Лара Эвери - Дневник моей памяти

Я: Я и сейчас в очках.

Миссис Т.: Но это совсем другие очки. Более изящные, для взрослых. Ты в них совсем молодая дама.

Я: Спасибо.

Миссис Т.: Сэмми, подожди.

Я: Хорошо.

Миссис Т.: Ты такая сильная, но… Но, учитывая… (Миссис Т. опять закашливается).

Тут у меня к горлу подкатил противный комок – думала, побочный эффект обезболивающего. Миссис Т. меня здорово поддерживала, с тех самых пор как я перешла в старшую школу. Из взрослых только она меня слушала по-настоящему.

Родители, конечно, тоже пытались, но урывками, минут по пять, а в остальное время то работали, то кормили младших, то латали очередную дыру в нашем ветхом доме на склоне горы. В мои дела они не особо вникают, лишь бы я по дому помогала и не дала младшим умереть с голоду. Когда я сказала миссис Таунсенд, что мечтаю выиграть Чемпионат страны по дебатам, поступить в Нью-Йоркский университет и стать адвокатом-правозащитником, она сразу ответила: «Давай попробуем!» Она одна в меня поверила.

А сейчас она… не побоюсь сказать, будто одной рукой схватила меня за горло, а другой вырвала мне сердце.

Миссис Т.: Думаешь, университет тебе по силам?

Взрыв мозга.

Я: Что?

Миссис Т. (тыча пальцем в экран): Это… я, конечно, еще почитаю – но, похоже, болезнь влияет на все. И вред может быть огромным.

Я: Знаю.

И вот какая штука. Здоровье – я с этим справлюсь, но прошу, не лишайте меня будущего. Я столько сил в него вложила, так хорошо все спланировала. Столько лет трудилась, чтобы попасть в Нью-Йоркский университет, а сейчас финишная прямая. Мысль, что миссис Таунсенд допускает хоть на минуту, будто я могу сдаться, привела меня в ярость.

Миссис Т.: И, кроме всего прочего, у тебя будет ухудшаться память. Как же ты собираешься учиться? А вдруг…

Я: Нет!

Миссис Т. отшатнулась. Настал и мой черед рыдать. Плачу я редко, организм к слезам не привык, вот и не получилось плакать красиво, хрустальными слезинками, как супермодель. Меня трясло, в стеклах очков скопились соленые лужицы, из горла вырвался странный всхлип.

Миссис Т.: Что ты, что ты… Не надо, не надо… Прости.

Надо было простить и забыть, но как бы не так! И я закричала.

Я: Я НЕ собираюсь НЕ поступать в университет!

Миссис Т.: Разумеется.

Я: Я НЕ собираюсь торчать в Страффорде, гонять на квадроцикле, работать на горнолыжной базе, курить травку, ходить в церковь и заводить кучу детей и коз.

Миссис Т.: Ничего такого я не говорила…

Я (хлюпнув носом): Я с таким трудом пробилась в Гановерскую школу, разве нет? Поступила в Нью-Йоркский университет, разве нет? Я получаю высший балл! И буду выступать на выпускной церемонии!

Миссис Т.: Да, да. Но…

Я: Значит, и студенткой быть могу.

Миссис Т.: Конечно. Конечно!

Я (вытирая нос рукавом): Боже, миссис Таунсенд…

Миссис Т.: Вот салфетка, дружок.

Я: Во что хочу, в то и сморкаюсь!

Миссис Т.: Дело твое.

Я: Я с самого детства не плакала.

Миссис Т.: Не может быть.

Я: Я очень давно не плакала.

Миссис Т.: Ну поплачь.

Я: Угу.

Миссис Т.: Если тебе нужно поговорить, пожалуйста! И не только об учебе – о чем угодно.

Я (уже у двери): Да, хорошо. До свидания, миссис Т.!

Я вышла из кабинета миссис Таунсенд (уже в полном порядке, спасибо), класс по керамике решила пропустить и поехала сразу домой: писать сочинение и ждать, пока мои эмоции покинут меня. Если не насовсем, то хотя бы удалятся на приличное расстояние.

Я плакала от ужаса, никогда в жизни мне не было так страшно. Страшно, что миссис Таунсенд в чем-то права. Пытаюсь представить свой мозг, а представляю пустую голову, бесполезную, никчемную.

К тому же я устала.

Забираете у меня тело – ну и пожалуйста, все равно я не знаю, на что оно мне. У меня огромная задница, тонкие длинные ноги, всегда растрепанные волосы и странные светло-карие глаза цвета фраппуччино. Но не мой мозг. Он моя настоящая связь с миром.

Почему я не могу медленно угасать, разъезжая в кресле-каталке и блистая остроумием через синтезатор речи, как Стивен Хокинг?

Брррррррр! Как представлю, что меня ждет – …

кгенщзуекнезнргщзгкгехкзхйе

Даже не знаю, что тут сказать. И меня пугает всякого рода незнание. Любое. Терпеть не могу, когда я чего-то не знаю. Хочу во все вникать, во всем разбираться.

Вот тут-то и появляешься ты, Сэм-из-будущего.

Ты должна воплощать собой ту, кем я стану. Непременно стану, ведь чем больше я успею для тебя записать, тем меньше забуду. Чем больше я пишу, тем быстрее ты оживаешь.

Итак: мне сегодня многое нужно успеть. Среда, утро. Надо прочесть семь статей об оплате труда. Надо позвонить Мэдди, напомнить, чтобы она тоже прочла; вот уже три года она мой бессменный партнер по дебатам, и у нее ужасная привычка «импровизировать» – она считает, что у нее дар Божий к утверждающим речам[5]. (И она права отчасти.) Эти глупые куры до сих пор не кормлены. Окно приоткрыто. С Зеленых гор тянет росой и прохладой. Дома все еще спят, но вот-вот проснутся. И смотри, солнце встает! Что ж, хотя бы это я точно знаю.

СЭМ-ИЗ-БУДУЩЕГО

• откликается на имя Сэм или Саманта;

• питается исключительно орехами и ягодами;

• носит модные очки (или контактные линзы?);

• носит костюмы, сшитые на заказ, только строгих расцветок – синие или черные, без рисунка;

• смеется всегда к месту низким бархатным смехом;

• раз в неделю пьет коктейли в обществе остроумных, состоявшихся женщин;

• читает «Нью-Йорк Таймс» лежа в постели в пушистом белом халате;

• ее узнают на улице и говорят: «Ваша колонка о международных событиях изменила мне жизнь!»

НЫНЕШНЯЯ СЭММИ

• отзывается на «Сэмми», потому что никто не привык называть ее Сэм, ни в школе, ни дома – за исключением Дэви, но она шепелявит, и у нее выходит «Фэм»;

• ест все, до чего может дотянуться, включая инцидент с муляжом фруктов в церкви;

• носит очки в массивной блестящей оправе, иногда – «диско»;

• носит любые футболки, в которых можно появиться и в школе, если они не были слишком испорчены мелкими организмами, обитающими в доме;

• смеется над Губкой Бобом и над «туалетными» шутками, включая самые дурацкие (ничего не могу поделать – это ужасно смешно);

• самая близкая подруга – Мэдди, только вот не знаю, можно ли ее считать подругой, или мы просто партнеры во время дебатов – и, между нами говоря, самомнение у нее зашкаливает;

• читает «Нью-Йорк Таймс» в кафе «У Лу», если кто-то выбросит, потому что мама с папой отказываются на это тратить деньги;

• ее уважают товарищи по команде – неплохо для начала!

Со страницы Википедии о болезни Нимана-Пика:

Неврологические знаки и симптомы: мозжечковая атаксия (нетвердая походка, нарушение координации), дизартрия (нечеткая речь), дисфагия (затрудненное глотание), тремор; парез или паралич надглазничного нерва, нарушение ритма сна, катаплексия смеха (приступы мышечной слабости или потеря сознания); дистония (неестественные движения или позы, вызванные сокращениями мышц-агонистов и антагонистов), чаще всего начинается с выворота стопы при ходьбе (дистония действия), в дальнейшем может развиться генерализованная дистония; спазмы (повышение мышечного тонуса при увеличении скорости движения), гипотония, птоз (опущение верхнего века), микроцефалия (уменьшенные размеры головы), психозы, прогрессирующее слабоумие, потеря слуха, биполярное расстройство, клиническая и психотическая депрессия (возможны галлюцинации, бред, мутизм, ступор).

Из Википедии, после того как я отредактировала страничку о болезни Нимана-Пика, тип С:

Хрень собачья.

(Вскоре этот текст удалили, а меня временно лишили права редактировать Википедию, но оно того стоило.)

• Сёрен Кьеркегор (ах, эти губы!)

• Рене Декарт (длинноволосые мужчины – моя слабость)

• Людвиг Витгенштейн (прическа, прямой нос, глубоко посаженные глаза, проницательный взгляд)

• Сократ (какая у него борода!)

Я с самого начала предупреждала, что обойдусь без телячьих нежностей, но это неправда. Скорее всего, ты и сама догадалась, Сэм-из-будущего, но ко времени, когда ты это читаешь, ты, наверное, уже научилась запирать чувства на замок.

Я хочу Стюарта Шаха. Хочу Стюарта Шаха, сил моих нет!

Стюарт Шах (имя собственное, одушевленное): А, ладно, выкладываю все как есть.

Вот, представь. Перенесемся на два года назад. Ты, в знак осуждения капитализма, носишь стиль ретро (ладно: всякое старье) – необъятные отцовские рубашки, обрезанные джинсы, мамины садовые башмаки на деревянной подошве, которые берешь без спросу. Зачитываешься статьями из National Geographic о том, что полярные льды тают и белые медведи покидают свои места обитания. Смотришь старые мамины диски с сериалом The West Wing. В тот самый день мисс Сиглер (она вела у вас углубленный курс английского) дала вам задание: ответить на вопросы к рассказу Фолкнера «Роза для Эмили», где старушка спит с трупом мужа. И вдруг…

Кто-то проносится мимо твоей парты. И пахнет от него так, будто он только что с улицы – понимаешь? Пахнет по́том, влагой, зеленью и свежей землей, и если с утра торчишь в четырех стенах с кондиционером, чувствуешь это сразу.

Ты поднимаешь глаза и видишь Стюарта Шаха.

Этого парня ты знаешь: он старше тебя на два года, учится в выпускном классе, вечно куда-то спешит и жует на ходу бутерброд. Высокий, стрижка по моде пятидесятых, влажные темные глаза, как речная галька. Ходит, как и ты, в одном и том же, только не в старье, а в черной футболке и черных джинсах, и выглядит сногсшибательно. Держится со всеми ровно, никого к себе не приближая. В весеннем школьном спектакле играл Гамлета.

А сейчас он склонился к мисс Сиглер и что-то ей вполголоса рассказывает, и уголки губ приподымаются в улыбке. Ты следишь за его руками: он опирается на стол, длинные тонкие пальцы подрагивают.

Мисс Сиглер тихонько ахает, ладонь ее взлетает ко рту. Весь класс отрывается от работы. Стюарт выпрямляется – руки на груди, взгляд в пол, с губ не сходит застенчивая полуулыбка.

– Можно я объявлю на весь класс? – просит разрешения мисс Сиглер, метнув взгляд на Стюарта.

Парень пожимает плечами, смотрит на ребят и неизвестно почему косится в твою сторону.

– У Стю только что вышел рассказ. В серьезном литературном журнале. У школьника! Вы подумайте… Боже!

У Стюарта вырывается смешок, он внимательно смотрит на мисс Сиглер.

– В Ploughshares мечтала бы печататься и я, ребята. Аплодисменты этому юноше!

Класс вяло аплодирует. Не хлопаешь только ты, потому что уставилась на парня во все глаза, дергая прядь волос. Ерзаешь на стуле, подаваясь вперед, ему навстречу. Оглядываешь его снизу вверх: туфли на шнуровке, джинсы, ремень, смуглую шею, мягкие губы, брови (черные, точно выведенные кистью), глаза. И ваши взгляды снова встречаются.

Тебя бросает в жар, ты сосредоточенно изучаешь свой список дел.

Стюарт уходит, и ты уже не слушаешь мисс Сиглер, а выводишь в блокноте буквы «С.Ш.»

На тренировке по дебатам ты расспрашиваешь о нем Мэдди, и она подмечает, что взгляд у тебя блуждает, пальцы выбивают нервную дробь, дыхание сбивается.

– Сэмми Маккой влюбилась, – смеется Мэдди.

– Мне просто интересно. Чисто профессиональное любопытство – как это, напечататься. – Слово-то какое! С хмельным привкусом, будто сладкий вишневый ликер. И означает оно, что взгляд Стюарта на мир так точен, проницателен, самобытен, что серьезные люди сочли нужным сообщить о нем миру.

А ты мечтаешь так же мастерски владеть словом. Нет, не рассказы писать, это не по твоей части, а в более широком смысле. Мечтаешь стать оратором (а потом – адвокатом), видеть широкую картину действительности, разлагать ее на составные части, а потом собирать, как головоломку, и находить верные решения, ответы на вопросы, и чтобы все было по справедливости. Мечтаешь учить людей тому, как надо, как правильно. Стюарт уже на этом пути, а ему всего восемнадцать.