Ева объяснила, что Уилл никогда не думал, что она уедет из страны ради учебы. Затем она напомнила, что у мамы двое детей и дом, которые нуждаются в ней.

— Она о нас забыла? — спросила я.

— Она не забыла, — ответила бабушка. — Просто Сильвия считала, что теперь очередь Уилла следить за делами. Она восемь лет отдала семье и хотела, чтобы он сделал хоть шаг к тому, чтобы стать настоящим отцом. Сильвия знала, что я появилась там, чтобы уговорить ее вернуться… К тому же… — Ева замолчала.

— Что? — спросила я.

— Ох. Сильвия была очень раздражена и злилась. Я никогда ее такой не видела. Она говорила страшные вещи.

Я ждала.

Наконец бабушка произнесла на одном дыхании:

— Она упрекала меня в том, что я вечно рвусь управлять ее жизнью, ее браком, что от нее ничего не зависит. Она даже сказала, что это я заставила ее рожать детей, когда она не поступила в медицинскую школу.

— А ты заставляла?

— Холли! Твоя мать всегда сама принимала решения!

— Она злилась на нас с Беном.

— Нет, Холли. Она любила вас. Просто Сильвия хотела всего и сразу. И отказывалась верить, что в жизни так не бывает. А когда ее не приняли в медицинскую школу, она еще более ожесточилась.

Я подумала о письме Саймона. О тебе ходили слухи еще до того, как появился я. Может, он слышал, что она бросила мужа и детей ради того, чтобы приехать сюда? Как я могла поверить, что ее исчезновение оправданно? И зачем я сделала ее призвание своим?

Бабушка рассказывала о том, как просила мою мать вернуться домой.

— Ты здесь в опасности, — говорила ей Ева. — Все эти люди вокруг — коммунисты.

Сильвия отвечала, что официант, скорее всего, пьяный и поэтому кажется Еве коммунистом.

Бабушка передала ей все, что услышала от Вездесущего Вика: что премьер-министр распустил последнее правительство, что со времени государственного переворота здесь не проводятся выборы и что Бишоп — «близкий друг» Фиделя Кастро.

Сильвия спросила, какое отношение к ней имеет Фидель Кастро. А как же ее мечты?

Ева ответила, что следовать мечтам — это прекрасно, но вполне реально добиваться всего дома, что она может еще несколько раз попробовать поступить в медицинский университет Мэриленда. Однако все ее аргументы злили Сильвию еще больше, она даже расплакалась. Ева потянулась через стол, взяла ее за руку и посоветовала не волноваться. «Господь творит добро даже из того, что портит Дьявол».

Сильвия сказала, что не нужно так драматизировать и что у нее здесь друзья.

— Именно этого я и боялась, — призналась мне бабушка.

— Ты боялась маминых друзей? Или только Саймона Берга? — спросила я.

— Почему ты все время его вспоминаешь? — в голосе Евы звучало откровенное недовольство.

— Потому что они с мамой были любовниками, — ответила я. Было странно говорить такие вещи, особенно странно было самой признавать существование этих отношений.

— О нет, Холли! — воскликнула бабушка. — Это могло быть увлечением, но ничего более Сильвия не могла себе позволить. Твоя мать никогда не была такой.

Я снова вспомнила строчки из того письма. Ты продолжала твердить мне, что не можешь себе этого позволить. Чего позволить — счастья?

— Нам было так трудно прощаться, — задумчиво произнесла бабушка. — Похоже, она знала, что из-за такого положения вещей многое изменится, но все равно решила остаться.

Даже если бы Ева не произнесла этих слов, я прекрасно знала, что многое изменилось «из-за такого положения вещей». Сильвия впервые не покорилась ей. Скорее всего, Саймон Берг не понравился бабушке не потому, что он был конкурентом моего отца: он стал ее конкурентом.

Бабушка рассказала, как в свое последнее утро в Гренаде она вышла на прогулку. Поскольку транспорта на однополосной дороге, обдуваемой ветрами, было много, она шла по обочине, стараясь избегать пылящих «регги бас» и гренадцев, которые, вместо того чтобы присвистнуть вслед женщине, шипели на нее. Это шипение казалось ей клубком змей, сползающих по спине, поэтому она, опустив голову, все ускоряла и ускоряла шаг. Внезапно рядом появилась Сильвия, запыхавшаяся и вспотевшая. Узнав от клерка в отеле, что Ева отправилась гулять в одиночестве, моя мама побежала ей на помощь.

Они одновременно поймали друг дружку в объятия. «Я не хочу, чтобы ты шла по этой дороге», — почти в унисон произнесли они, и бабушка увидела слезы в глазах Сильвии. Мама взяла бабушку за руку и отвела ее обратно в отель. Хотя Сильвия сказала Еве, что не боится этой дороги, было видно, что это не так.

Поговорив с бабушкой, я вернулась в свою комнату и снова рухнула на кровать, чувствуя себя совершенно разбитой после разговора о моей маме. Мне было даже еще хуже, чем после ее смерти и после того, как я обнаружила письмо Саймона. Неужели она уехала только потому, что хотела избавиться от влияния Евы? Но как можно быть такой эгоисткой, зная, что в тебе нуждаются? Осознание того, что она не сможет ответить на мои вопросы, угнетало меня еще больше.

Внезапно я вспомнила о коротковолновом приемнике, который мне подарил Бен, когда узнал, что я еду за границу. Обычно этот приемник выдавал разве что непонятные разговоры на иностранных языках, но сейчас и это казалось мне лучше, чем шум в голове от собственных мыслей.

Я поставила приемник на край подоконника. Сначала я услышала какие-то поскрипывания и космические звуки. Потом из маленьких динамиков полилась музыка «Лед Зеппелин». На секунду я застыла, боясь пошевелиться, словно «Fool in the rain» была посланием от инопланетного разума, которое соединяло в одно целое спутник, антенну и меня саму. Мгновение спустя музыка взорвалась ударными и свистом, и я позволила ей унять мою внутреннюю дрожь. Я кружилась по комнате, быстро переступая с ноги на ногу и молотя руками в такт мелодии. «Вха-а-а-а», — пел голос, и я, подвывая в унисон, танцевала по небольшому квадратику, свободному от мебели и вещей.

Музыка стала медленней, но я все еще подпевала: «У меня нет причин сомневаться в тебе, бэби, все это такая фигня…» Вдруг от дверей раздался голос, прерывая меня:

— Холли?

Я повернулась и закричала, но не так, как кричат удивленные чем-то хорошие девочки, — нет, это был вопль, который сделал бы честь любому фильму ужасов.

— Ты напугал меня! — набросилась я на Эда, выключая музыку. — Что ты тут делаешь?

— Я тут живу, — улыбнулся он.

— Сегодня воскресенье! — воскликнула я, пытаясь отдышаться после танца и дикого испуга.

— Я тут и по воскресеньям живу, — равнодушно ответил Эд, словно признавался в чем-то ужасном. Он был одет в джинсы и футболку, цвет которой придавал его карим глазам серый оттенок. Он выглядел великолепно. — Ого! А у тебя прекрасный голос. Надо будет когда-нибудь пригласить тебя спеть с группой, — сказал Эд.

— Ой, я не думаю… А что за группа? — спросила я, все еще хватая ртом воздух.

Он объяснил, что является вокалистом и гитаристом группы под названием «Перпл Тангс», и даже пригласил меня на выступление в следующие выходные в кафе «Богема» в Сохо.

Улыбнувшись, Эд добавил:

— Так ты фанатка «Лед»?

— Ну, мне нравятся некоторые песни. Обычно я называю его полным именем. Или просто Лед, — сказала я. — А настоящие фаны, должно быть, называют его Зеппелин.

— Вообще-то это группа, а не один человек, — поправил меня Эд, входя в мою комнату, которая, как я уже говорила, была размером с чулан. То, как он смотрел на меня, навеяло воспоминания о седьмом классе и о первой вечеринке в честь дня рождения, на которую я пригласила и парней, и девушек. Эд к тому времени давно уехал и, скорее всего, играл в бутылочку в каком-то другом месте, в другом штате. И уж наверняка целовал девушек, а не говорил мне, как Николас Олзевски: «Давай не будем, а другим скажем, что целовались».

— Понятно. Ну, настоящие фанаты наверняка это знают… — произнесла я слишком громко, поскольку начала нервничать от столь близкого присутствия Эда. Он, похоже, этого не заметил и начал рассматривать мой стол, а затем взял с него фотографию в рамке, на которой улыбалась мама.

— Твоя мама? — спросил он.

Я кивнула, чувствуя себя прижатой к стене и надеясь, что он не будет задавать мне вопросов о том, как меня в детстве бросили ради любовного романа.

— Ты на нее похожа, — сказал Эд.

— Она умерла, — ответила я.

— Давно? — спросил он.

— В прошлом апреле.

— И ты все еще не смирилась с этим, — с пониманием произнес Эд.

— А твоя мама умерла? — спросила я.

Эд явно удивился и, чуть помедлив, словно утратил нить разговора, сказал:

— Э-э… нет.

— Это хорошо, — отозвалась я и вдруг почувствовала, что мне хочется, чтобы он вышел из комнаты.

Он заметил фотографию, на которой были запечатлены родители, Бен и я на вручении диплома медицинской школы. На фото Бен обнимал меня за плечи.

— Твой брат-близнец? — осведомился Эд.

Я кивнула.

— Ну и как дела у Алисии? — Он поставил фотографию на место.

— У Алисии? А какие у нее могут быть дела? Ходит по магазинам в Лондоне. Она обручена… Что еще ты хочешь о ней знать? — спросила я, чувствуя, что начинаю раздражаться.

— Да ничего. Похоже, проблема в твоем брате? Почему он не приехал? — поинтересовался Эд. — И какие у вас с ней отношения?

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась я.

— Вы дружите?

— С Алисией? Да, дружим, — сказала я, внезапно решив это для себя. — Конечно. А что?

Он снова пожал плечами.

— Просто странно. Она приехала такой…

— Нахальной? — предположила я.

— Одинокой.

— Она не одинока! Ни в коем случае. Она все еще с моим братом. — Это прозвучало как официальное заявление. — Если не воспринимать отъезд в другую страну как разрыв отношений.

— Именно так я бы и воспринял. — Эд пожал плечами.

— Я слышала, — сказала я. Вид у Эда был озадаченный, поэтому я добавила: — Марианн сказала, что у тебя есть бывшая жена и бывшая невеста, которую ты бросил у алтаря, чтобы приехать сюда.

— Ага. Старая добрая Марианн. Роется по углам, подслушивает мои разговоры, а потом убегает к себе в комнату и крутит «Быструю машину» Трейси Чепмена.

— Но только до начала тихого часа, — уточнила я, и мы оба рассмеялись. В конце концов я начала расслабляться. «Ты стоишь в своей спальне с великолепным мужчиной, который невероятно пахнет», — напомнила я себе.

Секунду спустя Эд начал сверлить меня изучающим взглядом, словно собрался ставить диагноз.

— Хочешь приготовить со мной соус? — наконец спросил он.

— Соус? — повторила я.

— Ага. Ты хоть ела с тех пор, как приехала?

— Н-нет… А что за соус?

— Да какой угодно. Я думал об обычном, томатном.

— Мне никогда раньше не приходилось готовить соус. Он же продается в упаковках. В магазине. Но, наверное… было бы интересно, — медленно произнесла я.

— Вот и поймешь, что упустила, — сказал Эд, и я последовала за ним из комнаты в холл, а потом в кухню. Когда мы оставили позади тушу жуткого оранжевого дивана, прошли вращающуюся дверь и оказались в тепле кухни, я поняла, что Эд появился как нельзя кстати. Возможно, действительно есть Бог, который, как говорит Бен, не вкладывает камни в руки детей, протянутые за хлебом. Он дает хлеб, соус и привлекательного мужчину, который умеет готовить.

Итак, мы принялись за соус. Точнее, я смотрела, как Эд его готовит, смотрела, как его мускулистые руки круговыми движениями вытирают стол, прежде чем выложить на него необходимые продукты: чеснок, лук, мятые помидоры, зелень и специи, мед и даже шоколад. Я поняла, что у меня слюнки текут, — от вида еды и, возможно, от самого Эда.

— А где ты научился готовить? — спросила я, рыская в поисках не замеченной Марианн морковки, пока Эд уверенно нарезал кубиками лук возле зажженной свечи, которая, по его словам, позволяет сберечь глаза от едкого сока.

— Сам себя заставил. Моя мама ужасно готовит, а я люблю поесть, поэтому и решил, что для здоровья лучше и дешевле научиться самому, — объяснил он, шмыгая носом и тыльной стороной ладони убирая волосы с глаз. Лук был таким едким, что у меня тоже защипало глаза, хотя я была в стороне от стола.

— А моя мама прекрасно готовила, — сказала я. — Каждое воскресенье она пекла домашний хлеб. Лучше всего у нее получались йоркширский пудинг и картофельное пюре. Мне незачем было учиться готовить.

— Это ничего. Я могу научить тебя, — заявил Эд. — Это как лабораторный эксперимент.

— А чем занимается твоя мама? — спросила я.

— В смысле профессии? Уволенная учительница гимнастики.

— О, — произнесла я, глядя, как он высыпает лук в сковородку с оливковым маслом.