Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь

До этого момента я и не вспоминала, что Ди в случае рождения девочки собиралась назвать ребенка Петрова. А еще я поняла, что так и не побывала на Кромвел-роуд, но это почему-то больше не имело значения.

— Правильно! — вспомнила я. — Они дали обет вписать в книгу истории имя Фоссиль, потому что это было их общее имя, и ничье больше! И это сделала Петрова, поскольку она летала на самолетах и все такое…

— Значит, мы дадим обет и Ди войдет в историю точно так же, как это сделала Петрова? — пошутила Алисия.

— Нет, нет. Только не я, — серьезно ответила Ди. — Я просто хочу быть хорошей матерью. Это будешь ты, Холли. Ты же любишь докапываться до причин.

— Нет, — запротестовала я. — Я избегаю причин и копаний. Они слишком подавляют. Я люблю людей, — сказала я, тут же вспомнив, как порой меня подавляют эти самые люди. — Зато ты подбираешь в парке чужие жвачки и пустые бутылки, чтобы донести их до мусорного бака.

— Есть еще я, — вставила Алисия.

— Но я не трогаю по-настоящему грязный мусор, — сказала Ди.

— Эй? Есть ведь еще и я, — снова подала голос Алисия. — Я собираюсь стать адвокатом… или третейским судьей.

— Ага, ну да, конечно, — не скрывая иронии, произнесла я, чем рассмешила Ди.

— Ладно, ладно. Обет, — сказала Алисия. — Наш обет будет состоять в том, что Ди станет хорошей матерью. Я стану… кем-то. Или превращусь в полное ничто. А Холли внесет свое имя в историю… — Она сделала паузу, хитро взглянув на меня, и добавила: — Как самая старая девственница на Земле.

— Больше нет! — воскликнула я, но Алисия и Ди смеялись слишком громко, чтобы меня услышать, и мне ничего больше не оставалось, кроме как присоединиться к ним.

По тротуару шел толстый почтальон с оттопыренными ушами. Он остановился и взглянул вверх, чтобы понять, откуда исходит шум. Заметив нас троих, сидящих в обнимку на крыльце, он так и застыл с письмами в руках, словно мы были тремя сиренами, околдовавшими его возле почтового ящика.

— О Боже, — произнесла Алисия.

— А знаешь, что за убийство почтальона тебя могут повесить, поскольку он разносит королевскую почту? — спросила я.

— Ну и почему этот озабоченный толстяк уставился на нас? — спросила Ди.

— Надеется, что мы лесбиянки, — сказала я.

Алисия толкнула меня через плечо Ди, и мы снова расхохотались.

Роксана умерла через три недели после крещения внука. Ди до последнего момента держала ее за руку, и, как уверял ее врач, Роксана не чувствовала никакой боли. К тому времени завершился мой контракт с Королевским госпиталем округа Гемпшир, поэтому я выехала из Парчмент-хаус, чтобы провести мои последние дни за границей в квартире на Лоррейн-авеню. Там же были и все остальные. Роксана велела мне ехать домой, но я знала, что буду жалеть, если уеду раньше, чем она покинет нас.

— Что ж, доктор Кэмпбелл, оно того стоило? — спросил мистер Денверс в отделении экстренной помощи, когда я подошла к нему, чтобы в последний раз сдать свой пейджер.

Я на секунду застыла в замешательстве, не зная, что он имеет в виду: стоило ли оставлять позади всю предыдущую жизнь, учиться тому, чему я рассчитывала научиться, или вообще изначально становиться врачом? Потом я решила, что теперь это не имеет значения, поскольку на все три вопроса у меня был один ответ.

— Да, — сказала я, протягивая ему руку. — И спасибо вам за все. Это был прекрасный год.

— Взаимно, — ответил он, осторожно оглядывая меня. — Вы достигли того, к чему стремились?

Я вспомнила о том, как год назад тащила мамин чемодан через кладбище, и снова повторила:

— Да.

Когда я отдала пейджер, Денверс скривился и поинтересовался, неужели я прямо сейчас отправлюсь в аэропорт? Я ответила, что еще задержусь, так как мне нужно попрощаться с другом, который умирает.

— А с медициной? — Он пристально посмотрел на меня, и я поняла без всяких уточнений, что мистер Денверс спрашивает, собираюсь ли я попрощаться и с медициной тоже?

Я сказала ему, что по возвращении в Штаты буду претендовать на несколько вакансий семейных врачей — только амбулаторные больные. Я ожидала, что он будет разочарован, но Денверс удивил меня одобряющей улыбкой.

— Осмелюсь сказать, я боялся, что мы потеряли вас как врача, и не переставал твердить себе: «Какая жалость».

Не прошло и трех дней после смерти Роксаны, а я уже прилетела в Мэриленд с намерением помочь моему отцу подготовиться к переезду. Однако вышло так, что сначала я понадобилась бабушке.

— Когда-то я говорила, что ад — это дом престарелых, но я ошибалась, — заявила Ева. — Вот переезд в дом престарелых — это действительно ад.

Было начало июля, Мэттью и я оказались в бабушкином доме, помогая ей упаковывать вещи. В свои восемьдесят пять Ева решила, что викторианский дом с семью спальнями и семь акров земли — немного больше, чем она может себе позволить, особенно учитывая, что мой папа действительно собрался выехать из Колумбии и податься в Аннаполис, к своей интернет-невесте.

— Бабушка, это не дом для престарелых, — возразила я. — Это поселок пенсионеров. У тебя будут собственные апартаменты и кухня.

— Но меня будут окружать одни старые маразматики, — ответила она. — И я отказываюсь поверить, что я одна из них. Старение — очень странная штука, Холли. Однажды ты поймешь это.

— Если повезет, — сказала я.

— Холли, — позвал меня Мэттью, спускаясь по лестнице. — Если мы собираемся встретиться с твоим отцом в три часа на яхте, то нам осталась только одна погрузка.

— Еще не все! — неожиданно взвизгнула бабушка. — Я пропустила одну очень важную коробку! А твой отец подождет, он ведь и сам постоянно опаздывает. Верно, Холли?

Я неохотно кивнула, а Мэттью, посмотрев на меня, подмигнул. Мы оба знали, что бабушка лукавит. Мы должны были уйти отсюда еще час назад.

— Идите, сделайте себе чаю, а я пока поищу эту коробку, — велела бабушка. — Англичане пьют много чая. Я права, Мэттью?

— Мы действительно это делаем, — ответил Мэттью. Он улыбался мне всю дорогу до кухни. Пока он ставил чайник на плиту, я удобно устроилась на столе. Я вздохнула, не осознавая, что делаю.

— Ты в порядке? — спросил Мэттью. Он знал, что утром звонил Бен и сказал, что он, Алисия, Ди и Макс только что прибыли в Эдинбург, чтобы затем отправиться на остров Скай.

— Я в порядке, — сказала я, думая о том, что сейчас они, вероятно, развеивают прах Роксаны над Саунд-оф-Слит, как она хотела. Папа спросил меня, приедут ли они после этого домой, и я ответила, что не знаю. Бен говорил о том, что начал писать роман и поэтому хотел бы остаться на какое-то время за границей. В то же время Алисия начала поговаривать о своем возвращении в телевизионные новости и, наверное, собиралась приехать в Нью-Йорк или даже в Питтсбург. «Я снова готова встретиться с камерами, — сказала Алисия, — но не со своей матерью. Если она хочет поговорить, пусть приедет и найдет меня», — заявила она в мою последнюю ночь в Англии, когда мы освобождали шкафы от вещей Роксаны и нашли потерянный американский паспорт Ди. Несмотря на нашу находку, Ди отказывалась сейчас возвращаться в Штаты. «Нам с Максом нужно немного побыть вдвоем», — объяснила она свое нежелание ехать с Алисией.

Вздохнув, я подумала об Эде, которого не было рядом с ними, — он сейчас на борту самолета, летящего в Айову. На следующий день после смерти Роксаны ему позвонила его бывшая невеста Ники, чтобы сообщить, что их сыну Ноа исполнилось уже шесть месяцев.

— Не могу поверить! У меня сын! — Эд широко улыбался, несмотря на то что Ники подала на алименты. — Может, он будет такой же, как Макс!

Я была рада за него, но еще больше рада за Ноа, мальчика, который получит настоящую отцовскую любовь.

— Ага! — воскликнула из другой комнаты бабушка с веселым, почти девчоночьим смехом. — Я же знала, что найду ее!

Выскочив из гостиной, она швырнула передо мной обувную коробку и сказала:

— Давай, смотри. Кое-что из содержимого ты должна узнать.

Я медленно сняла крышку. Это оказалась не диорама из третьего класса, а коробка, наполненная листками, исписанными моим почерком. Здесь, наверное, были все письма, которые я посылала маме с тех пор, как научилась писать. Кстати, там обнаружились мои первые медицинские предписания, коряво нарисованные фигурки и даже мои контрольные по правописанию.

— Когда ты все это собрала? — спросила я, глядя на бабушку. Волосы Евы казались сегодня белее, чем обычно. Может, она хотела выглядеть моложе, переезжая в поселок для пенсионеров?

— О, я занялась этим как-то после похорон. Твой отец не мог видеть вещи Сильвии рядом с собой. Он сказал, что собирается отдать все в Армию спасения, а я запротестовала, заявив, что это необязательно. Я пообещала, что приеду, рассортирую содержимое ее шкафов и заберу себе все то, что он хотел выбросить.

— Понятно, откуда свитера и обувь, — сказал Мэттью.

— Я не могла позволить ему выбрасывать прекрасные вещи! — воскликнула Ева. — Обнаружив эту коробку, я решила забрать ее с собой. Смотри, тут есть даже письма, которые мама оставила для тебя, уезжая в Гренаду, — добавила бабушка.

Я развернула одно из писем.

Милая Холли!

Помни, что нужно слушаться бабушку. Помни, что каждый день следует принимать душ. И помни, что никто и никогда не любил тебя так, как люблю тебя я, и что ты не одна.

— Почта из Гренады была ненадежна, — сказала Ева, обращаясь к Мэттью. — Так что Сильвия написала все эти письма до отъезда и попросила меня выдавать их Бену и Холли раз в неделю. Они любили день писем, правда, Холли?

— Да, до тех пор, пока Бен не заметил, что на конвертах нет адреса, только наши имена и дата, — ответила я, разворачивая еще один листок с мамиными каракулями.

13 октября, 1984…

Дорогой Саймон!

Я боялась, что ты позвонишь, хотя сама говорила тебе, что не стоит этого делать. Но когда ты ни разу не позвонил, я была ужасно разочарована.

Это было адресовано не нам с Беном. И это было гораздо интереснее.

Чайник засвистел, Мэттью выключил плиту, а бабушка заторопилась за чашками, поэтому я быстро отделила нужные страницы от остальных бумажек в коробке и спрятала их в карман.

Не более чем через полчаса наши чашки с «Эрл Греем» опустели, а бабушка исчерпала любимые темы, успев рассказать Мэттью, что Бен не раскрывает своего потенциала, а мой отец собирается «иметь отношения» со своей подругой до свадьбы. Каким-то чудом нам все же удалось убедить бабушку, что мы действительно опаздываем на встречу с папой.

— До свидания, Холли. И держи этого парня поближе к себе, он прекрасный упаковщик, — сказала Ева, помахав нам с парадного крыльца. — Да, и еще одно, Мэттью. Надеюсь, в следующий раз ты выдумаешь что-то получше изумрудного браслета, — менторским тоном добавила она, когда мы сели в машину.

С отцом мы встретились в доках Магати Ривер. Если он и заметил, что мы опоздали, то был слишком счастлив, чтобы обращать на это внимание. Папа улыбался и махал нам с борта девятиметровой яхты (его «Ноев ковчег» так и валялся на подъездной дорожке у нашего дома), которая принадлежала женщине, увозившей его в дом на берегу Чесапикского залива.

— Эй, ребята! — радостно закричал нам папа. — А ну все на борт!

За штурвалом стояла Карли, худощавая леди с выбеленными волосами и таким загаром, которого можно добиться разве что за несколько лет пребывания в открытом море.

Мы на моторе вышли в море, после чего Карли и папа заставили Мэттью работать. Следуя их инструкциям, он натягивал канаты и возился с парусами. Поскольку все были слишком заняты и никто на меня не смотрел, я скользнула на нос яхты, где был только шум ветра и волн, разбивающихся о корпус. Я подумала о своем брате и друзьях, которые сейчас развеивают пепел Роксаны с борта лодки в Шотландии, и поняла, что собираюсь заняться чем-то похожим. Расправив вынутые из кармана листки, я начала читать.

13 октября, 1984…

Дорогой Саймон!

Я боялась, что ты позвонишь, хотя сама говорила тебе, что не стоит этого делать. Но когда ты ни разу не позвонил, я была ужасно разочарована. Однако это к лучшему, правда, потому что, если бы ты позвонил, мне пришлось бы говорить с тобой, а мы не могли говорить по тем же причинам, которые мешают нам увидеть друг друга… Тогда зачем я пишу это письмо?