Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь

Наконец из-за занавески появился ординатор, огромные очки которого придавали мужчине вид удивленного насекомого.

— Ладно, мальчишки, как у нас делишки? — спросил он, представившись доктором Виндмиллом и протягивая ладонь для рукопожатия.

— Виндмилл? — спросила я.

— Виндфилд, — поправила меня Алисия.

— Винг, ладненько? Вингфилд, — сказал он.

Почему-то это исправленное «винг» в его фамилии заставило нас с Алисией с воодушевленным одобрением дружно воскликнуть «О!». Фамилия начинала ассоциироваться с чем-то возвышенным и чистым[28].

Ди, скорее всего, согласилась бы с нами, если бы не согнулась в очередной схватке.

Вингфилд спросил, кто наблюдал Ди во время ее беременности, и, вместо того чтобы признаться, что она не ходила к врачу, Ди, отдуваясь и хватая ртом воздух, ткнула в меня пальцем.

— Я друг семьи, — немного растерявшись, произнесла я и подняла руки ладонями к Вингфилду, чтобы показать, что не имею никакого отношения к тому, что она не принимала витамины для беременных. — Я действительно врач, но мы лишь недавно познакомились…

Вингфилд кивнул и попросил нас отойти в сторону, чтобы он, закрывшись от нас занавеской, мог осмотреть шейку матки.

Выйдя в коридор, Алисия сжала кулаки и начала нервно притопывать ногой.

— Господи, ненавижу больницы, — сказала она с трагическим вздохом.

— А когда ты была в больнице? — спросила я.

Алисия смерила меня взглядом.

— Ты что, ни разу не смотрела моих новостей? — спросила она. — Ни разу? Ведь этот чертов «Live!» почти каждый вечер приходилось вести у пресвитерианского госпиталя. Аварии, перестрелки, утопленники… Тот Пасхальный Заяц из центра Робинсон Таун, которого избили и попытались утопить религиозные фанатики?..

— Стоять на тротуаре снаружи — это совсем не то, что находиться в самом госпитале, — возразила я.

— Мне хватило, — отрезала Алисия, снова начав притопывать.

Наконец доктор Вингфилд поманил нас обратно в палату с мониторами, за занавеску, отделявшую Ди. Мы смотрели, как он читает бумажную ленту с хроникой последних пятнадцати минут внутриутробной активности, а Ди, покрывшись испариной, кривится от боли.

— Отличные делишки, — решил Вингфилд, сложив распечатку по сгибам и бросив ее на монитор. — Все в порядке, мальчишки. Волноваться не о чем. У нее три сантиметра расхождения, положение минус два, пятьдесят процентов выполнено. И я счастлив от этого сердцебиения, понятно? Хорошая динамика, понятно? Никаких замедлений.

— Что он говорит? — переспросила у меня Алисия.

— Что ребенок в порядке. Он идет головкой вниз, и у него прекрасные тоны сердца. Шейка матки разошлась в ширину вот настолько, — я раздвинула пальцы, — и кости разошлись вот настолько, — я развела пальцы другой руки на несколько сантиметров. Давно мне не приходилось заниматься переводом акушерского сленга.

Алисия скорчила такую гримасу, что не оставалось сомнений — она не хотела знать всех этих подробностей.

— Так что, мальчишки, все будет отличненько, понятно? — Доктор Вингфилд довольно посмотрел на нас.

— Когда вы говорите «мальчишки», вы имеете в виду, что будет мальчик? — спросила я.

— П-простите великодушно, это у меня такая манера говорить. Я говорю «мальчишки» машинально, по привычке, понятно? — Он перевел взгляд на Ди и добавил: — Вы же хотели сюрприза, правильно?

— С-сюрприз, — произнесла Ди, изо всех сил сжимая поручни каталки.

— Ну так сюрприз и выйдет. Я сам его приму, вместо Росси, ладно? Ребенок великоват, судя по сонограмме, но волноваться не надо, понятно? Просто для акушерки он будет тяжеловат.

При этих словах занавеска отодвинулась и появилась Росси. Я подумала, что она собирается протестовать, но акушерка провела к нам Роксану. Сегодня она была в нейлоновом платье цвета фуксии, в котором ее кожа казалась еще более желтой, чем обычно, или же еще более экзотичной.

— Извините, а вы?.. — спросила Роксана у ординатора.

— Доктор Вингфилд. — Он протянул ей руку.

— Виндфилд?

— Винг — Вингфилд, — поправил он.

— О! — просветлев, воскликнула она.

— Я говорил мальчишкам, что ребенок в порядке, хотя и великоват. Но не слишком большой. Ничего необычного, понятно? Я сам хочу принять его, ладно? Теперь вам надо немножко пройтись, хорошо? Первый ребенок просто так не выйдет. Вам надо погулять, юная леди, — сказал он, отсоединяя живот Ди от монитора. — Головка мальчишки опустится ниже, шейка матки раскроется под давлением, понятно?

— Это мальчик? — спросила Роксана.

— Это образное выражение, — объяснила я.

— Неужели ты не знаешь пол ребенка, Роксана? — спросила Алисия с почти вызывающей улыбкой. — Ты же у нас медиум.

«Она больна, — подумала я. — И она все свои силы тратит на то, чтобы мы об этом не догадались».

Вместо того чтобы ответить Алисии, Роксана посмотрела на меня с таким удивлением, словно последние слова я произнесла вслух. Потом она отвернулась к доктору Вингфилду и спросила, что он имел в виду, говоря «мальчишка».

— Просто привычное выражение, понятно? — Он улыбнулся и ткнул пальцем через плечо. — Простите великодушно. Меня ждут другие пациентки.

— Мы вас позже позовем, — согласно кивнула ему Алисия, когда доктор исчез за занавеской.

— Это что, человек дождя? — спросила Роксана.

— Помогите мне встать, — попросила Ди. — Нужно помочь этому мальчишке выйти наружу.

Мы по очереди называли имена, прогуливаясь по коридору. Перебрав такие популярные, как Эшли, Бритни, Брайан и Мэдисон, мы отбросили их, даже не обсуждая, — слишком сложно было бы расти с именем человека, которого и так все знают, и выдерживать сравнения.

— Можно исключить названия штатов и городов, — сказала я. — Саванна и Дакота обычно превращаются в довольно милых людей, большинство времени проводящих в приемных больниц, поскольку всю жизнь воюют с последствиями трудного детства.

— Люси? — предложила Алисия.

— И Скай, — сказала я. — Еще одно плохое знамение. Самые тяжелые случаи часто называют Скай.

— Даниэль, — включилась в разговор Роксана. — Мне никогда не встречалась Даниэль, которая бы мне не понравилась.

— Ларисса, — сказала я. — «Ларисса» означает смех, так что с ней всегда будет весело.

— И она вырастет в потаскушку по кличке Липучка, — добавила Роксана. — Я знала Лариссу, которая попала в суд за то, что жевала жвачку, делая минет.

— Если это будет мальчик, я назову его Максимилиан, — заявила Ди.

— Но он вырастет диктатором! — воскликнула Роксана.

— Это все равно лучше шлюхи Липучки, — сказала я.

— Макс-один-на-миллион, — медленно произнесла Ди.

— А что, Серенити не обсуждается? — спросила Алисия.

— Милая, а какова вероятность, что в нашей семье родится кто-нибудь спокойный? — спросила Роксана.

Ди снова застонала и расплакалась. Когда очередной приступ боли скрутил ее, она буквально повисла на Роксане.

— Я чувствую, что мое тело мне не принадлежит! — в отчаянии воскликнула Ди.

— Оно принадлежит не только тебе, девочка, — ответила Роксана.

Я застыла от пришедшей в голову мысли. Конечно же, я каждый день встречала в госпитале людей, чье тело переставало принадлежать им, вот только я всегда отказывалась в это верить. Распухшее тело Ди было результатом ее собственных действий. Но только сейчас я поняла, что Ди может быть такой же гостьей в своем теле, как и ее ребенок.

— Если это девочка… она будет… — с усилием выдавила Ди, — Петрова…

— Петрова! Ты имеешь в виду Петрову Фоссиль? — спросила Алисия.

— Петрова даже танцевать не умела, — добавила я.

Мы смотрели, как Ди постепенно успокаивается после схватки. Она расслабилась и выпрямилась, вздохнув с облегчением. А затем, вытерев пот со лба, ответила:

— Петрова водила самолет и умела чинить автомобили. Я бы не отказалась от таких способностей.

Ночь мы провели в палате, отведенной Ди, ожидая и проверяя. Мне казалось, что мы похожи на группу людей в аэропорту, чей рейс отложили, и теперь они толпятся у табло в ожидании своего самолета. Приближался рассвет, а доктор Вингфилд все еще уверял нас, что первый ребенок сам по себе не появится на свет, и продолжал настаивать на этом даже после того, как я крикнула ему через коридор, что уже показалась головка.

— Не заставляйте ее тужиться! — закричал он в ответ с расстояния шести метров, из открытых дверей другой палаты. Оттуда доносились крики других рожающих женщин. — Простите великодушно, меня ждут пациентки. Росси позовет меня, когда у вас все подойдет к решающей стадии, хорошо?

Хорошо или не хорошо, но он исчез за дверями той палаты, из которой доносились крики. К счастью, Ди была слишком занята, чтобы прислушиваться к этой драме в коридоре. Когда я вернулась в комнату, где Ди лежала на каталке с разведенными ногами, Росси уже опустилась возле ее ног. Роксана, одетая в хлопчатобумажный халат, говорила дочери: «Милая, уже скоро. Осталось совсем чуть-чуть». Алисия пыталась натянуть защитные пакеты на ноги, чуть не свалив бедром поднос с блестящими стерильными инструментами.

— Ладно, Вингфилд… скоро будет, — сказала я. — Как только кто-то там родит…

— Ребенок сейчас выйдет, разве не ясно? — Росси кивнула в сторону коробки со стерильными перчатками, стоящей у раковины. — Мойте руки, — приказала она. — Вам придется принимать его, доктор.

Десять минут спустя я поняла, на что было похоже нормальное рождение — на съезжание по наклонной трубе в парке водных аттракционов. Малыш действительно выбирался в этот мир по узкому каналу, однако присутствие при этом великом прибытии заставляло нас забыть о том, кто, собственно, рождается.

Как только голова младенца вышла наружу, он сразу же выскользнул весь, как лодка, спускающаяся по бурной реке, — с всплеском крови и околоплодной жидкости, а все вокруг смеялись, кричали, плакали, и только я молчала, изо всех сил стараясь не уронить его.

— Ножками вверх, ножками вверх, слышите? Другой стороной вверх! — закричал появившийся в дверях доктор Вингфилд, когда я по ошибке подняла младенца вверх головкой.

— Зажим, зажмите пуповину, — почти пропела Росси, осторожно очищая синей клизмочкой рот и нос новорожденного. Он сморщил личико и заплакал.

— С днем рождения! — закричала Алисия. Все, кроме меня, вздохнули с облегчением. Внутри разлилось тепло, а в моих дрожащих руках сучил ножками и дергался маленький мальчик. Я же не могла дать ему вырваться: пусть на секунду, но он мой.

Тем временем кардиомонитор на опустевшем животе Ди выдал какофонию прерывистых звуков, похожих на радиопомехи, что прозвучало как праздничный салют, словно звезды и планеты присоединили свой голос к общей радости.

Я подняла ребенка, давая Ди рассмотреть его, а Роксана обрезала ножницами пуповину, чтобы освободить малыша. Затем Росси забрала мокрого, орущего мальчика и принялась вытирать его. Внезапно все закончилось.

В семь часов утра седьмого дня седьмого месяца этого года четырехкилограммовый Макс-один-на-миллион пришел в наш мир.

Прибыв послеполуденным поездом из Винчестера на вокзал Ватерлоо в Лондоне, я решила заняться наконец осмотром достопримечательностей, начав с самой дальней станции подземки и постепенно продвигаясь к центру Лондона от собора Святого Павла. С самой поездки в Уимблдон, после которой прошло уже две недели, я мечтала о Галерее Шепота, о которой узнала от Мэттью Холемби. Он рассказал мне, что в той части собора можно было пробормотать что-нибудь, стоя у одной стены, а собеседник, находящийся у противоположной стены на расстоянии тридцати метров, прекрасно все расслышит. Такое сверхъестественное явление — Галерея Шепота — помогало мне верить в близость божественного к обычным людям.

К сожалению, сегодня мне не удастся увидеться с Мэттью, несмотря на то что он находился на этой неделе в Лондоне и мы договорились встретиться с ним на Трафальгарской площади в десять часов утра. После ночной смены я решила подремать полчасика, чтобы набраться сил, и проснулась только через три часа. «А может, это знак судьбы? — подумала я, когда поезд метро подходил к станции Кеннон-стрит. — Может быть, мне суждено быть с Эдом?»

Выйдя из метро, я зашагала к Тауэрскому мосту.

Я прошла почти полпути к нему, прежде чем поняла, что иду не туда, куда мне нужно. Чтобы не заблудиться еще больше, я подошла к женщине в драповом пальто, похожей на бродяжку, и спросила у нее, как пройти к собору Святого Павла. Она указала в том направлении, откуда я пришла, и посоветовала идти до тех пор, пока не дойду до Лутгейт-Хилл.