В их красноватых отблесках сидевшие за столом норманны представляли живописное и грозное зрелище. Они о чем-то негромко говорили, поглощая пищу, лица их были угрюмы. Один раз Эмма уловила имя Херлауга. Это был один из ярлов Ролло, молодой и способный воин, которого Ролло особо отличал. Эмма тоже симпатизировала ему, хотя и знала, что тот относится к ней холодно, даже сухо. Херлауг очень любил брата Ролло Атли и считал, что Эмма предала его, не ответив на его чувство, предпочтя ему своего пленителя Ролло.

Эмма окинула взглядом сотрапезников Ролло. Это были его ближайшие сподвижники вожди, которых он особо отличал. Так же к ним должна была относиться и Эмма, однако ее отношения с каждым их них складывались по-разному.

Рыжий весельчак и балагур Галь нравился Эмме, он был добродушен и искренне радовался, что у Ролло теперь есть жена, хоть и христианка, но хороших кровей, способная дать ему потомство. Другое дело — Лодин Волчий Оскал. Высокий, худой, с узким смуглым лицом, орлиным носом, жесткими холодными глазами, . хмуро глядевшими из-под седеющих бровей. У него были обломаны верхние зубы, и когда он улыбался, обнажая желтые клыки, это была типично волчья морда, лобастая, серая, сужающаяся к подбородку.

Люди боялись Лодина, а Ролло очень уважал и прислушивался к нему, говорил, что никто так не разбирается в искусстве боя, как этот клыкастый хищник. Эмма же сторонилась его, ибо при одном взгляде на ярла в ее памяти всплывали все ужасы набега. Этот человек словно олицетворял собой войну.

Был еще Оттар — самый живописный из собрания за столом, абсолютно лысый, с красным одутловатым лицом и вислыми, едва не до груди усами. Его гигантские бицепсы на обнаженных до плеч руках так вздувались, словно желали разорвать обшитые бляхами наручи и надлоктевые браслеты. Говорили, что в бою на Оттара нисходит священный пыл, что он выходит из себя, на губах его появляется пена, он грызет свой щит, и в горячке сечи может убить и покалечить неимоверное количество врагов.

Что касается врагов — может, но Эмму всегда удивляло отношение этого грубияна-вояки к музыке. Когда она пела, он сидел словно завороженный, а порой даже не мог сдержать слез. Одно это уже располагало к страшному берсерку, ибо Эмме необходимо было, чтобы ею восхищались и ее любили. Поэтому, хотя многие и сторонились страшного Оттара, ей ничего не стоило подойти и заговорить с ним или даже пригласить к себе в покои и лично петь ему.

Ролло по-своему любил Оттара, как и Лодина и Галя. Все они вместе с ним в свое время бежали из Норвегии, возвысились при нем и были ему беспрекословно преданы. Чего нельзя было сказать о сидевшем подле Ролло Гауке из Гурне, Этот норманн не был изгнанником из Норвегии, как они, а сам прибыл в Нормандию и завоевал для себя богатую область Гурне-и-Брей с городами.

Он не сразу признал власть Ролло, и они долго воевали. Гаук одевался, как франки, даже обрезал волосы по франкской моде. Теперь он ходил с короткой завитой на лбу челкой светлого пшеничного цвета. Он был очень красив: тонкие черты, светлая, какая-то даже слишком нежная для мужчины-воина кожа лица и пристальный взгляд ярко-голубых эмалевых глаз. , И все же красота этого человека была настолько холодной, что заставляла сравнить его с дьяволом. Эмму он невзлюбил с первых же дней, ибо, как она узнала, считал, что Ролло должен был выбрать в жены свою соотечественницу, и даже одно время прочил ему в жены свою высокородную сестру.

Сейчас Гаук что-то холодно говорил Ролло, и Эмма опять разобрала имя Херлауга. Ролло резко бросил подбежавшей собаке кость. Слов Эмма не могла разобрать, ибо зал был очень велик, к тому же хотя в одном конце и происходил совет Ролло, в другом шла обычная дворцовая жизнь, ходили служанки с ведрами воды, дворцовые рабы разносили хворост, проходили воины, играли дети.

Маленькая девочка споткнулась о дремавшую посреди зала собаку, упала, подняла рев. Это была одна из дочерей Ролло. Обычно он был очень внимателен к своим детям, но сейчас лишь раздраженно поглядел, кто это шумит, и вновь стал внимательно слушать, что ему доказывал рыжий Галь.

Эмма сама пошла, подняла ребенка, стала вытирать ей личико. Ахнула, вспомнив, что так и не выпустила ее мать Маркотруду из ублиета. Кликнула своего пажа Риульфа, стала шептать ему на ухо приказания.

За вечерней трапезой они почти не говорили. Ролло был мрачен, глядел отрешенным взглядом. И лишь когда Эмма стала петь, глаза его немного смягчились. Ее пение всегда действовало на него умиротворяюще , он становился мягче и покладистей. Эмма пела для него старую скандинавскую балладу на родном языке Ролло:


Восемь братьев Дидрик имел,

Богатой Вероной правил

И каждый по дюжине сыновей

У трона его поставил


На треногах ярко пылали огни, отбрасывая красноватые отблески на темный мрамор колонн вдоль залы. Дым поднимался темным облаком к сводам потолка. Викинги и их женщины чинно восседали за длинными столами, слушая пение жены правителя. Она пела о легендарном походе остготов на Данию, окончившемся полным разгромом. У нее был удивительный по силе и красоте голос, а легкий франкский акцент в ее скандинавском выговоре только придавал очарование старинной балладе.


Двинулись восемь тысяч коней,

Что в Данию с грохотом адским

Везли из Вероны незваных гостей —

Свидеться с Хольгером Датским

Король королю посылает: гонца,

С противника требуя дани:

«Если откажется Хольгер платать,

Пусть выйдет на поле брани».

Откликнулся Видрик Верлансен,

Что слова зря не скажет,

«Кто в землю родную нашу войдет, :

Тот в землю сырую и ляжет!».


Норманны, завоеватели и набежчики, с гордостью слушали о славных деяниях предков, защитников, начинали прихлопывать, топать ногами. У Эммы горели щеки, она видела восхищение в глазах ; слушателей, упивалась всеобщим вниманием.


Два войска На черной равнине сошлись

Для богатырской сечи

И скорбным ристалищем стало тогда

Место кровавой сечи

Витязи Хольгера бились три дня,

Исполнены доблестей бранных,

Несметное множество там полегло витязей чужестранных.


Когда Эмма окончила песню, в заде поднялся шум, загремели рукоплескания. И пусть Гаук из Гурне лишь скупо улыбался, а Лодин Волчий Оскал мрачно уставился в свой кубок, зато берсерк Оттар вытирал выступившие на глазах слезы, а шустрый Галь даже вскочил на стол и, размахивая над головой мечом, выкрикивал цветистые кенинги в честь Эммы:

— Ай да рыжекудрая альва, Фрея понизей, земля ожерелий!

Эмма смеялась. Ей было хорошо, она была дома. А главное — вспыхнувшие гордым блеском глаза Ролло, его посветлевшее лицо делали ее счастливой, уверенной в себе женщиной. И её не испугало, когда позже, уже у них в опочивальне, он стал негромко вычитывать ей за жесткое отношение к Маркотруде.

Ролло лежал поперёк ложи в одежде, закинув руки за голову. Эмма сидела перед посеребренным круглым зеркалом, расчесывала волосы. Нетерпеливо передернула плечами, сказала, что ему давно следовало услать куда-нибудь своих баб, иначе она, клянется всеми святыми, разделается с ними по своему разумению.

Обычная ссора — они вспыхивали меж ними моментально.

— Эти женщины — матери моих детей, а дети — моя плоть, и кровь. И будут жить со мной!

— Я ничего не имею против детей, но эти твои несносные шлюхи!.. Ты должен: убрать их, дать им отдельные усадьбы, жени их, наконец! Вон Херлаугу нравится эта заносчивая Маркотруда. Отдал бы ты ему эту дуру.

При имени Херлауг Ролло, резко и шумно задышал. Сел, принялся разматывать ремни башмаков, оплетавшие его голени. Эмма поняла, что одно имя Херлауг уже должно было вывести его из себя, Ее раздирало любопытство, и, не удержавшись, она спросила о нем. Знала, как Ролло ценит и уважает молодого ярла. .

Ролло резко стянул через голову тунику.

— Недавно он захватил Санлис, — коротко и мрачно ответил он на ее вопрос. Эмма прикрыла глаза. Боже правый! Вновь набег, а значит — горящие дома, трупы, крики, звон набата. Санлис, город короля Карла. Обаятельный Херлауг был захватчиком, как и все норманны. —

— Наверное, тебе стоит радоваться этому, Ролло.

— Войска Карла смогли вновь осадить Санлис. Я не знал, ибо вестей оттуда не было. А потом… Клянусь молотом Тора, от кого угодно я мог ожидать такого, но не от Херлауга. Он оказался коварен, как Локи, пошел на переговоры с Карлом, и тот пообещал ему жизнь, руку единственной дочери графа Санлиса и титул, если он крестится и принесет Каролингу вассальную присягу. Так что теперь Херлауг стал Гербертом, графом Санлисским, он заполучил и франкскую жену. Часть викингов, принявших с ним крещение, он оставил при себе и дал им земли. Тех же, кто остался верен старой вере, отпустил.

Эмма молчала, не решаясь сознаться Ролло, что, по сути, рада за Херлауга. Стать графом, сеньором, обзавестись семьей, а главное, спасти свою душу… Поняла Эмма, и какого опасного врага отныне приобрел новоиспеченный граф Герберт в лице бывшего покровителя Ролло Нормандского.

Она постаралась отвлечь Ролло от тяжких дум, сказав, что ничего бы этого не случилось, если бы Херлауг был уже связан с так нравившейся ему Маркотрудой. Логический пассаж Эммы вышел не совсем умным. Ролло только разгневался.

— Это все, что тебя волнует, христианка! Меня предали, а ты лишь думаешь о своей ревности. — Тебе давно пора понять, что я не монах, а Руан — не монастырь. И у меня всегда были и будут женщины…

Он осекся, увидев, как подскочила Эмма.

— Клянусь Пречистой Богородицей и Иисусом Христом, в тот день, когда ты изменишь мне — я тебя оставлю!

Его не испугала ее угроза. Куда ей было деваться, да еще теперь, когда у них будет общий ребенок. Однако резкая вспышка ее ревности приятно польстила самолюбию. И он смягчился. Посмотрел на нее.

Его сердце начинало биться все сильнее. Эти волны волос, в которых отражалось пламя, эта сливочно-белая кожа, рот, блестевший, как орошенные росой лесные ягоды. Тонкая рубаха сползла с ее плеча, нежный изгиб напряженной шеи отливал розоватым отблеском огня.

Он видел, как вздымается ее увеличившаяся грудь с темневшими сквозь ткань набухшими сосками. И пополневший живот на фоне все той же плавной линии длинных бедер в складках белой ткани до пола.

Ролло стало казаться, что все его неприятности отходят на задний план, когда его дома ждет такое существо. Его рыженькая красавица, его жена. И у них будет ребенок. Его ребенок… Ее ребенок.

А Эмма вдруг смутилась под лаской его взгляда, не сознавая, что стыдливость только красит ее. Вспыхнула, отвернулась, вновь присела перед зеркалом, стала беспорядочно перекладывать гребешки на полке. Откровенное восхищение и страсть в глазах Ролло обескуражили ее. А он подошел и, сжав ее волосы в руке, повернул к серебряному диску зеркала.

— Что ты видишь, Эмма?

Она видела лишь, как он склоняется к ней, как его длинные волосы спадают ему на лицо. Потом он припал жарким поцелуем к ее плечу. И она замерла, оглушенная стуком собственного сердца, плененная, кольцом обвивших ее рук.

А Ролло с улыбкой наблюдал, как на поверхности зеркала меняется выражение ее лица. Вдохнул аромат ее волос.

— Ты так прекрасна… Ты — как звезда, которая манит меня, как опасная песня дочерей Ран, перед которой я не в силах устоять. И ты нужна мне, как воздух, как глоток воды в день зноя. Я люблю тебя… Наверное, я полюбил тебя еще до того, как понял, что ты уже взяла мое сердце в свои маленькие ручки.

Ролло сам никогда не подозревал, что может говорить столь нежные слова, он никогда не был скальдом. И сейчас шептал эти слова ей на ухо, словно опасался, что сама ночь услышит их.

У Эммы глаза наполнились слезами. И все же она нашла силы прошептать:

— Тогда докажи свою любовь — прогони их.

Он доказал тотчас, но совсем иным способом. И Эмме, как всегда, пришлось уступить.

Позже они опять стали спорить. На этот раз, как назовут свою дочь. Ролло говорил, что даст ей имя Герлок. Эмма же настаивала на франкском имени Адель.

Первой родила Виберга. Схватки у нее продолжались долго — больше суток, пока на свет не появилась дочь Атли, племянница Ролло, — на удивление маленькая, иссиня-красная и худая, прямо кожа да кости. И хотя ребенок был спрыснут водой[5] и сам Ролло назвал ее в честь своей матери — Хильдис, но Эмма говорила:

— Ребенка надо крестить. Оба ее родителя — христиане, и ты берешь грех на душу, Ролло, отказывая ей в купели.

Ролло же только смеялся, притягивал Эмму к себе, целовал в макушку, так что ей становилось щекотно.