– Так отчего ты ходить не можешь? Спина опять болит?

Я кивнул, отхлебывая чаек (какое наслаждение!), и добавил:

– Да, и спина, и мозги.

– Ну, мозги у тебя болеть не могут, разве что фантомными болями…

– Слушай, не превращайся в Лешу, хорошо? – одернул я.

– А ты, я смотрю, не рад мне? – удивился друг. – Обычно у тебя с похмелья настроение общительное… «Эй, народ, смотрите, Логинов вчера бухал! Настало время очешуительных историй и философских рассуждений!» А я ему еще чай принес… Эх, ты…

– Да я не с похмелья особо, просто настроение ни к черту…

– Кстати, где ты вчера ночевал, раз настроение такое? Только не чеши, что дома – ты в той же самой рубашке, причем она мятая, и без галстука – значит, галстук у тебя развязался, и ты не смог его сам нормально завязать без помощи картинки, которую я тебе подарил сто лет назад.

– Тебе б следаком работать, – улыбнулся я. – Ладно, все просто: я в «Точке» был, у массажистки.

– Лжешь, – констатировал Илья. – У тебя после этого тем более не бывает плохое настроение: шатаешься по ИПАМ, подпрыгиваешь и рассказываешь, рассказываешь…

Ладно, Виноградов, раз ты такой настойчивый, то придется выкручиваться!

– Вот тебе такое: когда мы с Лешкой вдвоем ездили в «Сангейт» на пятом курсе, общались там с мужиками-литовцами – торговцами автомобилями. Я им тогда рассказал, что я – помощник ректора, а потом пришел в номер и уснул сидя, по совету Леши – все равно, мол, блевать встанешь ночью. А потом я ничего не мог ни есть, ни пить еще сутки, потому что всосал с литовцами не то семь, не то девять стаканов виски турецкого разлива. Прокатит за историю?

– Где ты был этой ночью? – очень серьезным голосом спросил друг. – У тебя нос опухший. Ты подрался с кем-то? Или тебе Летчик морду набил?

– Да при чем тут твой Летчик, слушай! Ладно…

И я вкратце поведал другу прекрасную историю, произошедшую со мной в те сутки, известную вам в подробностях. По мере моего рассказа лицо Ильи вытягивалось и приобретало форму груши, а когда я пересказал ему текст записки, он начал глупо хихикать.

– Понятно-понятно… Поехал к Юлии Викторовне «потрахаться в жилетку»?

– Считай это местью Смагину.

– Ого, какая страшная месть! – Илья поднял палец к небу. – Врагу такого не пожелаешь! Знаешь, у меня тоже есть история. Когда мне было лет семь-восемь, а мой брат уезжал в Харьков учиться в Академию имени Ярослава Мудрого, я на него за что-то жестоко обиделся. Тогда я написал на клочке бумажки «ПРЕПОД ДУРАК» и положил ему в сумку, рассчитывая таким образом подставить. Но даже этот мой тяжкий грех меркнет по сравнению с твоей страшной местью Смагину!

Я молчал и смотрел на него, стараясь придать лицу злобный вид. Видимо, вид получился только жалкий, потому что друг снова рассмеялся и продолжил издевки:

– Слушай, Коль, неужели тебе никогда не хотелось чистую, свежую девушку, которая была бы только твоей? То у тебя жены летчиков, то депутатов…

– Похвастаться опять решил? Молодец, тебе удалось! Иди давай к своей чистой и свежей девушке… Которая еще и готовить умеет, между прочим…

– И неплохо готовить, – отметил Илья.

– Вот и хорошо! Что ты мне мозги компостируешь, а? Вот как чуял сердцем, что не надо тебе рассказывать… Вот Леха – молодец, он хоть и бухтит, но хотя бы не лечит меня!

– Лечить тебя…

– … а знаю, знаю, лечить меня психиатр должен! – перебил я. – Ты смотри, все здоровые, один Логинов на голову больной! Логинов бухает, все не бухают! Логинов диссер заказал, а вы все сами писали! Логинов деньги тратит из Фонда, а вы все, бляди, на зарплату живете!

– Вообще-то я хотел сказать, что лечить тебя должен венеролог, а не психиатр, но вижу, что и то, и другое не будет лишним, – спокойно продолжал Илья, но с его лица при виде моего гнева сошла издевательская полуухмылка. – Коль, я твой друг. Ты мне дорог. Не надо так.

Он прав – нельзя срываться на близких. Да и перед лаборанткой извиниться бы…

– Прости меня. Я не прав. Прости, пожалуйста, – я залпом допил быстро остывающий чай. – У тебя все хорошо?

– Да, все хорошо. Увольняюсь из ИПАМ, пришел тебе сообщить.

– Смешно, молодец, – я смял пустой стаканчик и опустил его в урну под столом. – А как у Инны дела? Готова стать мамой? Вы уже выбрали имя?

– Имя не выбрали, пол не знаем. Но Коль, я серьезно. Летом я увольняюсь из Института.

– Почему? Зачем?

– Инна уйдет в декрет, и я возьмусь за Фонд. Будешь ты теперь моим начальником, – грустно улыбнулся он. – Но оскорблять тебя я все равно не перестану.

– А когда Инна выйдет из декрета, ты в Институт вернешься?

– Не знаю, – пожал плечами Виноградов, давая понять, что не вернется. – Мне кажется, что я не самый хороший преподаватель. Я устал от этого. Возможно, лет через пять и приду почитать лекции как совместитель. Но пока хочу сосредоточиться на семье. У меня ребенок будет, это большая ответственность.

– Блин… Так что же, конец эпохи? – хмыкнул я. – С кем мне теперь… все на свете делать?

– Прости, так вышло. Продолжаем взрослеть, – пожал плечами друг. – Придется тебе побыть волком-одиночкой. Ну, у тебя есть и Долинский, и Настя.

– Да, ты прав… С одиночеством я справлюсь, не беда. А вот ты как? Потянешь бухгалтерию одновременно с «Грифоном»?

– Посмотрим, успеется. Я думаю, что разберемся.

Но меня тот факт, что он употребил все три свои волшебные слова в одном предложении, далеко не радовал.

Сложно сказать, суеверный ли я человек – кошек черных люблю и не боюсь, зато вот по дереву стучу частенько. Но события, которые последовали за уходом Ильи из ИПАМ, убедили меня, что в работу некоторых систем нельзя вмешиваться, даже если она неидеальна.

Инна ушла в декрет больше чем на год, и все это время на Илье лежала двойная нагрузка – тянуть «Грифон-сервис» и бухгалтерию Фонда. Я убеждал Долинского, что так нельзя, что нужно нанять другого – но консильери только отмахивался, мол, чего я не в свое дело лезу? Он-де лучше знает, да и никому нельзя доверять такие важные вещи, а Илья справляется, и Долинский лично контролирует каждый его шаг.

Когда Инна вернулась в Фонд, я немного успокоился – наше неспокойное житие-бытие вернулось к относительной гармонии. И чего было волноваться? Каждому свое.

Солнцу – всходить и заходить. Земле – крутиться. Вадиму – промышлять наркотой, крышеванием и сутенерством. Смагину – пить валиум. «Горячей точке» – приносить нам и Стежняк бешеный доход. Генералу – покрывать все это дело. Где ж тут подвох?

Стоп, вот с Генералом как раз подвох и вышел.


Прошло чуть больше двух лет с момента покупки «Горячей точки», и в начале марта я увидел в новостях выступление важного прокурорского чиновника, где упоминался наш друг Генерал отнюдь не в положительном контексте…

В тот же вечер Вадим Васильевич без предупреждения пропал на двое суток и отключил телефон – Боря уверял, что не знает, где отец. А в тот день, когда Вадим вернулся и заявился ко мне в кабинет с полным негодования лицом, я уже знал, что нечто пошло не так.

– Генерала уволили, – подавленно сообщил начальник охраны.

– Я в курсе, смотрю новости, – грубовато ответил я. – Почему?

– У них какие-то внутрипартийные разборки начались, передел и так далее, – объяснил он. – Его не посадят – генералов у нас не сажают. Но всех остальных будут теперь крутить по полной. Вся группа летит к чертям, разбегаются, кто куда, решают, под кого лечь. Мне было сказано: теперь каждый сам за себя.

– На нас выйдут? – заикаясь, спросил я.

– Нет, – он уверенно покачал головой. – Я все сделал. Хвостов и так было немного, но теперь их вовсе не осталось. Все будет нормально.

Было очень любопытно, что за «хвосты» и что именно с ними сделал Вадим Васильевич, но я вовремя сообразил, что без этих знаний мне будет лучше спаться. И не так легко спиться…

– Но с делами надо быть поосторожнее, – продолжил он, и я понятливо кивнул. – Теперь у нас будут новые покровители. Я пока не знаю кто, но скоро они с нами свяжутся. Я оповещу и вас, и прочих заинтересованных лиц, если что-то буду знать. Но скорее всего они придут не ко мне, а напрямую к Смагину. Если так случится, вы должны мне сообщить. Сделаете?

– Я буду делать все, как вы скажете, Вадим, – уверил я, и голос мой дрожал от несовместимого коктейля из уважения и страха к этому человеку. – Вы здесь принимаете решения. Я вам обязан.

– Все в порядке, – успокоил Вадим и даже слегка улыбнулся. – Не берите в голову. Я должен сказать об этом Смагину и Долинскому, поэтому, наверное, пойду уже…

Вадим ушел, оставив в моем кабинете шлейф аромата дурных новостей.

Долинский и Смагин отнеслись к тревожному событию достаточно серьезно. Консильери немедленно сорвал со всех дел Лешу, Инну и Илью и вместе с ними кинулся перепроверять документы по «Грифон-сервису», Фонду и «Горячей точке», а Смагин приказал мне «сидеть как мышь в траве» и прекратить все дела – как законные, так и не очень.