Сильвия, если ты удивляешься, зачем я это пишу, то я объясню — я не могу больше держать все это в себе. Мне нужно избавиться от этих воспоминаний, пусть даже так, оставив их на бумаге. Иначе я не смогу спокойно жить дальше. Как тебе удалось вернуться в обычную жизнь и удалось ли тебе это сделать? Как я могу оставаться с Лизетт, скрывая от нее то, где я был и что со мной произошло?

Помнишь ту ночь, когда мы впервые поцеловались? Мы шли по кромке прибоя, а стая бродячих собак лаяла нам вслед. Я поинтересовался, насколько им хватит сил, прежде чем они упадут от голода и усталости, а ты ответила, что моя сестра Джуд чуть раньше накормила их шоколадными батончиками. Мы шли к тому месту, где несколько месяцев назад впервые встретились и заговорили о дохлой свинье. Остановившись у воды, мы стали прислушиваться к ночным звукам, надеясь вовремя услышать, не начал ли кто-то тонуть. Внезапно самый большой метеорит из тех, что мне доводилось видеть, пронесся прямо над нашими головами. Это было похоже на баскетбольный мяч из чистого света, который Господь Бог бросил в нашу сторону. Он двигался, как в замедленной съемке. Ты невольно прижалась к моей груди, и я почувствовал, что у тебя перехватило дыхание. Так ты впервые прикоснулась ко мне. (Официально заявляю, что миссис Беллинджер первой поцеловала меня.)

Сейчас, когда я все это пишу, мне кажется, что почти все на том острове, с его метеоритами и светящимися полосами на воде, случилось лишь для того, чтобы мы с тобой встретились и полюбили друг друга. Ты со мной согласна? Когда мы впервые занимались любовью, звезды прыгали вокруг, подобно тихому фейерверку, и мы были так зачарованы ими, что не находили слов, да они и не были нужны. Мы лежали на досках причала, парализованные и изумленные. Даже собаки перестали лаять.

Возможно, именно поэтому я сейчас пишу тебе. Нью-Йорк, особенно этим летом, давит, словно похмельное утро. Если я не запишу то, что с нами случилось, у меня может возникнуть мысль, что это была просто сказка. Но это была реальность! Звезды танцевали над нами. И мы любили друг друга.

Я знаю, что однажды моя сестра сказала тебе, будто я всегда получал все, что хотел. Не верь ей. У Джуд совсем неправильное понимание того, когда мне везет. Она, как ни странно, считает величайшей удачей мое поступление в медицинскую школу на Карибах. Сестра напрочь игнорирует тот факт, что я туда отправился после пятидесяти семи отказов от медицинских школ в Соединенных Штатах и что отъезд здорово помешал моим планам, касающимся женитьбы. Джуд любит меня, но — сознательно или нет — не хочет видеть меня счастливым.

В нашу последнюю ночь ты сказала, что все закончилось и что ради своих детей ты должна вернуться домой и попробовать возродить свой брак. Мне тогда показалось, что семейная жизнь у тебя разладилась давным-давно. Я подумал, что жизнь с человеком, которого ты больше не любишь, мало чем поможет твоим детям.

Честно говоря, я никогда не намеревался жениться на будущем докторе и уж точно не рассчитывал на то, что у этого доктора будет развалившийся до меня брак и двое детей. Но это никак не влияет на тот факт, что я люблю тебя, Сильвия Беллинджер.

Помнишь тот урок о тонах сердца у доктора Нагаробота, когда он вызвал тебя к доске и ты сказала, что у пациента «аортальный стеноз», хотя мы прослушали запись сердцебиения здорового человека? Он посоветовал тебе взять стетоскоп и послушать свое собственное сердце. «Вы не узнаете, как стучит сердце больного человека, если не будете знать, как должно звучать здоровое сердце», — сказал он тогда.

Ви, ты помнишь еще, как должно биться здоровое сердце счастливого человека?

Любящий тебя Саймон.


— Холли? — На этот раз в дверях появился папа, застав меня врасплох. У меня не было времени спрятать письмо, поэтому я сложила последний листок и бросила его на пол за кровать. Папа, как обычно, сделал вид, что ничего не заметил.

— Ты уже собралась? — спросил он.

— Собралась! — откликнулась я таким тоном, каким обычно убеждала себя, что готова к школьным экзаменам. Но к ответам на экзаменационные вопросы я всегда была готова, а как быть с ответами на те вопросы, которые возникли у меня после прочтения письма Саймона? К вопросам по программе я всегда была подготовлена лучше, чем к реальной жизни.

— В котором часу твой самолет? — осведомился папа. Он немного нахмурился, видимо, из-за того, что мои вещи все еще валялись на полу, вместо того чтобы лежать в чемодане.

Я сказала, что самолет в четыре часа дня, но, поскольку это международный рейс, мне нужно будет приехать в аэропорт на три часа раньше. Папа посоветовал не перегружать чемодан и не забыть про одежду в сушилке.

Как только он ушел, я подобрала письмо Саймона с пола и спрятала его обратно в конверт. Конверт я положила в свой бумажник, вместе с билетами на самолет и паспортом. «По крайней мере, самое важное я уже взяла», — подумала я, представив, как завтра буду проходить таможенный досмотр. Интересно, придется ли мне что-нибудь декларировать через год, когда я решу вернуться?

Глава 4

Добро пожаловать в Винчестер

Каким бы одиноким вы себя ни чувствовали, помните, что на самом деле вы не одни. Не гордитесь тем, что не просите никого о помощи.

Оксфордский учебник клинической медицины

Через час после ужина или около того стюардессы начали прохаживаться по салону, предлагая булочки, сок и кофе, словно еда могла помочь нам забыть о том, что мы провели в воздухе всю ночь, пересекая часовые пояса. Я знала, что завтрак и солнечный свет увижу только после посадки, но теперь мне было немного не по себе от этого знания. Все было прекрасно, пока я мечтала о том, как оставлю свое прошлое позади, но я понятия не имела, как буду строить свое будущее в совершенно незнакомом месте.

«Успокойся, — говорила я себе. — Мысли позитивно». Не получалось. Единственное, что у меня хорошо получалось, — это волноваться. Первый раз я разволновалась, когда поняла, что перестаралась с багажом, — в аэропорту мне с трудом удалось поднять чемодан и перетащить его через бордюр. Потом мой багаж прошел контроль, на него повесили красный ярлычок, и я пошла к самолету, переживая, что чемодан забудут переправить на борт и я его больше никогда не увижу. Я думала об охране аэропорта, о красном ярлычке и о террористах, из-за которых проверяют весь багаж. Затем в моем воображении возник отец, и я снова увидела, как он машет рукой на прощание. Папа выглядел таким грустным и растерянным, что я ничего не смогла с собой поделать и тоже загрустила. Признаться, мне самой казалось, что я уже давно сбита с толку.

С тех пор как мама уехала в Гренаду, отец постоянно переключался с рассеянности на подозрительность. Похоронив маму, папа готов был ждать от людей самого худшего, и в первую очередь это касалось меня. Потому что я похожа на нее, потому что уезжаю, чтобы не иметь с ним ничего общего, потому что я не люблю его, потому что я никогда не вернусь домой. Самолет провалился в турбулентную яму, и мое сердце в ту же секунду панически заколотилось. Господи, несмотря ни на что, я так надеюсь вернуться домой!

Единственной возможностью отрешиться от грустных мыслей и переживаний была попытка сконцентрироваться на чем-то другом. Например, на книге, которая лежала у меня на коленях, на «Синхронии», открытой на главе, в которой Юнг рассказывает о рыбах. Когда он исследовал историю символа рыбы, на него внезапно посыпались разнообразные совпадения, связанные с рыбой, — семь раз только за один день. «Это не вопрос причины и следствия, это просто совпадение во времени, некая синхронность», — сделал он вывод.

Глядя на трясущийся салон и то, как убирают выпавшие кислородные маски, я внезапно подумала, «совпадет» ли кто-нибудь со мной. Я представила Мэттью Холемби и вспомнила слова брата о том, что он, наверное, очень расстроился из-за моего отъезда. Да, Мэттью не выглядел счастливым, когда провожал меня из больницы. Но я не дала ему повода взять ручку и писать письма, похожие на письмо Саймона Берга. Наш разрыв был таким же формальным, как и отношения.

Мэттью сидел в комнате отдыха, лазил по Интернету и ел свой ленч. Он был в тех же очках с толстыми стеклами, которые, как и вчера, склеил липкой лентой. Очкам не повезло, они попали под стокилограммовую леди в процессе перекладывания ее с операционного стола на каталку. Когда он заметил меня, его лицо озарилось кривозубой улыбкой.

— О, привет! — воскликнул Мэттью. — А зачем тебе чемодан?

Я тогда была без «Большой Берты», но с докторской сумкой через плечо. Мэттью очень нравилось подшучивать надо мной по этому поводу, он говорил, что я ношу с собой слишком много. Он прав, конечно. Я и сама не знаю, зачем повсюду таскаю такое количество инструментов, ведь для работы мне достаточно моих глаз, ушей, рук и стетоскопа.

Я поставила сумку на пол и, массируя отдавленное плечо, сказала Мэттью, что чуть позже нам надо будет поговорить. Я только что получила огромный конверт с лондонским штемпелем, в котором было письмо о приеме на работу в Соединенном Королевстве. Мэттью ответил, что ему необходимо до начала семинара проверить все лабораторные работы практикантов хирургического отделения, поэтому, если я немного подожду…

— Это не срочно, — перебила я. — Просто позвони мне. У меня есть новости…

— Новости? Ладно, тогда ты, наверное, можешь не ждать. Хотя… дай-ка мне свериться с компьютером, — попросил Мэттью и добавил, когда я неуверенно шагнула к двери: — Глупо надеяться, что у тебя найдется резинка в этой большой сумке, да?

— Резинка? — Я застыла на месте. Мы не занимались сексом. Мы даже не раздевались, если не считать верхней одежды. А теперь он…

— Я всегда ими пользуюсь, — ответил он. — Особенно когда наш интерн беспокоится. Он обычно такой неумелый.

Я хмурилась, глядя, как Мэттью роется в ящике стола в поисках неиспользованного презерватива.

— Ага! — воскликнул он, доставая ластик.

— Ага, — согласилась я, опускаясь на синий диван, на котором тот, кто дежурил этой ночью, забыл свою подушку.

Мэттью Холемби приступил к работе. Сосредоточившись, он быстро стирал с листа результаты лабораторных работ и заменял их новыми. Глядя, как он щелкает по клавиатуре, крутит в пальцах карандаш и время от времени откусывает от бутерброда с колбасой, я думала о том, что любовь, наверное, — это когда ты смотришь на человека, занятого своим делом, не имеющим к тебе никакого отношения, и тебе это очень интересно.

Придя к такому выводу, я не вытерпела. Мне нужно было поделиться с ним своими новостями.

— Я еду в Англию, — выпалила я.

— Извини? Когда? — спросил он, отвлекаясь от своего занятия.

— В июне.

— Здорово! — воскликнул Мэттью. — Ты сможешь познакомиться с моей мамой!

— В-возможно, — я слегка заикнулась, и это заставило его рассмеяться.

— Не хочешь знакомиться с моей мамой?

— Я без проблем познакомлюсь с твоей… мамой, — ответила я.

Мэттью снял очки и начал внимательно их рассматривать. Выражение его лица стало таким, словно это на него, а не на несчастные очки приземлилась та толстая леди. Он никак не прокомментировал увиденное, лишь снова надел очки, сдвинув их на лоб, потянулся за другим бутербродом и спросил, что я придумала.

— Ничего, я просто… решила, что ты захочешь знать о том, что я ненадолго уеду. Буду работать заместителем.

— Понятно, — ответил Мэттью, задумчиво жуя. Я смотрела, как двигаются его челюсти. Колбаса, видимо, была жесткой. — И надолго ты едешь?

— Я подписала контракт на год.

— Ага, — медленно произнес Мэттью. — На год. А мне, к сожалению, придется проработать в Питтсбурге как минимум четыре.

— Я знаю, — кивнув, сказала я.

Похоже, он только сейчас понял, что держит в руках бутерброд.

— Извини, что я так запросто перед тобой жую… Хочешь? — Он протянул надкушенный бутерброд мне.

— Ой, нет! Спасибо, у меня есть булочка! — вспомнила я, доставая из сумки свой съедобный припас. — Слушай, я знаю, что мы с тобой только начали встречаться и, возможно, я сейчас поступаю глупо… — Я решила продолжать, не думая о том, понравится это Мэттью Холемби или нет. Он издал нечто вроде покашливания, но я решила это проигнорировать. Ведь не должна же я реагировать на каждый чих? — У меня никогда не было трансконтинентальных отношений. И таких ситуаций тоже раньше не было… Ты… Ты в порядке?.. — Из вежливости я остановилась на полуслове.

Мэттью покачивался из стороны в сторону, его лицо стало пунцовым, а из глаз текли слезы, но он не подал универсального знака, которым обычно показывают, что подавились. Или «руки-у-горла» — это только американский жест для подобных случаев и он его просто не знает? Но Мэттью показывал на столик, на который я поставила свою сумку. Я посмотрела в указанном направлении и замерла от ужаса. Вместо пакетика с булочкой я положила на стол пакетик со сменными трусиками.