Сюзан Фрейзер - Дежавю

«А что они могут сделать, если пойти пешком?» — подумала я.

Если ехать на юг вдоль реки Лот, то через тридцать километров от школы Чарли доберешься до города Каурс. Все дети из близлежащих деревень и городков, решающие закончить полный курс обучения, едут в Каурс. Те, кто планируют учиться в университете, поступают в Lycée général — общеобразовательный лицей в центре Каурса. Или же если они хотят заняться техникой, то идут в Lycée Technologique, который находится на окраине города, среди приземистых и невзрачных зданий муниципального жилья, в индустриальном районе под названием La Zone Industrielle [3].

Именно там я устроилась преподавать английский, почти сразу после начала нового учебного года. Я и представить не могла, с какими трудностями мне придется столкнуться. В первый же день я с энтузиазмом взялась за работу, несмотря на предупреждение завуча, что здешние дети больше интересуются всякими железками и машинами, чем языками. Едва прозвенел первый звонок, я отправилась прогуляться по школьному двору. Проходя мимо отдельных групп учеников, над головами которых вздымались ввысь клубы сигаретного дыма, словно в сценах из итальянских вестернов, я думала только об одном: «Куда я попала?»

Проходя по коридору мимо высокорослых мальчишек и девчонок с длинными прямыми волосами, которые стояли ссутулившись у стен, и переступая через их сумки и рюкзаки с учебниками, брошенные прямо под ноги, я представила себя австралийским Сиднеем Пуатье [4]. Да, именно им, но только я была бы другой. У меня имелась куча всевозможных историй, которые я могла рассказать, и они наверняка заинтересовали бы этих ребят. Я рассказала бы им об Австралии, и это было бы намного интереснее скучных историй из их учебников и, тем более, интереснее каких-то железок.

Каждое утро я отвозила Чарли в его школу, а затем направлялась в свою. В моей папке была пачка распечатанных листов газеты «Сидней морнинг геральд» с самыми жуткими, жестокими и отвратительными статьями, которые я смогла отыскать в Интернете. Казалось, с тех пор, как мы уехали, Австралия стала минным полем, ареной ужасных событий и катастроф. Она превратилась в бескрайнюю и безжизненную пустыню, по которой можно было ехать днями и ночами, не встречая ни одной живой души (и помоги тебе Господь, если ты остался без топлива); в остров, окруженный акулами-убийцами. Реки кишели крокодилами; в траве и на деревьях затаились гигантские волосатые пауки; в воздухе роем летали грязно-коричневые тараканы, каждый величиной с большой палец, а скользкие черные змеи с красным брюхом могли выползти из-под подушки и вонзить в вас острые зубы, пропитанные смертельным ядом, прежде чем вы сможете что-либо предпринять! Конечно, я выросла в городе, но детям нужно знать и это.

Мне нравились мои поездки на работу, когда Чарли сидел рядом.

— Скажи, если что-нибудь заметишь на дороге, Чарли.

— Осторожнее, мам! — вскрикивал он, показывая вперед. — Там лягушка.

— Это не смешно, Чарли!

Впрочем, я все равно объезжала ее, этот маленький бугорок на дороге, чтобы сохранить лягушке жизнь и услышать, как смеется Чарли. Мне так нравилось слышать этот естественный мальчишеский смех, когда он поворачивался ко мне, а взгляд его голубых глаз был устремлен на меня.

— Ты уверен, что это не камень, Чарли? — спрашивала я, просто чтобы послушать, как он начнет хихикать в ответ.

Я всегда думала, что, просто смотря в его глаза, я могу заглянуть в его душу и прочитать мысли. Я думала, что всегда смогу узнать о том, что беспокоит его. Я всегда так думала…

* * *

Но мальчики должны становиться мужчинами. Они должны научиться ничего не бояться или, по крайней мере, не показывать свой страх. Даже в девять лет.

Я помню, как в то первое лето одним жарким, душным днем мы пошли вниз по реке. Пар поднимался от земли у нас из-под ног. Воды было больше обычного, уровень ее поднялся, ведь дожди шли целую неделю беспрерывно. Я задумалась, глядя на воду, оценивая риск переправы через этот бурный поток, как вдруг мое внимание привлекло бревно, увлекаемое мутным потоком к мосту. Оно плыло даже слишком быстро.

— Нет, — качала я головой. — Сегодня купаться не будем. Ни за что!

Но Марк и Чарли уже скинули с себя одежду и побежали к тому месту, где мы обычно спрыгивали в воду. Я окликнула их, но, кажется, они не слышали меня. Какое-то мгновение я смотрела на Марка, думая, что он остановится, но он ни разу не оглянулся, даже для того, чтобы посмотреть, иду ли я за ними. И я испугалась. Разве Марк не видит? Неужели он позволит Чарли прыгнуть в воду? Они уже почти добежали до берега, когда я закричала, на этот раз громче:

— Марк, стой!

Он оглянулся, но лишь для того, чтобы улыбнуться и махнуть мне рукой. Он предложил мне последовать за ним в ответ на мой отчаянный жест. Должно быть, он и впрямь подумал, что я просто так помахала ему. Сумасшедший французский кретин!

Потом он прыгнул.

А рядом, на самом краю, над водой, стоял наш сын, который собирался сделать то же самое.

— Нет, Чарли! Не смей! — закричала я.

Но было уже поздно. Чарли, очевидно, услышал меня, почувствовал панику в моем голосе, но решил последовать за Марком, за этим большим ребенком, своим отцом. Да, Чарли прыгнул, даже не взглянув в мою сторону.

Я в панике побежала, готовая прыгнуть за Марком и Чарли, чтобы спасти их обоих, каким-нибудь образом вытащить их на берег, а потом задушить собственными руками. Но тут я замерла на месте, увидев, как Чарли поравнялся со мной, увлекаемый потоком, словно то бревно. Я видела его лицо, только его лицо, появляющееся над поверхностью и исчезающее под водой. Гнев разом остыл, когда я увидела выражение глаз сына.

— Чарли! — заскулила я, словно раненая собака. Я тоже прыгнула. Страх тисками сжал мое сердце. У меня не было времени смотреть, где Марк, и, когда я оказалась в воде, я поплыла, изо всех сил работая руками и ногами. Я была сумасшедшей самкой, плывущей против течения, как тот розовый лосось Чарли.

Лучше всего я помню то чувство, когда я схватила его холодное тело, когда я ногтями царапала кожу Чарли, неистово пытаясь вцепиться ему в плечо. И я поймала его! Течение несло нас, но мы были вместе. Я держала сына.

Мы быстро приближались к мосту. Он нависал над нами огромным металлическим пауком, и я думала, что как раз под ним мы и должны выбраться на берег. Но мы пропустили нашу остановку, и сильный поток нес нас все дальше и дальше.

В моей голове проносились несвязные обрывки мыслей и образов, словно кто-то прокручивал у меня в мозгу фильм, склеенный из кусочков совершенно случайных фрагментов кинопленки. Говорят, что, когда думаешь, что вот-вот умрешь, перед глазами проходит вся твоя жизнь. Но в этот момент я думала о другом, я думала о жизни другого человека, о друге детства Марка, о Серже. Они были родом из одного городка, основанного еще в Средние века на реке Ерс и со всех сторон окруженного лесами. Серж был рыбаком, большим сильным парнем, une force de la nature (настоящий здоровяк), как говорил Марк. Однажды днем он отправился на реку со своей собакой, и она случайно упала в воду. Стояла середина зимы, и температура воды была не больше пяти градусов. Серж лег на старый каменный мост и наклонился к воде, пытаясь поймать собаку, схватить ее за ошейник, Но, не удержав равновесие, тоже упал в реку. Серж утонул, а собака выжила, сумев взобраться на набережную через несколько сотен метров ниже по течению. Мне стало интересно, какие мысли проносились у Сержа в голове, когда вода уносила его. Думал ли он о жене, о четверых своих детях, о разочарованиях в жизни? А его жена, что она подумала, когда собака, вымокшая до нитки, вернулась домой одна? Кого она винила, собаку или своего мужа?

Течение стало слабеть, вынося нас к берегу. Река наконец устала бороться с нами. Я почувствовала под ногами податливый грунт берега. Мы были спасены. Я продолжала крепко держать Чарли. С трудом мы выбрались на сухую поверхность.

Первое, что я увидела, были ноги Марка. Мой муж стоял на краю набережной, уперев руки в боки, и ждал, ждал нас! Значит, он выжил. Сейчас я его убью.

— Alors? (Итак?) Это было весело, non? — произнес он.

Все еще находясь по колено в воде, вылезая на берег и обдирая ноги о прибрежные камни, я не мигая смотрела на него. Я никогда не забуду выражение лица Марка, его огромные дикие глаза, в которых плясал огонь возбуждения. Тогда я поняла, что я замужем за безумцем.

— Марк, — проговорила я низким голосом, выпрямляясь на нетвердых ногах. — Чарли едва не утонул.

Но я думаю, он не слышал меня из-за собственного смеха. Да, он смеялся, смеялся надо мной.

— Энни, ты же в одежде!

Я посмотрела на себя. Моя полупрозрачная юбка была вся в грязи и липла к ногам.

— Конечно, я одета! — прокричала я в ответ, срываясь на плач. — Мне пришлось прыгнуть в воду, чтобы спасти нашего сына!

Марк тут же оборвал смех. Возможно, смысл моих слов наконец дошел до него. Возможно, он понял, что могло случиться? Но ничего подобного.

— De quoi tu parles, Энни? О чем ты говоришь? Ты сильно сгущаешь краски. — Он пожал плечами и, словно желая найти подтверждение своим словам, произнес, глядя на Чарли, стоявшего у меня за спиной: — Разве же не здорово было?

Немного успокоившись, я повернулась к нашему сыну. Чарли стоял, обхватив себя руками, часто дышал и дрожал от холода. Его зубы выбивали барабанную дробь, а губы на белом, словно снег, лице казались почти черного цвета.

— Да, Чарли, скажи папе, как тебе было весело!

Несколько секунд он молчал, глядя то на меня, то на Марка, то на воду. Мы ждали в напряженном молчании. Жестоко ставить своего ребенка перед необходимостью выбора, перед необходимостью встать на чью-либо сторону. Но тогда для меня было совершенно очевидным, что Марк — полный кретин. Самое же замечательное в детях то, что они совершенно непредсказуемы.

— Было клево.

Больше Чарли не произнес ни слова. Как я говорила, мальчики должны становиться мужчинами.

Только после того, как я выбралась на берег, отпихнув руку Марка, который хотел мне помочь, я заметила, что у меня сильно кровоточит нога и кровавые следы остаются на траве. Должно быть, я поранила ее, когда прыгала в воду.

— Как тебя угораздило пораниться, Энни? — встревоженно спросил Марк, наклонившись к моей ноге. — Oh la la! — Он покачал головой. — Ты должна быть осторожнее. В следующий раз лучше надень свои сандалии, non?

К зиме охотничий сезон был в самом разгаре. Из леса до нас постоянно доносились окрики охотников, захлебывающийся лай собак, преследующих свою жертву, и ружейные выстрелы.

Таким образом, отправиться в лес на прогулку означало подвергнуть себя опасности быть застреленными по ошибке.

Вечером каждого воскресенья сын мэра, здоровяк Андре, со своими друзьями приезжал в центр нашего городишки. От захватывающей погони их розовые щеки становились еще розовее. Они жали друг другу содранные до крови руки, направляясь отметить удачную охоту пивом. Их добычей, как правило, был олень, или, в случае, когда удача действительно им улыбалась, в кузове их грузовика, рядом с ружьями, лежала туша дикого кабана. Андре сам походил на зверя. Это был здоровенный парень, с густой темной шевелюрой, огромными ручищами и такими толстыми пальцами, что я всегда удивлялась, как он может спускать курок. Смех у Андре был таким громоподобным, что мог разбудить и мертвого. Чарли дал ему кличку le Géant — Гигант.

К началу зимы наши финансы затянули лебединую песнь. Но работы по обустройству дома оставалось еще очень много. И у нас еще не было отопления.

Месье Мартен качал головой и смеялся во весь свой беззубый рот, грозя нам пальцем:

— Attention hein, les australiens. Ça va geler! (Осторожно, ну! Австралийцы. Дело идет к морозу). Вы просто не сможете прожить зимой без отопления, — предупреждал он. — Ведь температура может опуститься ниже пятнадцати градусов, как было год назад.

— Минус пятнадцать, — прошептала я тогда. — Он что, серьезно, Марк?

Разумеется, месье Мартен не шутил.

Нам пришлось купить большую старую печку. Марк попросил Гиганта и его друзей-охотников помочь ему занести эту громоздкую штуковину в наш дом. Когда Андре оказался в прихожей, доски на полу прогнулись и заскрипели от натуги. Если бы потребовалось, он мог и один спокойно занести эту печку.

— Voilа! (Вот так!) — воскликнул Марк, когда они наконец установили печь на ее место. — Теперь нам будет тепло зимой.

От раскатистого смеха Гиганта в окнах затряслись стекла.

В то время я уже с болью начала осознавать, что моя учительская карьера совсем не так успешна, как мне хотелось бы. Битва продолжалась, но она уже была проиграна. Мои ученики оказались милыми ребятами, насколько вообще могут быть милыми подростки, но они хотели только кататься на машинах, курить по углам и болтать по мобильнику. «A quoi sert? А зачем?» — начинали стонать они всякий раз, когда я пыталась начать с ними беседу на английском. И в конце концов, как и они, я стала задавать себе вопрос: «Действительно, а зачем?» Единственно, что они слушали, — это мои многочисленные истории об Австралии. Я успевала их рассказать прежде, чем они теряли интерес, и им нужно было снова отправляться покурить. Переписку по SMS эти ребята явно предпочитали живым формам общения. Однажды я даже всерьез подумала давать им уроки по телефону, рассылая SMS с заданиями. Сама система давно уже не оправдывала их ожиданий, и я была лишь ярким пятном на общем невыразительном фоне, некоторым развлечением, попавшимся на пути в нелегкой жизни этих ребят, скорее Мэри Поппинс, чем Сидней Пуатье.