Анна Бартон - Дерзкая и желанная

– Мы встретили только одного путника, с тех пор как выехали из Хейвен-Бриджа, и это был фермер на запряженной мулом телеге.

– Да, презентабельности в телеге маловато, – поддразнил Джеймс. – Но ты со своей ногой не можешь позволить себе воротить нос и от такого вполне функционального, пусть и несколько шаткого, вида транспорта.

– Что верно, то верно. Слава богу, мы не в Гайд-парке. Ты можешь представить меня на Роттен-роу в повозке, с распухшей ногой, опирающейся на клеть с возмущенно кудахчущими курицами? Так и вижу мисс Стартинг, восседающую в модном фаэтоне и глазеющую на меня из-под своего кружевного зонтика с нескрываемым отвращением. – Оливия передернулась. – Полагаю, надо радоваться, что мы застряли в глуши. Единственные свидетели моего позора – вон те коровы.

Джеймс усмехнулся.

– Ты всегда умела найти светлую сторону в любой неприятности. Это меня в тебе и восхищает.

Оливия резко повернула к нему голову и сощурилась, словно боялась, что он насмехается над ней.

– Правда?

– Да. Меня многое восхищает в тебе, Оливия.

Она натужно сглотнула, немного помолчала, потом тихо проговорила:

– Как мило, что ты так говоришь.

– Но это так и есть. Сколько я тебя знаю, ты всегда была полна неиссякаемой энергии и страсти, никогда не боялась открыто высказывать свое мнение, и с тобой легко разговаривать. И хотя тебе, безусловно, не следовало приезжать сюда без ведома брата…

– Да, ты уже упоминал об этом.

– …в некотором отношении я рад, что ты сделала это.

– И почему же?

– Ну, теперь я осознал, что принимал тебя как должное: твою милую улыбку, твое жизнелюбие и твою непоколебимую преданность. Я ужасно сожалею, что не замечал твоих чувств ко мне.

Но на самом деле Джеймс, конечно же, не был так уж слеп и в глубине души знал, что Оливия питает к нему нежные чувства, и злоупотреблял ими, купаясь в них, но не признавая. Черт, какой мужчина из плоти и крови не пожелал бы, чтобы его так обожали? Он вовсю наслаждался ее вниманием. И это делало его, по меньшей мере частично, ответственным за тот переплет, в который они угодили.

– Что ж, – медленно проговорила она, – я, со своей стороны, поняла приблизительно через полтора часа после приезда в Хейвен-Бридж, что совершила ужасную ошибку. Но если бы не поехала за тобой, то не увидела бы потрясающего вида с вершины твоего холма и не попробовала бы самых вкусных сладких булочек, а это могло стать трагедией.

Он был абсолютно согласен с ней. А поскольку сказать так казалось недостаточным, он взял ее руку и поцеловал. Она чуть слышно ахнула, но не отстранилась. Вот еще одно качество, которое он в ней обожает: она никогда не отстраняется.

У ее кожи был вкус дождя, лаванды и ее. И хотя соблазн проложить губами дорожку вверх по руке был очень и очень велик, он удержался.

– Вот об этом я и говорю. Даже сейчас, с распухшей ногой, в сломанной карете, застрявшей бог знает где, ты предпочитаешь думать о хорошем, а не о плохом.

– Не вижу смысла говорить о неприятном, но это не означает, что у меня нет сожалений.

Джеймс крепче сжал ее руку.

– И о чем же ты сожалеешь? – Внезапно ему стало крайне важно знать это.

Оливия молчала так долго, что он уже начал сомневаться, не перешел ли черту, не слишком ли надавил на нее, но все же заговорила:

– Я сожалею, что вела праздную, пустую жизнь.

– Что?

– Это правда. Большинство моих проблем настолько нелепы: оторвавшаяся кайма на платье, пустая танцевальная карточка, какая-нибудь гнусная сплетня.

– Я не знаток, – признался Джеймс, – но, думаю, подобные вещи волнуют многих молодых леди.

– Нет, – покачала головой Оливия. – Только не моих ближайших подруг. Аннабелл, до того как вышла замуж за Оуэна, изо всех сил сражалась за жизнь матери и трудилась не покладая рук, чтобы прокормить сестру. Дафна научилась справляться с большинством недугов получше нашего доктора и до сих пор находит время, чтобы работать в детском приюте, а Роуз, хоть и младше меня на два года, намного мудрее. Если учесть, сколько времени мы проводим вместе, можно было бы надеяться, что я у нее переняла хотя бы немного этой мудрости, но нет… Итак, теперь знаешь. Я сожалею, что за свои двадцать два года не сделала ничего значительного, ничего, что заслуживало бы уважения.

Возражения едва не сорвались с его губ, но он сдержался. Если напрямик усомниться в том, что сейчас услышал, Оливия ни за что ему не поверит, поэтому очень тихо, но отчетливо, он произнес:

– Я так не считаю.

И это правда.

Какая разница, что на ее счету нет великих деяний и свершений? Ему хотелось объяснить ей, что быть просто хорошим человеком более чем достаточно; что преданность и верность семье превосходит целый список добрых дел и значительных свершений.

Оливия запрокинула голову на бархатную спинку сиденья, словно все силы покинули ее.

– Все теперь намного яснее.

– Правда? А почему?

У него перехватило дыхание. Вероятно, она скажет, что больше не питает романтических чувств, что просто не представляет, как ее угораздило так долго вздыхать по нему. Конечно, так было бы лучше, и все же… пусть он эгоист, но ему претила эта мысль. Обожание Оливии было для него некой константой, постоянной величиной. Зная, что живет у нее в сердце, он держал голову чуть выше, дышал чуть глубже. Она временами бывала несносной, но даже тогда заставляла его чувствовать себя королем. Она дарила ему свою непоколебимую привязанность.

А он принимал все это как должное.

Оливия устремила взгляд на потолок кареты, словно это было ясное звездное небо.

– Эта поездка, какой бы непродуманной ни была, на многое открыла мне глаза. Все эти годы, пока я была увлечена тобой, моей единственной целью было привлечь твое внимание – это было моим наивысшим стремлением. А теперь, признавшись в своих чувствах, я осознала, какой пустой была эта цель. Не потому, что ты того не стоишь, нет, – поспешила она добавить, – но я поняла, что нельзя сосредоточивать все свои мечты на чем-то или на ком-то. Мне самой нужно совершить что-то стоящее. Как могу я ожидать уважения от такого разностороннего человека, как ты, если у меня нет никаких интересов?

Прежде чем Джеймс успел сказать ей, сколь нелепа эта мысль, Оливия продолжила:

– К счастью, у меня есть идея… своего рода проект.

– Уверен, это что-то уникальное. Но, Оливия, я и без того уважаю тебя. Больше, чем ты думаешь.

Она продолжала, словно и не слышала его:

– Ничего грандиозного, заметь, но эта поездка напомнила мне, как я люблю ездить за город, как люблю природу. И я начала думать о девочках в приюте Дафны. На прошлой неделе, когда ездила туда вместе с ней, я поговорила с некоторыми из обитательниц сиротского дома. Ты знаешь, что большинство из них родились в Лондоне и никогда не бывали дальше грязных улиц Сент-Джайлза? Они никогда не видели коров на прекрасных зеленых пастбищах и не плавали по прозрачным голубым озерам.

– Не уверен, что это трагедия, – заметил Джеймс.

У Оливии вытянулось лицо, и он пожалел, что не может взять назад свои неосторожные слова.

– Может, и нет. Однако я все равно думаю, что им не помешало бы хоть немножко увидеть мир за пределами стен приюта.

– Да, с этим я согласен, – проговорил он быстро. – Далеко не все можно узнать из книг.

Она тут же повеселела.

– Именно! Я могла бы устраивать дневные поездки с небольшими группами девочек – например, за город на пикники или в церкви ближайших деревень, – а со старшими девочками, может, и куда-нибудь подальше. Как чудесно мы проводили бы время!

Оливия счастливо вздохнула.

– Уверен, что девочки были бы очень рады вырваться из стен классных комнат, – согласился Джеймс. – И деревенский воздух пойдет им на пользу.

– Да, несомненно. В приют недавно привезли восьмилетнюю девочку по имени Молли, парализованную. Бедняжка сирота и последние два года провела в богадельне для умалишенных, пока какая-то добрая сестра не сообразила, что ей там не место, и не отправила в детский приют. Она так обрадовалась, что будет жить среди нормальных девочек, учиться читать, писать и считать. Только она такая бледная, что ей явно нужны солнечные лучи и свежий воздух.

Пока Оливия описывала больную девочку, Джеймс вспомнил о брате и чуть было не проговорился, но вовремя прикусил язык.

Джеймс ни с кем не говорил о Ральфе. Никогда. Даже с самыми близкими друзьями.

Не ведая о его размышлениях, Оливия продолжала:

– Мне, разумеется, понадобится разрешение Оуэна, но, думаю, я смогу убедить его позволить использовать экипаж и пару лакеев.

Джеймс собрался было заметить, что она не потрудилась заручиться разрешением Хантфорда, прежде чем отправляться в Озерный край, но передумал. Ему не хотелось говорить ей ничего, что могло бы омрачить ее красивое лицо.

– На мой взгляд, идея просто замечательная. Любые сомнения, которые могут возникнуть у Хантфорда, ты наверняка сумеешь развеять.

Оливия широко улыбнулась.

– Я умею быть настойчивой, но порой жалею, что приходится к этому прибегать. Похоже, я вечно буду зависеть от Оуэна.

– По крайней мере, он справедлив и никогда ни в чем не сможет отказать ни тебе, ни Роуз, – добавил Джеймс.

– Он чудесный брат, однако я уже взрослая и не понимаю, почему должна спрашивать его разрешения на каждый выход из дому.

Джеймс приложил ладонь к нагрудному карману, дабы убедиться, что письмо отца Оливии на месте. Вдруг ему показалось, что оно весит столько же, сколько валуны Стоунхенджа. Почему Хантфорд вовлек его в это явно сугубо семейное дело? Чем больше времени он проводил с Оливией, тем больше убеждался, что самым правильным было бы отдать ей письмо.

Загвоздка в том, что не ему это решать.

Одно Джеймс знал наверняка: в следующий раз, когда увидит Хантфорда, сразу отдаст ему письмо и потребует вручить Оливии.

– Не сомневаюсь, что ты исполнишь все, что задумала. И не боюсь сказать, что немножко завидую тем девочкам, которые будут проводить идиллические дни с тобой на природе.

Оливия фыркнула.

– А я-то думала, что ты сыт этим по горло. Кроме того, какую привлекательность могут представлять пастбища с овцами в сравнении с приключениями, которые ждут тебя в Египте?

Привлекали его вовсе не пастбища, а леди, что сидела рядом, ее нежные бархатистые щечки, пухлые губки и восхитительные изгибы тела.

– Как бы ни жаждал я исследовать Египет, изучать древние цивилизации, Англия тоже может много чего предложить. – Он сжал ее руку, надеясь, что смысл его слов ясен.

Оливия не ответила: просто сидела, устремив взгляд в окно, – однако, если он не ошибся, легкий румянец окрасил ее щеки.

– Как твоя нога?

– Как будто на нее упало пианино.

– Ты должна была сказать мне тогда, сразу, мы бы вызвали доктора.

– Жаль, что здесь нет Дафны, – посетовала Оливия. – Она бы сделала припарку из своих травок, и уже через день я бы бегала и прыгала.

– Хотел бы я на это посмотреть, – улыбнулся Джеймс.

Раскат грома вдалеке сотряс карету, и на лице Оливии промелькнул испуг. Она схватила Джеймса за руку и, на секунду – восхитительную секунду, – прижавшись к нему, пробормотала, явно смутившись:

– Прости. Просто испугалась.

– Не извиняйся. – Он придвинулся ближе и обнял ее за плечи. – Ты переутомилась. Предлагаю прислониться ко мне и отдохнуть. Обещаю не смеяться, если будешь храпеть.

Оливия настороженно взглянула на него, но приглашение приняла и осторожно, неуверенно прислонилась щекой к его плечу. Аромат ее волос ударил ему в голову. Джеймс взял длинный выбившийся локон и намотал на палец, наслаждаясь его шелковистостью. Мало-помалу напряжение стало покидать ее, и тело расслабилось, теплое и податливое.

Дождь сильнее заколотил по крыше, громовые раскаты стали громче и чаще. В одном месте крыша протекала, и вода монотонно шлепалась на пол через равномерные промежутки времени.

Оливия устало вздохнула.

– Ну и натворила я дел: как можно было умудриться так ужасно все запутать?

– Сломанная ось не твоя вина. – Он погладил ее по руке, отчего ему, конечно же, захотелось погладить что-нибудь еще, но он воздержался. – И вот что я тебе скажу: уж если мне суждено было застрять посреди дороги в грозу, то я рад, что застрял с тобой.

– Правда?

Проклятье! Он должен… хочет поцеловать ее.

Устоять просто невозможно!..

Господи помоги! Как хочется его поцеловать!

Оливия запретила себе даже думать об этом, но разве можно справиться с чувствами?

Блеск его зеленых глаз вызывал восхитительный трепет во всем теле, и она растаяла. А когда он наклонился к ней, коснувшись лбом ее лба, она окончательно пропала, опасаясь даже глубоко дышать, словно малейшее движение могло разрушить чудесные чары.

– Оливия, – прошептал Джеймс, приближаясь к ее губам.