Я прижимаюсь щекой к животу Оливье, мои губы слегка касаются его члена, и он кончает. Я вытираю лицо и спрашиваю:

— Тебе ведь это не нравится, да?

Он не отвечает, берет из пачки сигарету, поправляет подушку и подкладывает ее себе под спину.

— В Иври я знал одного парня, нам он казался стариком — ему было около тридцати. Он часто приходил в общежитие, хотя и не жил там, у него была потрясающая тачка, он ставил ее у ворот, а мы все ходили любоваться ею. Этот тип торговал магнитофонами прямо на глазах у воспитателей, от него так и разило героином, но никто не смел ничего ему сказать. Я уверен, что он давал деньги на содержание общежития, вот начальство и закрывало на все глаза. Он ко мне хорошо относился, даже давал наркоту, а я посылал ее одному дружку в тюрьму. Он сам всегда был так наколот, что, когда однажды полицейские захотели обыскать общежитие, он вылетел на улицу, начал вопить, взобрался на крышу их машины, открылись все окна в домах напротив, возмущенные жильцы орали, и фликам пришлось убраться… Этого парня звали Майк, он иногда ночевал у нас и спал в одной комнате с робким четырнадцатилетним парнишкой, его поэтому никто не мог и пальцем тронуть. Я думаю, они занимались любовью…


На следующий день у меня было свидание с Лорой на Елисейских полях. Я приехал на мотоцикле, сзади сидел Сэми. Лора была уже на месте, она смотрела на нас через окно кафе.

Предчувствуя катастрофу, я заказал ирландское пиво. Я не знаю, что сказать Лоре, и она начала первая:

— Ну что, хорошую ночь провел?

— Не начинай, прошу тебя.

— Не нервничай, я же ничего такого не сказала… Черт, у тебя же есть чувство юмора, это так забавно!

Я смотрю на Сэми. Он очень хорош сегодня. Я вспоминаю прошлую ночь и понимаю, что не выношу зубов Оливье. Лора кладет ладонь на мою руку.

— Почему ты никогда не смотришь на меня так, как на Сэми?

К счастью, он сам ответил ей:

— Брось, Лора, у него глаза как у побитой собаки, потому что ему скучно, все очень просто.


Мы стоим на тротуаре возле моего мотоцикла. Напряжение растет: мы не знаем, что дальше делать. Я не могу увезти с собой их обоих. Я сознательно поехал на свидание на мотоцикле, а не на машине, чтобы заставить себя сделать выбор, но оказался совершенно на это не способен, меня тошнит, ноги ватные, я чувствую себя безмерно уставшим.

Мы бродим по тротуару, никто ничего не хочет. Я один виноват в возникшей неловкости. Чтобы не выбирать, я ускользаю.

— Я ничего не могу придумать и не хочу ничего, а раз вы тоже не можете, я ухожу!

Я надеваю шлем, сажусь на мотоцикл и уезжаю. Я хорошо знаю Сэми, он не упустит предоставленную ему возможность.


Я не ошибся: Сэми увез Лору к Марианне, которая уехала в Польшу. Лора все время плачет, рвется звонить мне, а Сэми уговаривает ее не делать этого. Он поит ее теплым, заваривает травы. Она лежит на матрасе, а Сэми массирует ей плечи и спину, она без майки, он тоже остался в одних трусах.

Руки Сэми на Лорином теле, она потихоньку успокаивается. Она лежит на животе, Сэми ласкает ей грудь, прикасается к ней членом, когда наклоняется, чтобы помассировать затылок.

Лора переворачивается на спину, Сэми снимает с нее джинсы, начинает ласкать через кружевные трусики, они запутываются в простынях, и Лора говорит:

— Нет, Сэми, извини, я не хочу заниматься с тобой любовью.

Лора прожила в квартире Марианны целую неделю, Сэми продолжал массировать ей тело и готовить отвары, но она не сдавалась. Когда я звонил, она сразу же начинала плакать, потому что я с ней едва здоровался, а потом подолгу болтал с Сэми. Лора чувствовала, что я хочу его, а она нам только мешает. Я даже не смотрел в ее сторону, когда два или три раза забегал проведать Сэми.


Лора говорит мне, что Сэми ведет двойную игру.

— Он лижет тебе ноги, когда ты здесь, и плевать на тебя хотел, как только ты исчезаешь.

Мы еще не занимались любовью, я представляю себе Сэми, распаленного видом Лориного тела. Она смотрит на мой хобот и говорит, смеясь:

— Господи, да ты просто больной! Он никогда еще не был таким огромным!

Я вхожу в нее и шепчу:

— Не знаю, как ты смогла устоять перед Сэми.

— Просто я люблю тебя!

Про себя я думаю, как же смог заснуть Сэми, если был возбужден, но не удовлетворен.


Как обычно, все оказалось прекрасно, неповторимо; наслаждение каждый раз ощущается по-другому, все сильнее и сильнее. Наши тела вздрагивают в унисон. Я прижимаюсь губами к Лориному уху и шепчу:

— Черт, я хочу, чтобы ты сейчас же кончила!

Я повторяю это три или четыре раза, и Лора начинает кричать. В последний момент я выскакиваю из ее лона и извергаю свое семя ей на грудь.


В последний день, проведенный Лорой в доме Марианны, я пришел навестить Сэми около восьми вечера. Лора собирает вещи в сумку; мать согласилась принять ее обратно, и она возвращается. Мы встретились взглядами, тяжелое молчание, опущенные глаза.

Я спал с Сэми, но мы не занимались любовью, он сказал, что очень устал, но я чувствовал, что он сожалеет о Лорином теле. На рассвете меня разбудил звук открывающейся двери: приехала Марианна. Она взглянула на меня так, как будто я был метеоритом, упавшим в ее постель. Она вернулась из Польши на грузовике на день раньше, чем собиралась. Приняв душ, Марианна скользнула к Сэми в постель. Он обнял ее, и они занялись любовью, а я лежал, глядя в потолок.

В половине восьмого утра прозвенел будильник, Сэми встал, оделся и ушел. Я подошел к Марианне, начал ласкать ее грудь, ее губы скользнули вниз по моему животу, и она сделала мне минет. Потом мы опять заснули.


Я не заметил, как прошла осень и наступила зима — жирная, мокрая и пронизывающая; свинцовые стружки в грязных лужах. Я не работаю и трачу все оставшиеся у меня деньги на кокаин. Нарыв на моей руке растет, он стал густо-фиолетовым. Холод истребил ночные запахи, в городских подземельях стало меньше народу, а те, кто приходит, закутаны в теплую одежду. Игла регулярно впивается в вену над моим локтем, забирая на анализ отравленную кровь, хотя в этом и нет никакого смысла, ведь врачи ничего не знают об этой болезни. То есть они знают все меньше и меньше.

Я как будто сшит из кусочков себя самого, как если бы меня сначала разрезали, а потом собрали в совершенно произвольном порядке, лишь бы создать видимость человеческого тела. Я всего лишь сборище перепуганных атомов.

Койка, другая койка, кресло с подлокотником, на который я кладу руку, чтобы сестре было удобно взять у меня кровь. Роскошные квартиры, комнаты горничных, шероховатые стены, к которым я прислоняю свое измученное тело: секс и любовь, нет только ни секунды покоя.

Я все еще хожу туда, где люди напоминают тени, их тела и взгляды встречаются, они приближают собственную гибель. Я возвращаюсь оттуда, оставив за спиной клочья дикой ночи, скелет чуда, на моей спине отпечаток решетки, на теле отпечатки чужих сапог, грудь горит, на лице высыхают чьи-то плевки, трусы намокли…

Краски диких ночей померкли. Блеклая пастель чьих-то курток, вытертых о бетон, серые, замкнутые лица с признаками вырождения, выцветшие джинсы, обтягивающие зады и яйца. Пыль, пятна влаги, слеза, стекающая из-под века; все предметы приобретают оттенок гладкой черной ночи, освещенной оранжевым светом натриевых фонарей.

В памяти остаются рваные черно-белые воспоминания о переплетенных телах, и только солнечный свет Сэми и ему подобных не теряется в темноте ночи.


Телевизор включен, но звук приглушен. Я слушаю пластинку Клэша. Разрушить, сжечь город, эсэрэсовец в каске орет: «Все вон отсюда, нечего тут смотреть!» Залитое кровью лицо убитого вчера Малика Уссекина. Газеты кричат о «моральном поколении», я уже совсем ничего не понимаю. Я вижу перед собой тоскующих людей, которые становятся агрессивными, как только кто-то покушается на их личную свободу. Звонит телефон, это Лора, она спрашивает:

— Мы увидимся вечером?

— Не знаю…

На все ее вопросы я отвечаю «Не знаю» с тем отвращением, которое так ее раздражает. Я ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня, я говорю лишь бы что-нибудь сказать:

— Забудь меня…

— Ты шутишь?

— Конечно, шучу… Я просто ничего не хочу, и тебя видеть не хочу.

— Напрасно.

— Почему напрасно, тебе что, срочно член потребовался?

— И это тоже… Ты не хочешь все-таки оторвать задницу от стула?

— Лора, да я подыхаю…

— Ничего с тобой не случится, я знаю, все будет в порядке.


Я повесил трубку. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не хотел ни выходить из дому, ни читать, ни мастурбировать. «С тобой ничего не случится». Как уверенно Лора это сказала. Восемнадцатилетняя девчонка, которая ничего не знает о жизни. На мгновение я увидел ее совершенно по-иному, ее соблазнительная красота становится уродством, у нее лицо колдуньи: под глазами огромные черные круги, золотистые глаза неподвижны, сальные волосы собраны в пучок, щеки запали и побледнели. Видеть в женщине ведьму — значит отказывать ей в женственности.

Я выхожу в коридор, чтобы выкинуть в мусоропровод пустой пакет. Моя соседка ждет лифта, двери открываются как раз в тот момент, когда я прохожу мимо нее. Она вскрикивает:

— Черт, я забыла переобуться! — потом поворачивается ко мне и говорит:

— Вам не трудно будет задержать лифт на минутку, я сейчас вернусь?

Я смотрю, как женщина бежит к своей квартире: она очень хороша, высокая метиска с длинными бесконечными ногами. Я прислоняюсь к двери, чтобы лифт не уехал, и спрашиваю себя, как это так получается, что красивая женщина живет с бородатым, почти лысым мужиком, служащим в почтовом министерстве, в свободное время пытающимся играть на скрипке и извлекающим из несчастного инструмента жалкие звуки. Моя соседка возвращается, бежит ко мне, держа в руке пару серебряных босоножек. Она говорит мне:

— У меня сегодня спектакль!

— Где?

— В Жювизи.

— А что вы там делаете?

— Я там работаю… веду шоу!

Она задевает меня, проходя в лифт. Дверь уже закрывается, когда она кричит мне:

— Вы должны как-нибудь зайти ко мне в гости!

Я иду выбрасывать мусор и говорю себе, глядя в черную дыру мусоропровода: если бы я был таким же стройным, как эта женщина, то мог бы прыгнуть туда, это был бы славный конец…


Я лежу и никак не могу заснуть. В дверь звонят. Я встаю, надеваю трусы и иду открывать: это Сэми. Лицо у него бледно-зеленого цвета, он спрашивает:

— Я могу войти?.. Или ты не один?

— Один… Входи, конечно.

Он присаживается на краешек кровати, потом вскакивает, срывает с себя куртку, бежит на кухню и наливает себе стакан воды из-под крана. Я никогда его таким не видел.

— Что случилось, ты заболел?

— Ничего…

Он запирается в сортире, и я слышу, как он блюет в раковину. Он выходит и идет полоскать рот. Я лежу на кровати, Сэми подходит, растягивается рядом со мной, но, когда я начинаю ласкать его затылок, он бормочет:

— Я не хочу…

Мне хочется одернуть его, сказать: «Здесь тебе не гостиница!», но я сдерживаюсь и убираю руку.

— Не хочешь чего?

— Трахаться, после того, что со мной случилось.

— Но ведь я могу дотронуться до тебя просто так, это вовсе не означает, что я тебя домогаюсь.

Он переворачивается на живот и начинает рыдать в подушку. Я тихонько притягиваю его к себе и говорю:

— Но что же случилось? Ты слишком много выпил, почему тебе так плохо?

— Я не болен, меня просто оттрахали… Ты понимаешь, я так отвратителен сам себе, что меня тошнит!


И Сэми все мне рассказывает. Он был на тренировке по регби; в раздевалке, после душа, тренеры-полицейские предложили игрокам поехать к Андре, и Сэми согласился. Они сели в машину и поехали в XVI округ. Поставив машину на авеню Жорж Мандель, вышли, подошли к какому-то дому, нажали на кнопку переговорного устройства. Женский голос ответил:

— Да, добрый вечер…

Тот, кто вел машину, сказал:

— Это регбисты.

— А, да-да, входите, вы знаете этаж?

— Конечно, спасибо.

Им открыла пятидесятилетняя женщина, провела их в большую, почти пустую квартиру. Там находилось человек двадцать голых девушек, стоявших, сидевших или лежавших в разных позах. Множество голых мужчин, высоких и крепких, в основном пожилых, занимались любовью с этими девицами поодиночке или группами, переходя от одной к другой, выставляя напоказ члены внушительных размеров.

Тренеры и игроки, уже бывавшие здесь, начали быстро раздеваться. Сэми не мог сдвинуться с места от удивления, тогда тот, кто привез их в этот дом, сказал: