Я делаю из этого два вывода. Первый: средняя школа никогда не кончается, и второй: гораздо приятнее, когда ты просто не слышишь те гадости, которые о тебе говорят.

Может, потратиться на беруши?

К моменту, когда мы добираемся до комнаты Эдди и она устраивается в своем любимом кресле, я уже по горло сыта этим заведением. Но Эдди продолжает рассказывать:

– А эти медсестры? Ты думаешь, они дают мне те лекарства, которые доктор прописал? Как же! – Она опускает голос до шепота, хотя в комнате мы одни, а входная дверь закрыта. – Они ставят на мне свои эксперименты!

Я роюсь в сумке в поисках телефона. Интересно, Эдди заметит, если я буду писать сообщение Дженне?

– Ты хотела приготовить ему boniatillo, – говорит Эдди. – Ему бы это очень понравилось.

Я буквально застываю на месте, моментально забыв о телефоне.

– Что?

Эдди наклоняется ко мне из своего кресла. На ее морщинистом смуглом лице застыло торжественное выражение, а в глазах грусть.

– Рейнальдо. В тот день, когда он должен был вернуться домой. Это был хороший выбор! Это блюдо всегда было его любимым. Как и ты. Только не говори об этом своему брату.

Она подмигивает мне, но я почти не слежу за ее словами. По иронии, впервые за все это время в том, что она говорит, появился какой-то смысл.

– Это тебе мама рассказала?

– Твой брат. Он показал мне видео. Шеф-поваром, mi corazon, тебя, конечно, не назовешь, но в конечном итоге все выглядело muy delicioso, muy authentico[23].

– Спасибо.

Я произношу это тихим шепотом. Мама, Эрик и я никогда не говорим о том дне. Никогда.

– Ты прослушала мое сообщение? – спрашивает она.

Я киваю.

– У тебя есть для меня что-то, что изменит мою жизнь.

– Если ты позволишь.

Эдди достает что-то из ящика прикроватной тумбочки и протягивает мне. В бумажную салфетку завернуто что-то прямоугольное.

– Извини за такую упаковку. Рейнальдо оставил мне это перед уходом. У меня больше не во что было положить.

Внутри салфетки лежит блокнот в коричневой кожаной обложке. На коже выдавлен какой-то символ, изображающий треугольник с лицом внутри. Я провожу по нему пальцем. Обложка на ощупь мягкая и довольно потрепанная, но, когда я заглядываю внутрь, вижу, что разлинованные странички девственно чисты.

– Это папа тебе дал? – спрашиваю я.

– Чтобы я передала тебе.

Я качаю головой.

– Но он ехал домой. Если он хотел отдать его мне, почему просто не захватил с собой?

Эдди откидывается в кресле со вздохом, исполненным глубокой печали.

– Твой папа… всегда знал.

– Что знал? Хочешь сказать, он знал, что попадет в катастрофу? – Эдди не отвечает. – Нет, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Если бы он знал, то не стал бы садиться в ту машину. Он бы остался в гостинице.

– Я не знаю, как это у него получалось, querida. Я не знаю, что он мог менять, а что нет. Я только знаю, что он сказал мне сделать. Отдать тебе этот блокнот. И сказать, что он может изменить всю твою жизнь.

– Это просто блокнот, – сказала я, помахивая им в воздухе. – Как он может изменить мою жизнь?

Она обхватывает свое костлявое тело руками.

– Чувствуешь? Они понизили температуру. Они все время так делают. Не хотят, чтобы мы чувствовали себя слишком комфортно!

Н-да… Она потеряла нить разговора.

– Эдди, что именно сказал папа? Расскажи подробно. Как, по его словам, блокнот может изменить мою жизнь?

Внезапно Эдди всем телом подается вперед и смыкает пальцы у меня на запястье: – Пиши в нем, Отем.

Ой! Ей восемьдесят лет. Как у нее может быть такая железная хватка? Наверно, это от занятий гончарным делом.

– Пообещай мне, – настаивает она.

– Ладно, ладно. Буду писать.

– Прекрасно, – говорит она. – А теперь помоги мне выбрать платье. Сегодня будут танцы Сэйди Хокинс[24], и если я не приглашу Хуана-Карлоса esta tardе[25], Дариана доберется до него первой.

– Хуана-Карлоса… Фальсиано? – осторожно спрашиваю я.

– Si[26]. Ты что, знаешь его?

Вообще-то мы не знакомы лично, просто я знаю, что он был моим дедушкой. Папа поменял фамилию на Фоллз, когда учился в колледже.

– Да, – заверяю я ее, – он – лакомый кусочек. Уверена, он не прочь потанцевать с тобой.

Эдди просияла. Следующие полчаса я трачу на то, чтобы помочь ей приодеться для свидания с человеком, которого уже сорок лет нет в живых, а затем прощаюсь.

Мне нужно писать.

6

Я хотела присесть на скамейку прямо за воротами дома престарелых, чтобы записать что-нибудь в блокнот, но что-то меня тревожит, и я так ничего и не написала. Сев в автобус, я сразу отправляю сообщение Дженне с подробным изложением всех событий.


Отем: Что думаешь, правда или бред?

Дженна: Зачем твоему папе над тобой издеваться? БРЕД!


Она права. Я ненавижу писать, и папа это прекрасно знал. У меня дислексия: слова выходят у меня не такими, какими я хотела бы их видеть. Зачем ему оставлять мне что-то, использование чего обрекает меня на муки ада?

Мой телефон прочирикал.


Дженна: Ну если только… может, он оставил записку?

А я и не посмотрела. Почему я не проверила? И правда, если бы он хотел оставить мне что-то настолько хитроумное, как блокнот, к нему прилагалась бы записка с пояснениями.

Я вытащила блокнот и внимательно перелистала все страницы.


Отем: Никакой записки.

Дженна: Тайна раскрыта! Блокнот – подарок тебе от Эдди, а не от папы. Просто у нее не в порядке с головой, и она все перепутала.

Отем: Да. Наверное.

Дженна: Но ты все же пиши в нем.

Отем:?!?!?!

Дженна: В ответ на «черный список» ты можешь вести в нем свой собственный. «Белый». Список желаемого.

Отем: Возможно. Только ведь все равно придется писать.


Она права насчет Эдди. Конечно, она не в себе. Она была с приветом еще до инсульта. А теперь совсем свихнулась. Если бы она говорила правду, это бы означало, что папа заранее знал, что умрет, и ничего не мог с этим поделать.

Кошмар.

Но если он и вправду знал, что погибнет, и … если он и вправду ничего не мог с этим поделать, то… здорово было бы получить от него последний подарок. Даже такой необдуманный, которым я и воспользоваться-то толком не смогу.

– Слушай, мам, – спрашиваю я за ужином. – А у папы были когда-нибудь … предчувствия?

– О боже, – стонет мама. – Что тебе сказала Эдди?

– Предчувствия? – переспрашивает Эрик. – Это как у экстрасенсов?

– Она мне ничего не говорила, – отвечаю я, делая глоток молока. – Она… ну… намекнула, что ли.

Эрик прижимает ладони к вискам.

– Я чувствую, что Шмидт попросит сейчас кусочек мяса. – Естественно, Шмидт начинает поскуливать. – Это наследственное. Я – гений!

– Ты неудачник, – отвечаю я. – Собака клянчит с тех пор, как мы сели за стол.

– У твоей бабушки всегда были дикие фантазии еще до того, как ее хватил удар, – замечает мама. – Не стоит обращать внимание на ее слова. Твой папа был одарен очень во многих областях, но дара, в который хочет верить Эдди, у него не было.

Я больше не обсуждаю эту тему. Но, когда я поднимаюсь к себе, я достаю блокнот и плюхаюсь с ним на кровать. Я разглядываю странный треугольник с лицом на обложке. Такое странное изображение. Как будто его нацарапал ребенок. Напоминает иероглиф.

Я открываю блокнот. Ничего особенного внутри. Если хорошо поискать, можно найти точно такой же в канцелярском магазине. Возможно, именно там Эдди его и откопала, когда постояльцев «Сенчури Акрз» возили в торговый центр.

И все же…

Я беру ручку.

Я не собираюсь вести дневник. Я не из тех людей. Идея Дженны записывать свои пожелания тоже мне не нравится. Поскольку этот блокнот интересен мне только по одной причине, мне кажется правильным использовать его только для одной цели.

«Дорогой папочка,

я знаю, ты не имеешь к этой вещи никакого отношения и не можешь прочитать того, что здесь написано, но я так по тебе скучаю. Ужасно. Настолько, что даже решилась написать. Думаю, ты можешь чувствовать себя польщенным…»

Я всегда пишу очень медленно, поэтому на эту запись уходит масса времени. К тому же, уверена, большинство слов написаны неверно, но я сказала ему то, что хотела. Это больше, чем я написала за всю свою жизнь.

И мне хорошо.

Хотя и не должно быть: это же не папа, а просто блокнот, и какая-то часть меня считает это занятие слишком утомительным… Но я не буду обращать на это внимания: мне нравится писать ему. Я задумываюсь над идеей Дженны о списке пожеланий. На этот раз она вызывает во мне улыбку, и я добавляю еще одну строку:

«Пусть хоть что-нибудь станет проще. Хотя бы что-нибудь одно!»

Я закрываю блокнот и чувствую себя просто прекрасно… ровно одну минуту, пока не бросаю взгляд на часы.

Уже полночь, а я даже не приступала к урокам.

Я идиотка.

Я идиотка-предсказательница, потому что в следующие две недели именно что-то одно становится проще. Я умудряюсь сдать сложнейший зачет по французскому, потому что он проходит в устной форме. И хотя отвечать нужно перед всем классом, но зато хотя бы не письменно!

Все остальное в моей жизни – один колоссальный стресс.

Учиться в Авентуре в миллион раз сложнее, чем в Стиллвотере, а читать нужно столько, что я каждую ночь засиживаюсь допоздна. Амалита и Джей-Джей очень помогают мне. Иногда кто-нибудь из них ждет меня после школы, чтобы вместе позаниматься либо на свежем воздухе во внутреннем дворе торгового центра, либо у кого-нибудь дома. Джек тоже изредка присоединяется к нам, хотя он больше мешает, чем помогает. Джек – настоящий гений. Он успевает сделать все уроки еще в школе и, когда мы корпим над своими, постоянно отвлекает нас любимыми цитатами из комиксов.

Что касается блокнота, у меня не было времени добавить в него ничего нового с той первой записи. Тем не менее я ношу его с собой на случай, если все-таки выдастся минутка что-нибудь написать. Я понимаю, что носить с собой блокнот – значит напрашиваться на неприятности, но ничего не могу поделать. Мне нравится держать его под рукой.

Еще одна вещь страшно нервирует меня, и наконец я решаюсь заговорить об этом за обедом.

– Представляете, – говорю я, – она на меня таращится.

– Кто она? – спрашивает Джей-Джей.

– Ну кто, Ринзи!

Они все проследили за моим взглядом и тоже посмотрели на Ринзи.

– Прекратите, – прошипела я.

– Понятно, – замечает Джек. – Ты боишься смотреть ей в глаза, чтобы она не превратила тебя в камень.

– Смотри-ка, ты в курсе про Медузу горгону, – говорит Джей-Джей. – Ты прочел о ней в комиксах на тему греческой мифологии?

– Ущипните меня, – просит Джек, когда мимо нас дефилирует хорошенькая блондиночка с хвостиками.

– Dios mio[27], – бормочет Амалита. – В чем проблема, Отем? Ты боишься mal de ojo[28]? Дай-ка я с ней побеседую. – Она встает на ноги и успевает крикнуть: «Эй!», прежде чем я резко усаживаю ее обратно.

– Не надо! Ты этим только хуже сделаешь. Ничего страшного, – говорю я. – Просто она всегда так делает: смотрит на меня, как будто убить хочет. С того самого дня в магазине.

– Когда она поняла, что ты нравишься ее парню, – заявляет Амалита.

– Но Шон не ее парень, – отвечаю я. – Ты сама мне сказала, что он не хочет с ней связываться.

– И мы не можем быть уверены, что Отем ему нравится, – замечает Джей-Джей. – Он ведь не приглашал тебя на свидание или что-нибудь в этом роде?

Джек фыркает.

– Нет, – говорю я. – Он просто приветлив. Болтает со мной, когда мы встречаемся в классе. Иногда мы вместе переходим из аудитории в аудиторию. И все.

– То есть ничего, – заключает Джей-Джей.

– Если только он не говорит о тебе в твое отсутствие, но в присутствии Ринзи, – говорит Амалита.

– Как бы то ни было, – продолжает Джей-Джей, – думаю, не стоит обращать внимание. Хочет таращиться, пусть таращится. У тебя что, мало других переживаний? Не позволяй Ринзи нагнетать ситуацию. Она того не стоит.

– Ты прав, – соглашаюсь я. – Только вот… У меня такое чувство, будто она что-то замышляет.

Обеденный перерыв подходит к концу, но мрачные мысли никак не выходят у меня из головы. Я прошу разрешения выйти в туалет, беру с собой свою сумку и нахожу пустой кабинет. Там я вытаскиваю свой блокнот и насколько могу быстро пишу: «Дорогой папочка, кое-что меня очень волнует, и, думаю, мне станет легче, если я просто расскажу тебе…»

Я рассказываю ему о моих переживаниях и заканчиваю запись пожеланием: