Анна Бартон - Дерзкая и желанная

Самым трудным за эту неделю была не жажда и не голод: нет, она с радостью, конечно, обменяла бы свои любимые сережки на чай с булочкой, – но все же больше всего ее мучила скука. В хижине часы сливались в одну сплошную бесконечность, и она с трудом отличала утро от полудня или вечера.

К счастью, она нашла себе занятие – копать. У нее не было нужных инструментов, зато палок имелось в изобилии. После того как она заточила ветку с одного конца, та служила почти так же хорошо, как и кирка, которую Джеймс носит в своей сумке. За последние несколько дней Оливия многие часы проводила на берегу, старательно откапывая то, что казалось мало-мальски интересным. В основном это были такие же круглые камни, как те, что обнаружил Джеймс, но она нашла и кусочки металла, потемневшие от времени. Пожалуй, стоит их зарисовать, прежде чем показать дяде Джеймса. Она надеялась, что старик хотя бы улыбнется.

Сегодня последний день ее изоляции, и к своему немалому удивлению, Оливия поняла, что будет скучать по раскопкам и этому непередаваемому ощущению предвкушения новых открытий.

Схватив свою самодельную кирку и оловянную кружку, она пошла по узкой тропинке к реке. Услышав журчание воды по камням, подбежала к краю, наполнила кружку и жадно выпила, потом зачерпнула еще.

Вода потекла по горлу, холодная и бодрящая, утоляя жажду и облегчая тупую боль в голове. Потом она лежала на траве, вспоминая те бесподобные дни, которые провела здесь с Джеймсом. Это была своеобразная пытка – воспоминания о нем в этом месте.

Со вздохом она поднялась и пошла дальше вдоль реки, любуясь красотой скрывающихся в туманной дымке вершин холмов и мирных пастбищ. Она уже собиралась спрыгнуть на песок речного берега, чтобы продолжить копать, когда странный холодок пробежал по коже.

Оливия оцепенела, и волосы на затылке встали дыбом, как будто за ней кто-то наблюдал.

Побросав все, она кинулась в лес. Не обращая внимания на ветки и колючки, помчалась к старой хижине и влетела внутрь. Руки ее дрожали, когда она задвигала засов.

С дико колотящимся сердцем она привалилась спиной к двери, говоря себе, что эта нервозность от недоедания и одиночества. Опустившись на тюфяк, она подтянула колени к груди и несколько минут едва дышала, со страхом ожидая, что вот-вот раздастся звук шагов в кустах и затрясется филенчатая дверь.

Но, как оказалось, никто ее не преследовал и она зря боялась.

Она была тут совершенно одна.

* * *

Джеймс доехал до самого Лондона в поисках Оливии и вернулся обратно.

Она исчезла, как какая-нибудь сказочная фея. Испарилась.

На постоялый двор в Саттерсайде она заезжала, но не останавливалась там, и хоть расспрашивала несколько человек о почтовой карете, никто, похоже, не видел, воспользовалась ли она ею. Он нашел лошадь, которую она позаимствовала у Оуэна, и зеленщика, у которого покупала фрукты. После этого Оливии и след простыл. Он навестил ее тетю Юстас и, по предложению Роуз, их кузину Амелию в Лондоне, но ни одна, ни другая не видела Оливию. Все ужасно беспокоились о ней. Особенно он.

Прошло уже семь дней, как она пропала, и когда он думал о тех опасностях, что могли подстерегать ее, то просто с ума сходил. Но сегодня, расспросив трех разных служанок на трех постоялых дворах вдоль большака, он понял, что придется выработать новую стратегию, а также попытаться отыскать какую-нибудь подсказку, чтобы продолжать.

Поэтому он возвращался туда, где начинался след, и к единственному реальному ключу, который у него был, – письму Оливии.

Он оставил письмо в коттедже, где сейчас проживали его родные, и ему пришло в голову, что они тоже могли узнать что-то новое. Посему он неохотно вернулся в Хейвен-Бридж, без Оливии.

Джеймс был в нескольких милях от деревни, когда обратил внимание на двух мужчин на обочине, словно что-то не поделивших, и, пришпорив лошадь, подъехал узнать, в чем дело.

Старик с полной корзиной овощей съежился от страха, а второй человек, помоложе и покрупнее, в грязной оборванной куртке, надвигался на него с ножом.

Оба удивленно обернулись, а Джеймс между тем спешился и оглядел типа с ножом.

– Несправедливо как-то, не находишь? У тебя нож, а твой противник вооружен картошкой и морковкой.

– Он хочет забрать мои овощи! – просипел старик.

Грабитель глумливо ухмыльнулся, показав желтые зубы, и переключил внимание на Джеймса.

Тот не шелохнулся, лишь взглядом дал понять старику, чтобы забирал свою корзину и шел себе дальше.

Обрадовавшись, старик быстро заковылял вниз по склону к дороге, потеряв по пути пару морковок.

– Выворачивай карманы! – потребовал между тем грабитель. – Гони все, что есть: деньги, ценности.

Кулаки Джеймса непроизвольно сжались, но он справился с гневом и даже улыбнулся.

– Будет тебе людей-то запугивать. Убирайся лучше подобру-поздорову и никогда больше мне не попадайся.

– Может, и уберусь – на твоей конячке. Но сначала заберу твои денежки.

– Да я тебе и полпенса не дам.

– Смелые речи ведешь! А как насчет этого? – Он полюбовался острым лезвием. – Дам тут поблизости нет, рисоваться не перед кем.

– А ты что, и на беспомощных женщин охотишься?

– Ну, я мог бы тебе соврать, что нет, но не буду. – Он противно захихикал над собственной извращенной шуткой.

Между лопатками Джеймса пробежал холодок.

– А ты, случайно, не видел здесь на прошлой неделе молодую женщину, путешествующую в одиночку?

– Может, и видел. А тебе-то что?

Терпение Джеймса лопнуло. Он шагнул вперед, схватил грабителя за руку с ножом и так вывернул, что тот взвыл от боли.

– Что ты с ней сделал? – Убийственная смесь ярости и страха за Оливию бурлила в жилах, лишая его самообладания. – Подумай хорошенько, прежде чем ответить, потому что я ухвачусь за любой повод, чтобы свернуть тебе шею.

Грабитель дергался и вырывался, но Джеймс не ослаблял хватку до тех пор, пока пальцы у того не посинели и нож не упал на землю.

– Где леди? – Если этот негодяй хоть пальцем до нее дотронулся, ему не жить.

– Я видел ее неделю назад, да и взял-то всего лишь бутылку вина.

– Лжешь, мерзавец! – Джеймс развернул его и врезал кулаком в челюсть.

Грабитель плюхнулся в пыль и попытался отползти, но Джеймс схватил его за шиворот и встряхнул. Изо рта у вора текла струйка крови, ноги не держали.

– Я хочу точно знать, что произошло. Где она сейчас?

– Откуда мне, черт побери, знать? Я порылся у нее в сумке – там нечего было взять: только барахло да еда.

– Еда? – Это странно, если только… – Что еще? – прорычал Джеймс сквозь зубы.

– Маленький мешочек с монетами. Так, мелочевка.

– И ты забрал его.

– Я оставил ей еду. – Вор попытался отползти, но Джеймс схватил его за грудки и рывком поднял на ноги.

– Если я узнаю, что ты причинил ей хотя бы малейший вред…

– Да не трогал ее, клянусь! Она завладела ножом, и мне пришлось уносить ноги.

Самообладание Джеймса, и так висевшее на волоске, дало сбой, и от мощного удара глаза грабителя закатились, и он рухнул на землю как подкошенный.

Не покойник, но близко к тому.

Как ни странно, но эта встреча дала Джеймсу новую надежду. Если Оливии и в самом деле удалось убежать от вора – а если какая женщина и могла это сделать, то только она, – тогда, возможно, ее след не такой уж холодный, как он боялся.

Зачем она взяла с собой еду? Может, чтобы не терять время, хотела ехать без остановок или… или собиралась долго прятаться. Но где?

Он проверил карманы грабителя, нашел золотые часы и несколько монет, но ничего из того, что могло бы навести на след Оливии.

По крайней мере теперь он знал, что она была на этой дороге, предположительно шла пешком, всего семь дней назад. Он пойдет вперед и станет искать какие-нибудь ключи, что-нибудь, что подскажет, где она может быть.

Он взял лошадь под уздцы и повел по узкой утоптанной тропе, понятия не имея, что надеется найти: может, кусочек ткани, оторвавшийся от каймы платья, или шпильку, которую она могла уронить, или что-то еще. Ему отчаянно хотелось отыскать хоть какую-то мелочь, которая подтвердила бы, что она была здесь и не исчезла бесследно.

Вдруг что-то блеснуло в траве среди кустов сбоку тропинки. Джеймс моргнул, и все исчезло. Сделав несколько шагов вперед, он опустился на колени, раздвинул траву в поисках блестящего предмета и нашел его – кольцо, которое они вместе обнаружили у реки. Он узнал гладкий старинный металл, бороздку по краю, маленький размер. Кольцо Оливии.

Мысли вихрем закружились в голове. Почему кольцо валяется здесь, в кустах?

Он не мог представить, чтобы она выбросила его. Что бы она ни написала в своем письме, он знал, что все произошедшее у реки имело значение. И все воспоминания были связаны с этим кольцом. Нет, она по доброй воле не избавилась бы от него.

Но что, если была борьба? Грабитель потребовал, чтобы она сняла его, или попытался отнять? И если она сопротивлялась, а Оливия, со своей глупой храбростью, вполне на это способна, то кольцо могло улететь в траву и с тех пор здесь и лежать.

От страха у него похолодело все внутри. Он молился, чтобы Оливии удалось убежать от вора и оказаться в безопасности, но находка поколебала эту веру. Как от неожиданного удара в висок, он был ошеломлен и ослеплен.

Боже милостивый, он же любит ее!

Любит так сильно, что самому страшно. Ему следовало понять это раньше, но все время что-то отвлекало, не давало увидеть то, что он должен был увидеть давным-давно.

Оливия – центр его вселенной, единственное, что по-настоящему имеет значение.

Вероятность, что с ней могло что-то случиться, потрясла его до глубины души. Без нее его жизнь – ничто. Он отдал бы все богатства фараонов за то, чтобы она была рядом, и молился, чтобы у него появился шанс сказать ей об этом.

Джеймс прижал кольцо к губам, потом спрятал в карман.

Вспомнив грабителя, которого оставил лежать без сознания в нескольких ярдах сзади, Джеймс подумал, что тот наверняка признался ему не во всем. С одной стороны, очень хотелось привести его в чувство и вытрясти все, что знает, а с другой – у него чесались руки как следует врезать еще разок.

Джеймс понимал: что-то они упустили, когда составляли план поисков. Надо еще раз проанализировать письмо Оливии и выяснить, что удалось узнать Хантфорду, если, конечно, удалось.

И у него было ужасное, тошнотворное чувство, что время – его враг.

Краски и звуки вокруг неожиданно соединились: шелест травы на ветру, тень сокола, кружащего в вышине, лихорадочное биение сердца в груди. Он подошел к своей лошади, вскочил в седло и припустил по тропе в надежде получить кое-какие ответы в Хейвен-Бридже.

Через окошко хижины Оливия смотрела, как розовеет небо. Скоро стемнеет, неделя ее добровольной изоляции почти закончилась.

Она проведет тут еще одну ночь, а поутру соберет все оставшиеся силы и попытается дойти до коттеджа дяди Джеймса. Интересно, узнает ли ее добрый старый дядюшка?

Ее обычно упругие локоны повисли тусклыми жалкими прядями. Платье, испачканное в земле, пыльное, болталось на ней как на вешалке. А уж какое бледное и осунувшееся, должно быть, лицо, она и представить не могла.

Опасаясь, как бы у дядюшки Хэмфри не случился удар, когда ее увидит, и испытывая дискомфорт от давно не мытого тела, она решила, что в эту последнюю ночь рискнет быстро искупаться в реке.

Оливия достала небольшой брусок лавандового мыла, который взяла с собой, прихватила оловянную кружку и шаль, которая послужит полотенцем, и когда небо сделалось пурпурным с дымчатым оттенком, решилась выйти из хижины.

Это маленькое удовольствие – купание в реке – не облегчит сердечной боли от потери Джеймса – впрочем, ее ничто не облегчит, – но по крайней мере поможет ей вновь почувствовать себя женщиной.

Она прошла по тропинке к речке, положила шаль и мыло в траву на берегу и выпила несколько кружек воды. Вокруг не было ничего, кроме пастбищ, холмов и великолепного неба, но она все равно колебалась: раздеться догола у реки – слишком смелый поступок даже для нее. Тогда, с Джеймсом, все было иначе, ее буквально околдовал жар его зеленых глаз и ощущение его рук, чтобы смущаться или стыдиться.

Как много воды утекло с той поры!

Но после недели слез, скуки и голода она решительно вознамерилась доставить себе это маленькое удовольствие. Девушка сделала глубокий вдох и стащила платье и шемизетку через голову, почувствовав неимоверное облегчение от того, что освободилась от грязной одежды. Кожу покалывало во влажном вечернем воздухе, и она расплела косу, распустив волосы по плечам.

Спрыгнув на песчаный берег, она села на гладкий камень у кромки воды. Камень, еще теплый от солнца, согревал ее, пока она опускала ноги в прохладную журчащую речку. Соски напряглись в предвкушении, когда она медленно опустилась в бодрящую воду.