Я стал вести себя так, словно Флоранс не существовало. Она стала для меня предметом, по которому взгляд скользит не задерживаясь. Напротив этой тени я принялся курить, как ненасытный, как одержимый.

Но мягкий наркотик, требующий неторопливости, погружения и обходительности, подобно тонкому диалогу с длинными паузами, не любит варварства. Он отомстит. Вместо того чтобы отнять у меня Флоранс, он привел меня к метиске.

По истечении часа почти безостановочного вдыхания, прерываемого только поджариванием шариков, которые бой приготавливал с дьявольской быстротой, я позабыл все, в чем упрекал Флоранс, или, вернее, то, что вызывало во мне ярость.

Злоба, жадность, свобода, достоинство, гордость, неистовство, боль, любовь, — как можно было придавать хоть какое-нибудь значение этим чувствам?

Таково преимущество опиума, когда, поглощенный в большом количестве, он растворяет людские страсти до счастливого небытия.

Я чувствовал себя слегка приподнятым над грязными и жесткими циновками. Деревянный валик, который поддерживал мой затылок, превратился в некий чудесный источник, откуда неизъяснимое блаженство вливалось в мое тело.

Какой смысл могли иметь заботы, волнения, взрыв амбиций, бунт самолюбия?

Моя плоть и кровь жили новой чудесной жизнью. С необъяснимой радостью я подсчитывал удары своего сердца. А моя до предела чувствительная кожа испытывала восторг от малейшего прикосновения, как от самой нежной ласки.

Когда чья-то рука коснулась моей, я не сразу понял, что это была рука Флоранс. Но когда понял, мне было уже все равно. Флоранс или другая женщина? Неважно, лишь бы ладонь была нежной, а пальцы красивые.

Постепенно, но с неумолимым давлением, неотвратимые, как смерть, потребность, желание полностью овладели мной.

Только у завсегдатаев опиум уничтожает чувственный голод. У тех же, кто им пользуется редко, он возрастает и обостряется сверх меры.

Я отодвинул поднос, потянулся к Флоранс, поцеловал ее, чувствуя, как погружаюсь в море наслаждений.

Она попробовала умеренную дозу опиума. Она обладала для этого врожденным, наследственным чувством, но и в ней опиум пробудил похотливое веяние.

Не обращая внимания ни на курильщиков, ни на боя, она ответила на поцелуи, слившись со мной.

— Господин джентльмен-офицер, не желает ли теперь маленькую спаленку? — шепнул мне на ухо хозяин.

Мы прошли в некое подобие примитивного алькова, скрытого двумя тканевыми занавесками. Они сходились неплотно. Но это никого не смущало, так как никто в этом ночном прибежище для смутных снов не интересовался поступками других.

Никто?

Однако мне показалось, что чья-то голова приподнялась, чтобы проследить взглядом за нашим перемещением. Для этого человек вытянул шею, насколько был способен, и мне показалось, что на этой шее я узнал ужасный шрам.

На мгновение я вспомнил предостережения, выложенные юнгой, когда он был в засаде у «Астор-хауса».

Но занавески за нами уже закрылись, и Флоранс срывала свои легкие одежды.

Казалось, я уже знал все возможности и источники удовольствия, которые таило ее тело. Я пришел в восторг от того, что оно открыло мне на жалком и грязном ложе, среди стен, источавших вонючую сырость, в глубине ниши, смутно освещенной отблеском маленьких горелок с опиумом в соседней комнате.

Радость, благодарность моей плоти — я испытывал потребность выразить все это словами. И я, не сказавший ни одного слова любви Флоранс, убаюкивал ее самыми жаркими обещаниями, самыми страстными клятвами, самой искренней ложью. Когда слов больше не хватало, я просил еще опиума, снова овладевал Флоранс и возобновлял свою лихорадочную и нежную литанию.

Она слушала мой голос, как снисходивший с небес. Так прошли день и ночь.

Когда наконец я решился покинуть курильню, я снова увидел в тумане, застилавшем мне глаза, шею со шрамом.

Помогая Флоранс подняться в тележку рикши, я спросил:

— Как звали матроса, который охранял твою дверь на судне?

— Сяо.

— Не было ли его среди курильщиков?

— Думаю, да, — с безразличием ответила метиска.

XIX

На следующее утро на мне не было даже самого легкого следа моих излишеств. Я проспал целые сутки.

Мой организм был готов к любым заданиям, ко всем невзгодам. Мой мозг работал предельно ясно. И я был словно ослеплен внезапной очевидностью: мне надо бежать из Шанхая. И немедленно.

Не обещал ли я встречаться с Флоранс каждый день, каждую ночь, курить вместе, забыть все на свете, кроме нее? Она уже ждала меня. Скоро она примется меня разыскивать.

Я не мог сдержать слово. Но не мог устоять и перед ее прелестями. Я должен был бежать, и чтобы никто не смог ее предупредить об этом.

Мои обещания?

Мужчина не несет ответственности, решил я, за то, что говорит под действием алкоголя или наркотика.

Но тогда, возражал мне мой внутренний голос, нужно, по крайней мере, оправдаться.

На это я ничего не ответил, ибо, по правде говоря, я еще не был мужчиной, а всего лишь юношей, напуганным обязанностями, суть и тяжесть коих не способен был оценить.

Я направил всю энергию своего ума на мысли о необходимом побеге. Цель моего путешествия быстро определилась — Пекин.

В этом выборе я нашел окончательное оправдание. Как я мог покинуть Китай, не увидев Пекин? Флоранс не имела все-таки никакого права помешать мне в этом.

Оставался вопрос денег. У меня их почти не было.

В связи с этим я вспомнил, что почти не виделся с господином В.

Французский консул встретил меня любезно, чего своим поведением я никак не заслуживал.

Не успел я намекнуть на желание посетить Пекин, как господин В., улыбаясь, сказал:

— Что вам мешает, так это, думаю, дорожные расходы. Не думайте больше об этом: я этим займусь.

Я принялся благодарить его, он меня прервал:

— Не надо меня благодарить. Я рассматриваю это путешествие как прекрасную возможность для вашего познания Китая и поста, который я предполагаю вам доверить. — Консул помолчал и внезапно спросил: — Возглавить полицию французской концессии в Шанхае — это вам подошло бы?

Изумленный, я пробормотал:

— Как?.. Почему?

— Очень просто, — продолжал господин В. — Шеф нашей полиции затосковал по Родине. Я подумал о вас для его замены.

Он смотрел на меня так серьезно и с такой добротой, что я решил сразу же лишить его иллюзий на мой счет.

— Господин консул, — сказал я, — вынужден предупредить вас…

Господин В. вновь прервал меня, закончив мою фразу:

— …что ваше поведение здесь не было поведением арбитра нравов? Не так ли? Так что ж, вы не сообщаете мне ничего нового. Господин Ванг мне доложил об этом. Я сейчас представлю вам господина Ванга.

— И несмотря на это…

— Да, несмотря на это. Я справлялся о вас во Владивостоке и даже во Франции. Да, шеф полиции, особенно в Шанхае, должен помнить о том, что он всегда на службе… Если, как мне представляется, вы любите приключения, уверяю вас, вы будете довольны.

Господин В. нажал на звонок. Из соседней комнаты вышел самый маленький и самый сморщенный человек, какого мне когда-либо доводилось встречать. Он носил массивные очки на пронырливых глазках, а над почти невидимыми губами — длиннющие седые усы.

— Не правда ли, господин Ванг, мы оценили трепку, которую получил Ван Бек на балу в «Астор-хаусе»? — спросил консул. Затем, обращаясь ко мне: — Господин Ванг служит во французской полиции с конца прошлого века.

Старый китаец рассыпался в поклонах и прошептал:

— Я осмелился высказать господину консулу мысль, что человек, который не боится Ван Бека, может с успехом возглавить полицию в Шанхае.

Итак, предложение, вынужден признать, было серьезным. Но это лишь увеличивало мое недоумение. Оцепенев, я молча созерцал господина В.

— Разумеется, я не требую у вас немедленного ответа, — сказал консул, смеясь. — Вы решите, вернувшись из Пекина. Поприветствуйте от моего имени Храм Неба, самый божественный замысел, который люди смогли воплотить.

К счастью, я отправился туда сразу по прибытии.

Таким образом, я мог видеть трезвыми глазами череду пустынных, необитаемых дворов, рассчитанных с непостижимым магическим искусством так, чтобы подготовить разум к высочайшему и совершеннейшему спокойствию. Туда, рассказывали мне, в эти поросшие травой безмолвные дворы, где ярусами возвышались три террасы из чистого мрамора, чудеснейшим образом обработанного, над которыми вместо свода было небо, приходили после коронования китайские императоры, поднимались на самую высокую площадку и проводили там целый день и целую ночь, созерцая небо.

Но в Китае уже больше не было императоров! А огромный город, разрезанный грандиозными стенами, не имел больше своего значения. Так же как и центр, некогда недоступный, весь из золота и редких камней, охраняемый бронзовыми птицами и драконами, предназначавшийся Сыновьям Неба, а теперь открытый для каждого прибывшего сюда.

Но не по этой причине пренебрег я этим великолепием, которого, уж конечно, никогда не увижу.

Нет, просто я встретил в гостиной спального вагона двух казачьих офицеров. Они потащили меня к самым изысканным на земле куртизанкам и в клубы, в которых играли только по-крупному.

На столе у нас стоял коньяк, мы проводили время в стиле, свойственном телохранителям.

В одно прекрасное утро я обнаружил, что исчерпал все свои ресурсы. Я вновь сел на поезд, идущий в Шанхай, так и не увидев Пекина.

Выйдя из вагона, я тут же узнал на перроне незабываемый силуэт господина Ванга. Только тогда я вспомнил о предложении французского консула.

Господин Ванг очень незаметно поприветствовал меня издали, но, когда я подозвал наемный экипаж, он тотчас же оказался рядом.

— Окажите мне честь составить вам компанию, — шепнул маленький человечек.

Не дожидаясь согласия, он уселся на скамейку.

Некоторое время мы тряслись в экипаже, запряженном изможденной конягой, когда господин Ванг сказал мне с очаровательной улыбкой:

— Я очень люблю французского консула.

— Я тоже, — ответил я.

— Я был в этом уверен! Я был в этом уверен! — в блаженстве воскликнул маленький старик-китаец. — И я также уверен, чтобы не причинять ему огорчений, вы забудете о предложении, которое он вам сделал по опрометчивому совету своего недостойного слуги, находящегося перед вами. — Господин Ванг наклонил голову и смолк.

— Что это значит? — вскричал я. — Вы прекрасно понимаете, что я должен знать причины такого решения. Оно для меня оскорбительно. Что вы выведали про меня? Воровство? Преступление?

Крохотная морщинистая ручка господина Ванга все это время порхала у моего лица то ли от ужаса, то ли от протеста.

Когда я закончил, он глубоко вздохнул:

— Не печальте мое старое сердце, умоляю вас. У меня сегодня такое горе. — Не давая мне возможности вставить хотя бы слово, он прошептал на одном дыхании: — Молодая девушка, которую я очень любил, была найдена задушенной шнурком в курильне нижней части города. Ее звали мисс Флоранс. Ее отец — мой старый друг, сэр Арчибальд.

XX

«Ван Бек не покупает вслепую!» «Думаю, это был Сяо». «Ван Бек вслепую не покупает!» «Думаю, это был Сяо».

Голоса сэра Арчибальда и Флоранс четко вперемежку звучали в моей голове. И тогда я увидел взволнованную метиску, в ужасе от моего исчезновения бегущую в последнее место, где она меня видела, где я заставил ее поверить в мою любовь. «Любовь моя… Жизнь моя…» — говорила она. И там…

Дойдя до этих воспоминаний, воображение отказывалось работать дальше и неотступно возвращалось обратно по тому же кругу. Это продолжалось до самой ночи, затем я дико напился.

На следующий день воспоминания были уже слабее, голоса тише. День за днем, ночь за ночью они рассеивались, затихали, изгоняемые, подавляемые алкоголем, опиумом, сексуальными излишествами.

И больше я уже не думал о метиске Флоранс… По крайней мере, в то время, когда я так умел ладить сам с собой.

А сэр Арчибальд?

А Ван Бек?

Не знаю, что сталось с ними после смерти Флоранс. Что касается Боба, я встретил его на «Поле Лека». Нам предоставили одну каюту: наша дружба завязалась вновь. На борту находилось несколько хорошеньких доступных женщин, но ни одна из них не была столь привлекательной, чтобы столкнуть нас.

Ко всему этому мы страшно пьянствовали, так как каждый похвастался иметь по прибытии в Марсель самый большой счет в баре.