Наталия Вронская - Девичьи грезы

Однако после окончания балета князь все-таки поднялся к ним в ложу. Он довольно сдержанно поклонился дамам и почти тут же собрался уходить.

— Владимир Алексеевич, — улыбнулась ему Анна, — а кто там с вами? Как зовут вашего друга, с которым вы так увлеченно беседовали все это время, и даже ради него чуть не забыли про нас?

— Это мой друг, поручик Михаил Петрович Яковлев. И вы напрасно сердитесь на меня: я никак не мог забыть вас… Даже если бы и захотел.

— Но вы, кажется, уже собрались уходить? И это только ради вашего друга?

— Мне кажется, Анна Викентьевна, вам вовсе не скучно и без меня. Позвольте откланяться. — И князь, кивнув головой, быстро вышел.

— Странно, — сказала Ксения Александре. — Он так странно себя вел.

— Да? Я ничего не заметила, — пробормотала Саша.

— Ты теперь вообще ничего не замечаешь. Все и всех забыла ради театра.

Саша улыбнулась в ответ:

— Да, ты права. Я и сама от себя этого не ожидала. А теперь дай же мне досмотреть спектакль.

После театра, когда все вернулись домой и уже разошлись по своим комнатам, Саша перебирала в уме события дня. Какое впечатление произвел на нее спектакль, новые знакомства, князь Владимир Алексеевич, сегодня непривычно сдержанный и суровый, и Дмитрий Иванович… Просто Дмитрий, как она уже осмеливалась называть его в своих мыслях. Она хотела было еще подумать о нем, предаться своим мечтам, к которым всегда была так склонна ее натура, но не заметила, как уснула, с мыслями об их предстоящей встрече, которая непременно состоится… Непременно…

Крепко спала Ксения, спали тетушка Прасковья Антоновна и дядюшка Викентий Дмитриевич, спала и матушка… Не спала только Анна. Ее разъедали злость и ревность. Но что можно сказать о ее мыслях? Она жаждала мести: мести кузине и мести князю за его невнимательность, за столь явное пренебрежение ею. Что бы она могла такого сделать? Только затмить князя более богатым, более знатным поклонником. В конце концов, выйти за первого, кто посватается к ней! Ах, как глупо, как все глупо! Но гордость не знает границ…

Наконец и Анна заснула, приняв решение кокетничать с Паленом и заставить его увлечься ею безумно… И сделать ей предложение… Да…

Мечты… Они различаются так же, как различаются сами мечтатели… Нежный обман чувств, раненое самолюбие, страсть, уязвленная гордость, жажда впечатлений, безмятежное спокойствие… Домашние спали — спали, предаваясь своим мечтам даже во сне и ожидая, у кого они сбудутся, у кого обманутся…

Мелькнет мечта — красная птица в облаках — и нет ее, как не бывало…

Дмитрий Иванович стал частым гостем в доме Сонцовых. Ни дамы, ни Викентий Дмитриевич даже не заметили, как уже ни дня не могли обходиться без этого любезного молодого человека. Князь меж тем стал реже бывать у них. Когда Викентий Дмитриевич вздумал посетовать ему за это, Владимир Алексеевич смолчал и не умел ничего ответить.

— Или обидели мы вас? — спрашивал Сонцов.

— Нет, нет… — Ельской опускал глаза.

Анна к Багряницкому была крайне невнимательна и высокомерна. Но и он ее не жаловал. Более всего привлекали его сестры Ксения и Саша. Анна фыркала, завидев молодого человека, и все более привечала Палена, также зачастившего к ним.

— Я не понимаю, маменька, — однажды заметила Анна, — отчего вы так благоволите господину Багряницкому? И отчего так мало внимания уделяете тому, что князь Ельской ныне бывает у нас менее, чем раньше?

— Дмитрий Иванович человек приятный. И мне нет причин не жаловать его, — отвечала Прасковья Антоновна. — А что до князя, то я и сама недоумеваю, отчего он нынче не у нас.

— А не от того ли, что неприятно ему общество сего стихоплетца?

— Нет, Анна, ты не права. Князь не так несправедлив, как ты полагаешь. И ежели не бывает у нас так часто, как и прежде, то на то есть у него причины более веские, нежели неприязнь, и притом незаслуженная, к нашему новому другу — поэту.

— А я убеждена, что именно господин Багряницкий отвадил Владимира Алексеевича от нашего дома!

— Ты будто задета этим, Аннушка? — спросила ее мать.

— Да, задета!

— Однако позволь тебе заметить, что барон фон Пален, кажется, полностью заменяет тебе Владимира Алексеевича. Раньше ты обращала внимание только на князя, а теперь будто увлечена бароном?

— Да, маменька. Увлечена.

— А уж он не влюблен ли в тебя? — Прасковья Антоновна взглянула на дочь. — Может, меж вами что говорено уж было?

— Ах, маменька, да о чем вы! — Анна досадливо отмахнулась.

— Ты смотри, сударыня моя, как бы потом не каяться!

Анна нахмурилась:

— Позвольте, я пойду, маменька…

— Ступай, ступай. — Прасковья Антоновна пристально посмотрела вслед дочери.

Как бы не наделала глупостей сгоряча. Барон человек немолодой, конечно, ничего лишнего не позволит себе, однако… Однако было в нем нечто… Прасковья Антоновна слышала как-то ненароком, как племянница Ксения назвала фон Палена «старым бульдогом», и посмеялась про себя этим словам. Такого меткого сравнения она еще не слыхала, а барон и в самом деле был похож на бульдога. Конечно, барон был богат, но очень уж стар, почти на тридцать лет старше ее дочери; принят при дворе, обласкан царем, но слухи ходили, что жену свою он уморил… Ах, Анна! Упредить ее, конечно, надобно, но своей ведь головы не приставишь. Найдет на нее блажь, так и выскочит замуж за вдовца-барона Палена. Будет, конечно, богата, что и говорить, но в том ли счастье? Сама Прасковья Антоновна, вспоминая свою молодость, как совсем иные расчеты при замужестве. Но одно дело она, а другое — дочь ее. Порешив над этим голову не ломать, пошла она в гостиную, где как раз Дмитрий Иванович развлекал разговорами сестру и племянниц.

Вечером, как обычно, Прасковья Антоновна повезла своих гостей в театр. Оттуда поехали ужинать к барону Палену. На другой день — бал у князя Г*. Вообще, все дни были заполнены обедами, прогулками и развлечениями.

Однажды кузина Анна пожелала нанести визит Владимиру Алексеевичу, который уже довольно давно не показывался у них в доме. Ей самой делать это было вовсе неудобно, посему для такого дела следовало подговорить папеньку. Викентий Дмитриевич, который князю благоволил, с легкостью поддался на уговоры дочери и, взяв с собою Анну и Александру (надобно сказать, что Анна уговорила Сашу ехать с ними непременно), а также Прасковью Антоновну, Сонцов отправился на квартиру Ельского.

У полковника в доме, за отсутствием хозяйки и с неустроенным, холостяцким бытом, прислуга особенно не утруждалась. Гостей провели в кабинет хозяина, где было несколько неубранно: книги и бумаги в беспорядке лежали на столе, креслах и стульях и даже на полу. Сам хозяин появился почти тотчас же, извиняясь за беспорядок и неудобства, доставленные гостям. Викентий Дмитриевич, посмеиваясь, охотно извинял Ельского, советуя ему, однако, скорее жениться и обрести, наконец, семейный уют. Владимир Алексеевич ничего не отвечал на это и предложил перейти в гостиную. Гостиная была обставлена официально и чувствовалось, что хозяин тут бывает редко, в отличие от кабинета, в котором, по всей видимости, полковник частенько коротал свободные вечера.

Анна отчаянно кокетничала с князем, делала ему разные вопросы, рассказывала последние сплетни и спрашивала его о новостях. Владимир Алексеевич, улыбаясь, слушал ее, Прасковью Антоновну и Викентия Дмитриевича. Саша же молча сидела в кресле. Она бы, верно, не была так молчалива и невежлива, если б не попался ей на глаза некий листок, приковавший к себе ее особое внимание.

У самого кресла ее на полу лежало письмо, написанное и не отправленное хозяином. Вначале рассеянно скользнула она по нему взглядом, не придав никакого значения, приняв бумажку за мусор. Она даже посетовала про себя на нерадивую прислугу и тут… Тут слова: «милая Александра» бросились ей в глаза.

В единый миг жадным взглядом охватила она письмо. Это было довольно трудно, ибо поднять его она не могла, а мелкие буквы прыгали перед глазами. Сидя в кресле довольно трудно прочесть что-либо, лежащее на полу, хотя и под самыми вашими ногами. Но — любопытство! Оно способно сдвинуть горы.

Любовное признание, выхваченное случайно изумленным взглядом и, возможно, даже наверняка обращенное к ней, повергло Александру в смятение. Чего-чего, а этого она никак не ожидала… Впрочем, может быть, письмо не для нее? Да, верно, не для нее! Она никогда не замечала, чтоб Владимир Алексеевич оказывал бы ей какое-то особое внимание, и, конечно, есть еще некая Александра, к которой князь испытывал столь пылкие чувства. Итак, Александра Егоровна молчала и даже не могла следить за разговором дяди, кузины Анны и Владимира.

Однако Ельской был увлечен именно Александрой, и теперь ее молчание задевало его особенно. Ему чудилось пренебрежение, даже презрение в этом ее гордом молчании. Он решил во что бы то ни стало открыть себе его причину.

— Вам, верно, не нравится здесь, Александра Егоровна? — обратился он к ней, воспользовавшись паузой в разговоре.

Гости пили чай, и в их разговоре появились паузы.

Саша покраснела:

— Нет, отчего же…

— Вы не проронили ни единого слова с того момента, как вошли сюда. Я, право, теряюсь в догадках.

— Верно, Саша, — заметила Прасковья Антоновна. — Ты нынче молчалива более, чем всегда. Владимир Алексеевич прав, что обижается.

— Ну что вы, маменька, — сказала Анна. — Напрасно вы корите сестрицу. Быть может, так принято в деревне? Наверное, так делают визиты среди помещиков: прибыть, молча посидеть и откланяться…

Саша смешалась еще более и все никак не могла найти, что сказать.

— Зря, Анна, ты так плохо думаешь о деревне, — заметил Викентий Дмитриевич. — Это все вздор. Мы с Прасковьей Антоновной имели удовольствие долго жить в деревне, и я хочу тебя уверить, что молчание — это городская привычка. Помещики более разговорчивы, чем господа в столичных гостиных. Да и дамы в деревне вовсе не молчаливы. Полагаю, что племянница моя просто размечталась, как это ей и свойственно. А теперь вы заставили ее краснеть…

— Так каков же ваш приговор, Александра Егоровна, — тихо переспросил Ельской. — Вам тут решительно не нравится?

— Нет, отчего же, — пробормотала Саша.

Она посмотрела на него, вспомнила про письмо, покраснела еще больше и подумала: «Ведь он же мне совсем не нравится… Если это письмо для меня!.. Ах, как неловко…»

— Благодарю вас, — сухо поклонился князь. — Вы очень успокоили меня вашим одобрением.

— Ну полно, Владимир Алексеевич! Теперь нельзя вам обижаться на мою племянницу, — заметил ему Викентий Дмитриевич.

«Нет, не может быть, чтоб я нравилась ему», — Саша опустила голову, стараясь избежать взгляда Ельского, который показался ей таким холодным. «Он вовсе мной не увлечен, он так язвительно сказал мне эту последнюю фразу…»

Тут Сонцовы принялись прощаться с хозяином, приглашая его нынче же или в другой раз на чай. Князь целовал руки дамам, подошел он и к Саше, и тут взгляд Владимира упал на письмо его, лежавшее на полу у самых ног девушки. Он быстро взглянул ей в лицо и по тому, как снова она вспыхнула и спрятала глаза, понял, что Саша прочла его признание. Он побледнел. Ельской никак не предполагал, что это случится — ведь он сам на днях решил выбросить это письмо! Как оно очутилось здесь?

Он молча наклонился к руке Саши, но из-за того, что Ельской пытался сдержать свои чувства, поклон этот вышел таким ледяным, что Анна, наблюдавшая за ними, обрадовалась, а Саша испугалась. Испугалась, что совершила недозволенный поступок! У девушки в груди стеснило дыхание, и она, совершенно не понимая, что с ней происходит, упала в обморок!

— Ну, матушка! Ну, напугала! — восклицала Прасковья Антоновна. — А что князь должен был подумать? А? Надо же уметь держать себя в руках! Ах, провинция… Ежели ты еще не поняла света, не поняла приличий, так сиди дома!

Сонцова была обеспокоена и зла. Обеспокоена неожиданным обмороком племянницы и зла на такое нарушение приличии. Упасть в обморок оттого, что мужчина взял ее за руку! Да рехнулась она, что ли? Какой конфуз вышел!