— Я буду вам очень признателен, если вы освободите моего племянника, — обратился Рафаэль к Алессандре.

Он говорил тоном человека, привыкшего к тому, что ему подчиняются. Однако запугать Алессандру было не так-то просто: она выросла рядом с властным отцом и теперь бессознательно стремилась освободиться от чувства зависимости. Тем не менее, не желая показаться невоспитанной, Алессандра отвязала корду и бросила ее на пол.

— Я могла бы пожаловаться на него в судейскую коллегию, — обратилась она к Рафаэлю, переводя взгляд с Эмилио на истерзанную лошадь, — или в Британскую ассоциацию конного спорта!

— Видимо, я могу поступить так же и в свою очередь пожаловаться на ваше поведение. — Глаза Рафаэля вспыхнули, словно угольки.

Она холодно усмехнулась.

— Сомневаюсь, что из этого что-нибудь выйдет. У нас в Англии к животным относятся с любовью. Будем считать, что я предупредила его. — Девушка кивнула в сторону Эмилио. — В данном случае правда на моей стороне.

Она понимала, что не совсем права. Ее можно запросто обвинить в нарушении границ частной собственности — ведь она ворвалась в чужой фургон и причинила ущерб, хотя и моральный, его владельцу. Но, с другой стороны, если она найдет свидетелей того, что Оттавио постоянно избивали (Алессандра тут же вспомнила про хранившуюся в ее коневозке видеокамеру), вряд ли закон будет к ней строг. Скорее всего, судьи возьмут ее сторону.

— Вы не станете на меня жаловаться, — отчеканила Алессандра. — Едва ли вам захочется пережить позор, который навлечет на вас мерзкое поведение племянника. Не дай Бог, чтобы об этом кто-нибудь узнал! Вы, испанцы, люди гордые. Даже когда вы публично убиваете несчастных быков, то все же даете им шанс. Разве не так? Когда матадоры встречаются с быком на арене, они ведут себя достойно и честно сражаются, рискуя жизнью!

Савентос-старший выглядел заинтригованным.

— Вы всерьез думаете, что я промолчу, боясь уронить честь Испании? — наконец насмешливо спросил он.

— Нет. Вы промолчите, боясь уронить честь семьи. — Она повернулась и опять посмотрела на Эмилио. — Если такое понятие для вас существует.

Эмилио вспыхнул как порох.

— Мы — старинный испанский род! Кто дал тебе право так говорить о нашей семье? — гневно выкрикнул он.

Во всяком случае, темперамент у него действительно испанский, подумала Алессандра. Оттолкнув ее и Рафаэля, Эмилио пулей вылетел из фургона и бросился к припаркованному неподалеку черному «мерседесу».

Алессандра подняла глаза на Рафаэля. Она только сейчас поняла, каким трудным был день, — усталость, напряжение, возбуждение… Ей вдруг отчаянно захотелось принять ванну, расслабиться в теплой воде. Но перед этим надо позаботиться о Сатире.

— Вижу, что я должен извиниться за моего племянника, — мрачно произнес Рафаэль, в голосе которого тоже сквозила усталость.

— Бог с ними, с извинениями! Скажите лучше, кто приглядит за несчастным Оттавио! — воскликнула Алессандра, вновь обретая энергию и напористость. Она видела, что Рафаэль, как и его племянник, равнодушен к страданиям животного. В ней закипела злость. Дьяволы! И тот и другой!

— Ах, да… — Савентос посмотрел на лошадь и вздохнул.

Алессандра поняла, что он не имеет ни малейшего представления о том, как помочь животному. Эта мысль вызывала раздражение. Но, с другой стороны, на нее произвели впечатление спокойные, полные достоинства манеры Рафаэля, столкнувшегося с безобразным поведением племянника.

Когда Алессандра шагнула к коню, тот вздрогнул и шарахнулся в сторону. Ее сердце облилось кровью. Такое прекрасное, такое гордое животное! Да оно стоит десятка Эмилио Савентосов!

Наклонясь к жеребцу, она тихонько запела арию из моцартовского «Дон Жуана». Она частенько что-нибудь напевала во время тренировок, но по-настоящему стала использовать свой голос, когда обнаружила, что пение хорошо успокаивает больную или травмированную лошадь. Да и собаки тоже любят пение.

Оттавио затих и позволил Алессандре прикоснуться к своему бархатному носу. Взгляд его больших черных с синим отливом глаз стал спокойнее.

— Надо взять губку, промыть раны холодной водой, а потом смазать их бактерицидной мазью — и старые и новые. — Она повернулась к Рафаэлю и строго посмотрела на него. — Но самое главное, что ему требуется, это любовь и чувство защищенности. Хотя, я думаю, с этим ему вряд ли повезет.

— Я позабочусь о нем, — сказал Рафаэль. — Обещаю. Видите ли, я просто не представлял… — Он осекся и протянул к ней руку, словно прося о чем-то.

Она промолчала.

— Догадываюсь, что вы и есть Алессандра Ксавьер.

— Да.

— Я должен поздравить вас с победой и прекрасной ездой.

— Спасибо. — Большинство людей обычно поздравляли ее с тем, что она приходится дочерью знаменитому дирижеру Солу Ксавьеру. То, что Савентос оценил ее выступление, немного смягчило Алессандру.

Он собирался сказать что-то еще, но в этот момент к трапу подошла девушка-конюх, которая ухаживала за Сатиром. Отыскав глазами Алессандру, она горячо воскликнула:

— Ну, наконец-то! Пойдемте скорее! Ветеринар хочет поговорить с вами о Сатире.

У Алессандры перехватило горло.

— Ему хуже?

Девушка поджала губы.

— Я не знаю. Вам нужно поговорить с врачом.

— Конечно…

Когда Алессандра проходила мимо Рафаэля, тот протянул руку.

— Пожалуйста… Если я могу чем-нибудь помочь, скажите мне. Я сделаю все, что нужно.

Девушка покосилась на него. Красивый мужчина, привыкший командовать. И фигура потрясающая. Она не вглядывалась в него, а потому не успела заметить, что лицо Рафаэля было полно теплоты и искренности. В данную минуту она думала только о Сатире, поэтому все имевшее отношение к Эмилио вызывало у нее досаду.

— Мне не нужна ваша помощь! — отрезала Алессандра. — По правде говоря, — обернулась она, уже сбежав по трапу, — меньше всего на свете я нуждаюсь в помощи кого-либо из Савентосов!

ГЛАВА 2


3а двести миль от ипподрома, в самом центре некогда процветавшего английского промышленного севера, шло другое соревнование, ничем не напоминающее конкур. Но и здесь дело шло к финалу.

Лидский конкурс пианистов, проходящий раз в три года, — один из самых престижных в мире. Молодые дарования со всего мира борются за возможность блеснуть на сцене ратуши — старейшего общественного здания, охраняемого двумя каменными львами.

Считается, что лишь лучшие оркестры и дирижеры достойны аккомпанировать подающим надежды молодым виртуозам. В этот вечер такой чести удостоился Тюдорский симфонический оркестр под управлением его художественного руководителя и дирижера Сола Ксавьера.

Дирижер стоял лицом к музыкантам. Казалось, его длинные, чуткие руки извлекали из них музыку с невидимой глазу мощью, которая была сродни чуду. Высокий и стройный, Ксавьер стоял совершенно прямо, почти неподвижно, но руки его летали плавно и грациозно, как у балерины. Правая рука мягко двигалась, задавая темп, а левая парила в воздухе, указывая оркестрантам каждое вступление, громкость и продолжительность звучания.

Сидевшие в зале знатоки наслаждались малейшим движением Ксавьера, любой музыкальной фразой и тем необычным сплавом силы и легкости, который позволял ему полностью контролировать оркестр. Зрительницы тихо вздыхали, покоренные мужским обаянием дирижера.

— Сколько ему лет? — спрашивали они друг друга, не веря собственным расчетам: выходило, что Ксавьеру уже за шестьдесят…

— Боже мой! — прошептала коллеге одна известная своим цинизмом журналистка. — Я никогда не замечала, как он хорош! — Она задумчиво помолчала. — Говорят, жена моложе его на двадцать лет, но со дня свадьбы ни разу не посмотрела на другого мужчину. Обычно я называю таких мужиков «совершенный экземпляр», но этому мену придется придумать что-то другое, — пробормотала журналистка и снова как загипнотизированная уставилась на великого дирижера.

Концерт шел своим чередом. Аудитория восторженно внимала произведениям великих композиторов. Звучала музыка Шумана, Брамса, Бетховена… Заканчивалось выступление небесно-поэтической, эфирно-прозрачной музыкой Чайковского. Ксавьер дирижировал, молодой пианист склонялся над инструментом, капли пота стекали по его лбу и падали на слоновую кость клавиш.


Руки Тэры Ксавьер спокойно лежали на руле. «Ягуар», начиненный последними достижениями автомобильной конструкторской мысли, бесшумно летел вперед, словно сам по себе. Скорость составляла сто двадцать километров в час. Дорога лентой стелилась под колесами машины. До Лидса оставалось меньше часа езды.

Алессандра сидела рядом с матерью как каменная. Казалось, жизнь оставила ее. Страшным усилием воли она запретила себе думать о событиях последних часов и погрузилась в воспоминания двухлетней давности, ища счастливые минуты. Увы, все было тщетно.

Тэра посмотрела на дочь. Они молчали уже больше часа. Матери ужасно хотелось разрушить стену, которой окружила себя Алессандра. Она жаждала помочь своей девочке. Но как это сделать? В таких случаях обычно говорят: «Все пройдет, дорогая. Боль исчезнет, время лечит самые тяжелые душевные раны…» Но, погруженная в свое горе, Алессандра с раздражением отмахнется от этих банальностей. Она так нетерпима, так независима… Любит все делать по-своему и бороться в одиночку. На жалость к себе у нее никогда не оставалось времени.

Тэра понимала, что для Алессандры, которой недавно исполнился двадцать один год, случившееся стало первой по-настоящему тяжелой и горькой потерей. Несчастье дочери ранило ее как бритва. Тэра только что встретила свой сороковой день рождения и вступила в тот возраст, когда начинают сознавать, что вернуть человека к жизни может только жизнь. Конечно, боль Алессандры пройдет, стремление к радости постепенно рассеет скопившийся в душе мрак.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — неожиданно вырвалось у Тэры. Она тут же спохватилась и поморщилась: вопрос был бестактным.

Алессандра повернулась к матери. От отца она унаследовала глаза — холодные, серые, с темно-синими искрами. Девушка медленно окинула взглядом маленькую, изящную фигуру матери и слегка кивнула.

— Хорошо… — повторила она. — Да, конечно.


— Мои любимые женщины! — приговаривал Сол, с бокалом шампанского пробираясь через толпу собравшихся на прием в ресторане на первом этаже лучшего отеля Лидса. Он торопился навстречу жене и дочери, ожидавшим у дверей. — Ну вот, — улыбнулся он, обняв хрупкие плечи Тэры, — вот вы и опять со мной, живые и невредимые! — Сол нагнулся и нежно поцеловал жену. Затем он глянул на строгое, красивое лицо дочери и спросил: — Есть победы, о которых стоит рассказать? Спортивные, конечно… — Его улыбка была мягкой, но ироничной. — Я забыл, что другие триумфы тебя не волнуют.

— Я выиграла кубок в конкуре, — ответила Алессандра. — Как тебе такая победа?

— Отличная новость! Просто замечательно! — Он слегка нахмурился. Похоже, что-то случилось.

— Я тоже так думаю. Сама удивилась, когда выиграла. Честно говоря, на победу я не рассчитывала. — Алессандра резко отвернулась, не выдержав пристального взгляда отца. — Я бы хотела слегка привести себя в порядок, прежде чем присоединиться к толпе твоих поклонников, — прошептала она и быстро вышла из зала.

Сол посмотрел ей вслед, повернулся к жене и вопросительно поднял брови.

— У Сатира случился сердечный приступ, — пробормотала Тэра. — Он умер.

— Боже милостивый!

— Все случилось мгновенно. — Тэра сморщилась: воспоминания об ужасном событии все еще были слишком яркими.

Сатир спокойно стоял в стойле, держа на весу больную ногу. Тэра с волнением слушала рассказ девушки-конюха о сумасшедшем прыжке Сатира через ворота. Вдруг лошадь без всяких видимых причин камнем рухнула на пол коневозки и застыла в неподвижности. Когда Сатир попытался поднять голову, послышался звук, от которого у Тэры застыла кровь в жилах. Он шел откуда-то из груди — жуткий, булькающий, хриплый стон. Затем голова коня со стуком упала на пол.

Немедленно послали за ветеринаром. Она подняла веко лошади, и Тэра увидела, что глаз уже покрылся голубоватым стеклянным налетом.

— Алессандра была при этом? — спросил Сол.

— Нет. К сожалению. Она отправилась поговорить с кем-то из спортсменов. Ее разыскали только через несколько минут.

Ксавьер вздохнул.

— Наверное, шок был ужасным…

— Да. — Они немного помолчали, понимая друг друга без слов, вспоминая совместно пережитые несчастья и думая о будущих испытаниях, которые еще предстояло одолеть.

Тэра заметила, что гости начинают обращать на них внимание. После победителя конкурса Сол был второй по важности фигурой на приеме.