Какая же она жалкая дурочка.

Оглядываясь теперь назад, она понимала, что ее горячее стремление доставить ему удовольствие было хуже, чем глупостью. Она как будто забыла себя, забыла, что она Оливия Шербурн. Забыла, что существует отдельно и совершенно независимо от Джеймса Эверилла.

Гнев – на себя, на Джеймса, на все проклятые артефакты, которые он уже отыскал и еще отыщет, – вспыхнул у нее в душе. В отчаянии она заколотила кулаками по бархатной обивке сиденья, однако оно было слишком мягким, чтобы дать мало-мальское удовлетворение, поэтому в сердцах пнула ногой противоположное сиденье.

Боже милосердный! Ногу от лодыжки до бедра прострелила такая адская, ослепляющая боль, что у нее потемнело в глазах, и Оливия ухватилась за стену, чтобы не потерять сознание и не свалиться на пол.

На глазах выступили слезы. Дура, дура, ду…

«Бум-бум». Окна кареты задребезжали от мощного стука, и дверца распахнулась.

Оливия быстро вытерла слезы – незачем Хилди видеть ее плачущей, – но это была не служанка.

В проеме показался запыхавшийся Джеймс и, не обращая внимания на поливающей дождь, воскликнул:

– Слава богу, успел! Я боялся, что ты уже уехала.

– Мне казалось, что мы уже попрощались, – отозвалась она чуть резче, чем намеревалась.

– Знаю, но я просто не могу позволить тебе уехать.

Она тихонько фыркнула, пораженная его нахальством.

– Позволить или не позволить не в твоей компетенции. Я сама приняла такое решение и намерена ему последовать.

Со свисающих на лоб мокрых прядей капало ему на нос.

– Я еще не решил, сообщать Хантфорду о твоей выходке или нет.

– Это что, угроза? Но я же сказала: если считаешь необходимым все рассказать брату, то можешь сделать это безо всяких препятствий с моей стороны.

– Я не могу понять причину твоих поступков.

Не могла же она ему сказать, что проклятая нога адски дергает или что ее глупое сердце разбито.

– Куда я еду и что делаю, тебя не касается. Той власти, которую ты когда-то имел надо мной, больше нет. Как только Хилди вернется, мы тронемся в путь, с твоим благословением или без него.

– Ну и прекрасно. – Он забрался в карету, захлопнул дверь и уселся на сиденье напротив.

– Что, черт побери, ты делаешь?

Джеймс предпочел не реагировать на ее вульгарное выражение… чума его забери!

Как мокрый пес, он резко тряхнул головой, и Оливия вздрогнула от холодных брызг.

Раньше она нашла бы его пренебрежение приличиями возбуждающим, даже пикантным, но теперь оно вызвало лишь желание пнуть его здоровой ногой.

– Какие прекрасные манеры! – съязвила Оливия, на что Джеймс лишь пожал плечами и парировал:

– Ты сама начала это своим «черт побери!».

Она фыркнула, но втайне порадовалась, что он не оставил без внимания ее замечание.

– Бог ты мой, как быстро усваивается все дурное!

Джеймс скрестил руки на груди и ухмыльнулся, отчего ее предательское сердце забилось чаще.

– А здесь уютно. Уютно и сухо, – решил он сменить тему.

– Было сухо, – поправила Оливия, – пока кое-кто не появился. Если ты сказал все, что хотел, – правда, она так до конца и не поняла, что же именно он хотел сказать, – можешь вылезать, пока никто не заметил, что мы в карете наедине.

В уголках его глаз собрались морщинки, и он усмехнулся, словно она сказала что-то смешное.

– Я рада, что мои страдания служат для тебя таким богатым источником развлечения.

– Оливия. – Он так произнес ее имя – искренне, интимно, – что рухнули все оборонительные рубежи, которые она возвела вокруг себя. – Я здесь не для того, чтобы мучить тебя.

– Нет?

Он улыбнулся и в то же мгновение оказался на сиденье рядом с ней. Так же быстро подскочила и температура в карете. Всего лишь какой-то дюйм разделял их плечи; часть ее юбки оказалась придавлена его бедром. Он потянулся к ее руке на сиденье между ними и сжал ее.

Оливия едва могла дышать.

– Конечно же, я не хочу тебя расстраивать, – откуда-то, будто издалека доносились слова Джеймса, но теплая ладонь, прижимавшаяся к ее руке, мешала ей их воспринимать. – Только вот как лучше справиться с этой ситуацией, не знаю. Надо было еще вчера известить Хантфорда, будь у меня хоть малая толика благоразумия.

– Но ты этого не сделал.

– Нет и, честно говоря, не хочу, – признался Джеймс. – Беда в том, что твой брат не знает, где ты.

– Э, он знает, только не точно. Ему известно, что я поехала на северо-восток.

– В настоящее время ты даже не в том графстве, где должна быть, по его представлению.

– Да, однако я пытаюсь это исправить. Завтра к вечеру буду уже у тети Юстас, – уверила его Оливия и многозначительно добавила: – Если, конечно, мне позволят уехать.

– Я не намерен тебе препятствовать.

Оливия на минуту задумалась.

– Тогда, может, скажешь, зачем ты здесь?

Он отпустил ее ладонь, заложил руки за голову и, вытянув свои длинные, обтянутые бриджами ноги, самодовольно заявил:

– Я еду с тобой.

Святители небесные!

– К тете Юстас?

– Да. Должен же я убедиться, что к ее дверям ты прибудешь в целости и сохранности.

Оливия ощетинилась:

– Не думаю, что в этом есть необходимость!

– Вот в том-то и беда, что не думаешь! – отрезал Джеймс.

Ну, знаете ли…

Дверца кареты снова распахнулась. Хилди, с корзиной в руках, уже поставила ступню на подножку, но тут до нее дошло, что Оливия не одна. Служанка попятилась, широко раскрыв глаза.

– Позвольте мне. – Одной рукой Джеймс втянул ее в карету, а другой подхватил корзину.

Хилди плюхнулась на сиденье напротив и заломила руки.

– Прошу прощения, я не знала…

– Все в порядке, Хилди. Мистер Эверилл уже уходит.

Джеймс нахально улыбнулся и, повернувшись к служанке, сказал:

– Кажется, леди Оливия что-то не так поняла. Я намерен сопровождать вас в Оксфордшир.

– Не говори ерунды! – вскипела Оливия. – Дорога займет у нас почти два дня. Уверена, ты предпочел бы провести это время в каких-нибудь развалинах.

Он откинулся на спинку сиденья.

– Вовсе нет.

Оливия задумалась над своим следующим шагом, но когда ощущаешь жар, исходящий от тела Джеймса, трудно соображать. Резковатые линии его лица уравновешивались крупными, четко очерченными губами и глазами цвета мха. Нет, нельзя допустить, чтобы своей неотразимостью он поколебал ее уверенность.

– Ну что ж… Если ты так настаиваешь, будь по-твоему.

– Вот и прекрасно.

Оливия улыбнулась и захлопала ресницами на манер юной дебютантки.

– Но я вижу, у тебя нет с собой сумки. Уверена, ты захочешь взять что-нибудь с собой в дорогу: книгу или журнал, чтобы скоротать долгие часы в тесной карете, сухую одежду, еще какие-то необходимые вещи…

Джеймс склонил голову набок.

– И вы подождете здесь, пока я вернусь?

– Ну разумеется, – не моргнув глазом солгала Оливия.

– Что-то я сомневаюсь.

Проклятье!

– Что ж, прекрасно. – Она постучала по крыше, и карета покатила вперед. Наверняка Джеймс образумится, остановит карету и покончит с этим фарсом.

Но полчаса спустя, когда пять миль уже отделяли их от Хейвен-Бриджа, до нее наконец окончательно дошло: следующие несколько дней они проведут с Джеймсом плечом к плечу в интимной тесноте кареты. Единственным светлым пятном во всей этой ситуации было то, что его присутствие, каким бы раздражающим ни было, отвлекало ее от дергающей боли в ноге.

* * *

Это была неудачная затея.

Спонтанные решения вроде этого не в натуре Джеймса: он привык действовать взвешенно, организованно, в соответствии с логикой, а эта поездка в Оксфордшир бросала вызов всем его прежним убеждениям.

У него не было другой одежды, кроме той, что на нем; в кармане обнаружилось несколько двадцатифунтовых бумажек и письмо, которое отец Оливии оставил ей как часть своего завещания. Джеймс провел ладонью по сюртуку, убеждаясь, что бумага на месте.

Письмо он решил держать при себе: оставлять его в гостинице, даже на короткое время, было слишком рискованно. Кто-нибудь может войти в комнату в его отсутствие, прихватить письмо, и тогда Оливия никогда не прочтет отцовское послание.

У Джеймса не было возможности поставить в известность своего кучера, куда направляется, и отдать распоряжение, когда за ним приехать, а также сообщить дяде Хэмфри о своих планах, и старик будет волноваться.

Но если бы он поверил его словам и покинул карету, чтобы собрать кое-какие вещи и поговорить с Айаном, то, вернувшись, не нашел бы ничего, кроме глубоких вмятин от колес экипажа, залитых дождевой водой.

А он не мог вот так просто отпустить ее.

Она неподвижно сидела рядом с ним, фыркая, словно хотела дать понять, с каким трудом терпит его общество.

И хотя сложившаяся ситуация у него тоже не вызывала восторга, ему нужно было убедиться, что Оливия благополучно доехала до тетки. Он мог бы освободить себя от этой обязанности, если бы набрался смелости сообщить Хантфорду о недозволенных разъездах его сестры… но не сделал этого.

Потому что это было бы предательством по отношению к Оливии.

В какой-то момент этим утром он осознал, что ценит дружбу с ней ничуть не меньше, чем с ее братом.

Она заняла важное место в жизни Джеймса, важное в таком смысле, в который он не желал слишком углубляться.

Оливия была раздражена и зла на него, что Джеймс находил крайне огорчительным, потому что, похоже, привык быть постоянным объектом ее обожания. Как он мог все эти годы принимать это как само собой разумеющееся?

Ее горничная коротала время за штопкой, однако каждые пять минут настороженно поглядывала на него, словно опасалась, что пока будет завязывать на нитке узелок, он набросится на ее хозяйку.

И Джеймс вежливо улыбался всякий раз, как служанка смотрела в его сторону, твердо вознамерившись завоевать ее доверие, даже если ему не удастся вновь снискать благосклонность Оливии.

Почти два часа они ехали в тяжелом, неловком молчании. Выносить это и дальше Джеймс просто не мог.

– Кто-нибудь еще, кроме меня, проголодался?

Хилди отложила штопку и взглянула на хозяйку:

– Вы не ели с самого утра.

Оливия бросила на него быстрый взгляд, и он понял, что она вспоминает тот пир, который был у них на вершине холма.

– Я не хочу есть.

Служанка тем не менее вытащила корзину из-под сиденья.

– Жена трактирщика упаковала чудесные бутерброды с курицей, яблоки и эль. Может, все-таки что-нибудь попробуете?

– Спасибо, нет.

Решительно настроенная найти чем соблазнить Оливию, Хилди порылась в корзинке.

– О, да тут еще и булочки. В конце концов вы должны поддерживать в себе силы.

– Для чего? Я же не пешком иду к тете Юстас.

Служанка опустила взгляд и накрыла корзинку тканью.

– Ох, Хилди, – покаянно проговорила Оливия. – Прости, что веду себя так грубо. Просто кое-кто, – она зыркнула в сторону Джеймса, – похоже, пробуждает во мне все дурное.

– Значит, вы что-нибудь поедите? – с надеждой спросила служанка.

– Конечно.

Запах свежеиспеченного хлеба и жареной курицы наполнил карету, и у Джеймса засосало под ложечкой. Хилди протянула ему бутерброд.

– Возьмите, мистер Эверилл.

– А вы уверены, что хватит и для вас с кучером?

– Да-да, – доброжелательно ответила она, – но спасибо вам за заботу.

Во время еды они болтали о том о сем, и через полчаса глаза у Хилди стали закрываться. Она сложила остатки еды в корзину, прислонилась к стенке кареты и тут же уснула.

Оливия смотрела в окно на серое небо и дождь.

– Я знаю, тебе неприятно мое общество, – тихо заговорил Джеймс, наклонившись к ней, чтобы не разбудить служанку. – Но в мои планы не входило расстраивать тебя – хотел только позаботиться о твоей безопасности.

Она выгнула бровь.

– Так ли это, мистер Эверилл? И у вас не было иных намерений?

Джеймс заморгал, с неудовольствием отметив, что она назвала его по фамилии. В каких других намерениях она его подозревает? Быть может, догадалась, с какой силой его влечет к ней, и что даже сейчас, в присутствии служанки, он представляет, с каким наслаждением поцеловал бы нежную кожу прямо за ушком?

– Какие намерения вы имеете в виду?

– Гм… сейчас посмотрим. – Тон Оливии был холоден. – Возможно, вы не поверили, что я поеду в Оксфордшир.

На самом деле мысль, что она может не поехать к тетушке Юстас, не приходила ему в голову, хотя, вероятно, должна была бы.

– А куда еще ты могла бы поехать?

– Не знаю, – ответила она раздраженно. – Суть в том, что вы мне не доверяете.

– Это неправда. Я доверяю тебе в главном.

– А именно?

– Ну, я уверен, что ты сделала бы все для того, чтобы, например, защитить свою сестру или брата: всегда отстаиваешь то, что считаешь правильным.

Она недоверчиво посмотрела на него, словно думая, будто он насмехается над ней.