— А Арчеры, это неважно. Что бы они ни делали, это ничего не изменит.

Его руки двигались по ее спине вверх и вниз, как будто он рассеянно гладил собаку.

— Чего не изменит?

— Моей любви к тебе.

Главные слова были сказаны. Гордость, чувство собственного достоинства уже не имели значения. Ее любовь к Оливеру была для них талисманом, тем, за что она должна держаться. Именно она соединяла их двоих и Томаса в единое целое.

— Должно быть, ты сошла с ума.

Он не извинился за брань и обвинения, которыми осыпал ее за обедом. Интересно, извинится ли он перед Родди и Джоном. Виктория была почти уверена, что нет. Просто потому, что это Оливер Доббс. Но это тоже неважно. Главное, она навела мост через возникшую между ними пропасть. Рана, оставшаяся после этой кошмарной сцены, причиняла боль, но, возможно, со временем она заживет. Она понимала, что всегда есть возможность собраться с силами, подняться и начать все сначала, сколько бы раз ты ни упал.

— А если это и так, ты не будешь возражать?

Он не ответил. Он положил ей руки на плечи и отодвинул ее от себя:

— Я должен идти. Мне пора уезжать, а то я опоздаю на самолет.

Они направились к Родди. Оливер взял чемодан и пару книг. Выйдя из дома, они увидели старый «даймлер», припаркованный перед домом, и ожидавших их Родди и Джона.

Казалось, все решили вести себя так, будто ничего не случилось.

— Я подумал, в большой машине нам будет удобнее, — объяснил Родди. — В «эм-джи» некуда положить вещи.

Он говорил деловым тоном, и Виктория в душе была ему благодарна.

— Прекрасно.

Оливер открыл заднюю дверь, втащил свой чемодан и положил на него книги.

— Ну, что ж, — ухмыльнулся он.

На лице его не было и тени раскаяния, напротив, его, кажется, забавляло отсутствие какого бы то ни было выражения на лице Джона Данбита.

— До свидания, Джон.

— Мы еще увидимся, — сказал Джон, но руки ему не подал. — Я до среды буду здесь.

— Отлично. Прощай, Виктория.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— До завтра, — сказала она. — Когда прибывает твой самолет?

— Примерно в семь тридцать.

— Я приеду тебя встретить.

— До встречи.

Они сели в машину. Родди завел мотор. «Даймлер», задумчивый и величественный, двинулся вперед, шурша шинами по гравию. Он проплыл между рододендронами, миновал решетку для скота и выехал за ворота.

Они уехали.

Он очень боялся, что теперь, когда все кончилось и он остался с ней наедине, она снова начнет плакать. Не то чтоб он боялся слез или чувствовал неловкость, когда кто-то плачет. Совсем нет, он был бы почти рад ее слезам. Но он понимал, что сейчас было бы уж очень не ко времени заключить ее в объятия, чтобы утешить, как сделал это Родди.

Виктория стояла к нему спиной. Она уже перестала махать рукой вслед отъезжавшей машине. Ее прямая и стройная спина говорила о том, что она очень мужественный человек. Он видел твердую линию плеч под толстым свитером, собранные в конский хвост длинные светлые шелковистые волосы. Это воскресило в его памяти жеребчика, которого холил его отец очень давно на ранчо в Колорадо. Напуганный однажды неловким обращением, он перестал доверять людям, и только чуткое и внимательное отношение помогло частично вернуть его доверие к ним. Но понемногу, не торопя жеребчика, Джон сумел добиться от него полного доверия.

Он знал, что ему нужно быть предельно осторожным. Он выжидал. Спустя некоторое время, поняв, вероятно, что Джон не собирается незаметно исчезнуть и тактично удалиться, Виктория, отбросив с лица волосы, обернулась. Она не плакала. Она улыбалась. Улыбкой, которая озаряет лицо, но не трогает глаз.

— Вот так-то, — бодро сказала она.

— Сегодня славный денек. Как раз для прогулки в горы. Там сейчас очень красиво.

— Да, вероятно.

— Ну так может, прокатимся и мы тоже.

Улыбка на лице Виктории стала застывшей и страдальческой, и он понял, что именно этого она все время боялась: он жалеет ее и хочет как-то отвлечь от тяжелых воспоминаний. Он быстро добавил:

— Мне все равно надо бы съездить в Криган. Во-первых, в аптеку, у меня кончился крем для бритья. И потом я надеюсь купить «Файнэншл таймс». Я не просматривал биржевые курсы уже три дня. — Это была неправда, но хороший маневр, предлог не хуже любого другого.

— А как же Томас?

— Оставим его с Эллен. Ему хорошо с ней.

— Я еще не ходила с ним на пляж.

— Сводишь в другой раз. Если ты не скажешь, куда мы направляемся, он не захочет ехать.

Она подумала и, наконец, сказала:

— Ну, ладно. Схожу к Эллен, предупрежу, что мы уезжаем.

Все шло отлично.

— Ты найдешь их за домом, на лужайке, где сохнет белье. Я выведу машину и через минуту-другую буду ждать тебя здесь.

Когда он подъехал во взятом напрокат «форде», она уже сидела на ступеньках перед входной дверью, поджидая его. Он знал, что в Кригане будет ветрено и холодно, а на ней было пальто совсем не по погоде, но задерживаться не хотелось. И тут он вспомнил, что в машине на заднем сиденье лежит его свитер. Притормозив около нее, он потянулся через сиденье, открыл дверцу, и Виктория села рядом. Без дальнейших разговоров они пустились в путь.

Они ехали небыстро. Спешить было некуда. Чем дольше они будут ехать, тем больше времени, как он надеялся, будет у Виктории, чтобы успокоиться и прийти в себя.

— Как Томас? — как бы между прочим спросил он.

— Ты был прав. Они с Эллен хорошо ладят. Эллен сидит на солнышке и что-то вяжет, а Томас играет с поросенком и с прищепками для белья. — И с грустью добавила: — Такая безмятежная картина.

— Томас не твой сын?

Виктория сидела возле Джона очень тихо. Она смотрела перед собой, следя за извивами узкой дороги. Руки ее, крепко сжатые, лежали у нее на коленях.

— Нет.

— Не знаю почему, но я все время считал, что он твой сын. Я полагаю, что Родди тоже так думал. Во всяком случае, он ни разу не дал мне повода в этом усомниться. А знаешь, он похож на тебя. И это удивительно. Конечно, в отличие от тебя он очень толстый, но в остальном, правда, здорово на тебя похож.

— Он не мой сын, он сын Оливера. Мать Томаса звали Жаннетт Арчер. Оливер женился на ней, но брак их распался, и она вскоре погибла в авиакатастрофе.

— А какое отношение к этому имеешь ты?

— Я уже много лет имею к этому отношение… — Голос ее задрожал. — Извини меня, пожалуйста, я, кажется, сейчас снова заплачу.

— Это не страшно.

— Тебя это не раздражает? — в ее голосе слышалось удивление.

— С какой стати это должно меня раздражать?

Он наклонился вперед, открыл бардачок и вытащил оттуда большую коробку бумажных салфеток «Клинекс».

— Видишь, я во всеоружии.

— Американцы всегда пользуются бумажными платками.

Она вынула один и высморкалась.

— Когда не можешь сдержать слез, это ужасно, правда? Стоит только начать, и никак не остановишься. Вообще-то я плачу очень редко.

Но не успела она закончить это смелое заявление, как слезы снова полились. Джон спокойно ждал, словно не замечая и ничего не говоря. Немного погодя, когда рыдания затихли, перейдя во всхлипывания и шмыганье носом, и она решительно высморкалась, он заметил:

— Если человеку надо выплакаться, я не вижу причин, почему он должен себя сдерживать. Я всегда заливался слезами, когда был ребенком и меня увозили в школу в Фессенден. И отец никогда меня не останавливал и не говорил, что это не пристало мужчинам. А иногда мне даже казалось, что он сам готов был разрыдаться.

Виктория улыбнулась вымученной улыбкой, но ничего не сказала, и Джон решил больше об этом не говорить. Всю дорогу до Кригана они молчали. Маленький городок купался в холодных лучах послеполуденного солнца. На улицах было чисто и почти пусто, не видно было скромных групп туристов, которые заполнят их ближе к лету, когда начнется летний сезон.

Он остановил машину около аптеки.

— Тебе ничего не нужно купить?

— Нет, спасибо.

Он оставил Викторию в машине и вошел в аптеку, где купил крем для бритья и несколько лезвий. Затем направился в газетный киоск и спросил «Файнэншл таймс», но газеты там не оказалось. Он купил мятные конфеты и пошел к машине.

— Держи. — Джон бросил пакетик Виктории на колени. — Если ты их не любишь, мы отдадим Томасу.

— Может быть, их любит Эллен. Старикам всегда нравятся мятные конфеты.

— Это же ириски. Эллен не сможет их жевать. У нее вставные зубы. Ну, что будем делать дальше?

— Наверное, вернемся в Бенхойл.

— Это все, чего тебе хочется? А тебе не кажется, что мы могли бы здесь прогуляться? Например, сходить к морю, на пляж?

— И ты знаешь, как туда пройти?

— Конечно. Я часто приезжал сюда в детстве.

— А у тебя нет дел, которыми надо заняться?

— Ни единого.


Пляж в Кригане отделяло от города поле для гольфа, и подъехать к песчаной полосе на машине было невозможно. Поэтому Джон припарковал свой «форд» у клуба. Когда он выключил мотор, они услышали негромкое завывание ветра. Длинные полоски бледной травы, обрамлявшие ровные зеленые лужайки, при каждом порыве ветра клонились к земле, а яркие непромокаемые куртки двух заядлых игроков раздувались на ветру, напоминая воздушные шарики. Джон застегнул молнию своей старой кожаной куртки и протянул руку за свитером, лежавшим на заднем сиденье.

Свитер был голубой и очень толстый, с высоким отворачивающимся воротником, плотно облегающим шею. Виктория натянула его через голову, и плотный, связанный резинкой воротник потянул за собой ее волосы. Она вытащила их и распустила по плечам. Манжеты целиком закрывали ей руки, а нижняя кромка свитера доходила почти до колен.

Они вышли из машины, и ветер набросился на открытые дверцы с такой силой, что пришлось приложить немало сил, чтобы закрыть их. К морю вела дорога прямо по зеленому полю для гольфа. Под ногами рос горный тимьян, и можно было запросто споткнуться о базальтовый выступ, заросший утесником. За полем для гольфа начинались дюны, поросшие жесткой травой, которые в этих краях называют «вересковыми пустошами», тут же был небольшой поселок из домов-фургонов и маленькие полуразвалившиеся домишки, летом раскрывавшие свои ставни; здесь можно было купить шоколад, газированные напитки и мороженое. Дюны заканчивались обрывом и песчаным склоном. Было время отлива. Далеко отступившее море обнажило полосу белого песка. Вдали разбивались о берег волны, увенчанные снежной пеной и тучей брызг. Вокруг не было ни души — ни единой собаки или резвящегося ребенка. И только чайки кружили над головой, крича о своем презрении ко всему миру.

После мягкого сухого песка дюн пляж под ногами казался очень плоским и твердым. Они побежали, чтобы согреться. Чем ближе к морю, тем чаще попадались неглубокие лужи, питаемые каким-то таинственным источником. В них отражалось яркое небо, а кругом валялось несметное количество раковин. Виктория подняла одну, потом другую — они были крупные и, главное, совершенно целые.

— До чего же хороши! Я еще никогда не видела таких раковин. Почему они не разбиты и не попорчены?

— Думаю, потому что берег песчаный и песок мелкий.

Он тоже стал рассматривать раковины, радуясь, что они отвлекают Викторию от неприятных мыслей. Он нашел скелет морской звезды и хрупкую, превратившуюся в окаменелость клешню миниатюрного краба.

— А это что? — спросила она.

Он осмотрел раковину.

— Это песчаная мактра. А вон та голубая — съедобная мидия.

— А эта? Она очень похожа на ноготь на ножке ребенка.

— Она называется «клин».

— Откуда ты все это знаешь?

— Я часто приходил сюда собирать раковины, когда был мальчишкой, а Родди дал мне книгу, чтобы я учился различать их.

Дальше они шли молча и, наконец, оказались у моря. Они стояли, подставив лица ветру, и смотрели, как набегает на берег прибой. Волны поднимались, закручивались и разбивались, с шумом разливаясь по песку, и вода цвета аквамарина была чистая и прозрачная.

Эта раковина лежала на песке, там, где во время отлива до нее не могла дотянуться волна. Джон нагнулся, поднял ее и положил, мокрую и блестящую, на ладонь Виктории. Она была кораллового цвета с ребрами, расходящимися, как солнечные лучи, полукруглая по форме, так что, если бы сложить ее со второй половинкой, получился бы шар размером приблизительно с теннисный мяч.

— Вот это находка, — сказал он.

Виктория стояла с открытым ртом.

— Что это?

— Это малый гребешок, и какой же он крупный.

— Я думала, такие раковины находят только в Вест-Индии.