– Она это понимает.

– Тогда чего хочет? Денег?

– Да боже упаси, – возразил Яцек с таким жаром, словно защищая ее.

– Как мило с твоей стороны, – сказала я, – что ты настолько горячо обеспокоен ею. Но это не изменит того факта, что она ведет себя словно шантажистка.

– Ты ошибаешься. Любой шантаж состоит в угрозах раскрытия неких сведений и обещании молчать, если взамен будет получена некоторая выгода. Но мне трудно представить себе, что требуемое ею могло бы оказаться для нее хоть в чем-то полезным. Вернись я к ней, ей не было бы с того пользы ни моральной, поскольку я ее не люблю, ни материальной, так как она, насколько я могу судить, куда богаче меня. Кроме того, в том, как она ставит условия, я не вижу элементов шантажа. Шантажист обычно указывает некий крайний срок и подробно перечисляет проблемы, которые он обеспечит, если срок этот не будет соблюден. Тут же такого нет. Я даже подчеркнул бы немалую склонность этой женщины решать дело без угроз и поспешности. Она верит, что сумеет меня убедить, поэтому оставляет мне немало времени для раздумий и для ликвидации моей нынешней жизни.

– И что же? – пожала я плечами. – Значит, приступай к ликвидации. С моей стороны не будет никаких препятствий. Не заставляй эту благородную, умную и влюбленную даму ждать слишком долго.

Я видела: каждое мое слово болезненно ранит Яцека. Но он это заслужил. Он должен страдать, должен искупить свою беспримерную легкомысленность.

– Нет, Ганечка. Хоть я и достоин твоего сурового осуждения, не верю, чтобы ты так думала на самом деле. Надеюсь, все еще удастся исправить. Убежденность как раз дает мне отсутствие злой воли со стороны Бетти.

Я не смогла сдержать вспышки гнева:

– Отсутствие злой воли! Мне и правда кажется, будто ты порой теряешь способность судить здраво! Отсутствие злой воли! Она бросает тебя бог весть на сколько лет и вдруг требует, чтобы ты вернулся к ней, словно ничего не случилось, при этом угрожая тебе тюрьмой. Это мерзкая, злая, фальшивая и отвратительная женщина. И хотя ты такой наивный, что вбил себе в голову, будто она сохранила к тебе чувства, уверяю: за всем этим скрывается некий подвох!

– У меня нет ни малейших причин так думать.

– А у меня есть! У меня есть моя интуиция, которая меня никогда не подводит. Что же из того, что она богата. Есть весьма жадные до чужого добра богачи. Предложи ей деньги – и увидишь, она их примет. Если она дает тебе столько времени, то лишь затем, чтобы ты поверил, что так просто не выкрутишься. Ты мне достаточно рассказал о ней, дабы я видела ее насквозь. Это мерзкая, ухватистая бабища! Предложи ей деньги. На самом деле не давай ей ни гроша, пока она не даст тебе письменное свидетельство, что соглашается на развод, принимая вину за все на себя. И пока не отдаст тебе свидетельство о браке, которое похитила у тебя.

Убежденность, с которой я говорила, должно быть, подействовала на Яцека.

– У нас нет, – сказал он, – настолько большой суммы денег, какую она потребовала бы, будь все дело в этом.

– Что ж. Продай мои камешки, одолжим что-то там у родителей. Нельзя допускать скандала. В крайнем случае скажем обо всем отцу, и я убеждена, он, ни секунды не раздумывая, даст сколько сумеет, только бы замести следы этого отвратительного дела.

Яцек несколько минут сидел в молчании.

– Возможно, ты и права, – отозвался он наконец. – Я над этим подумаю. К счастью, время нас не торопит.

Я возмутилась:

– Как это – «не торопит»?! Ты что же, полагаешь, я рада жить в такой атмосфере? В постоянном ожидании скандала?

Яцек слабо улыбнулся:

– Это и мне не в радость. Если бы ты только могла знать, насколько угнетающими были для меня эти недели… Я не говорил тебе, поскольку надеялся, что мне удастся решить все. Но теперь посчитал необходимым признаться во всем. Я так устал… Хотел твоего совета и благодарю тебя за него. Ты очень добра ко мне, хоть и полагаешь, что я этого не заслуживаю. – Он встал и добавил: – Поступай, как сочтешь необходимым. Помни лишь одно: открыть эту тайну кому бы то ни было – все равно что рассказать о ней всему городу.

– Не бойся. Это я и сама понимаю.

– Будь это возможно, за помощью следовало бы обратиться к твоему отцу. Он, как известный адвокат, вероятно, сумел бы найти какой-то выход.

– Да, – признала я. – Но это уничтожило бы тебя в его глазах навсегда.

– Я знаю. И потому ты единственная, кому могу довериться.

– Жаль, что не три года назад, – ответила я так холодно, как только сумела.

От его обычной непринужденности не осталось и следа. Я чувствовала, что он не уходит, поскольку не знает, как же со мной попрощаться. Он спросил еще, не нужно ли мне чего-нибудь на ночь, а потом быстро поцеловал мне руку и вышел.

Был уже почти час. Естественно, о сне я и мечтать не могла. Вероятно, это и к лучшему. Во всяком случае, мне удалось по горячим следам записать весь разговор.

Сейчас семь утра. Сквозь шторы в мою спальню вползает свет. В очередной раз измерю температуру и лягу спать. Только потом, полагаю, уясню все для себя и подумаю над выводами, которые из этого следует сделать. А в данный момент знаю две вещи: возможно, Яцек заслуживает презрения меньше, нежели я считала, – и к тому же он менее достоин моей любви, чем мне казалось. Как он мог так сильно любить эту выдру?!

Суббота

Вчера у меня была настолько высокая температура, что и писать не хотелось. Доктор приходил дважды. Яцек весьма тактично не навязывал мне своего общества. Хотя доктор полагает жар нормальным явлением при болезни и утверждает, что тут нет ничего общего с нервами, я убеждена: это результат ночной беседы с Яцеком. Я так ему и сказала.

Мама все время сидела со мной рядом, изрядно встревоженная. Напугана она была настолько, что подала мне вместо лекарства ложку перекиси водорода. К счастью, я вовремя заметила это и не выпила. Кстати сказать, дядя Альбин, возможно, отчасти и прав в своих суждениях об интеллекте мамы. Вечером я, говорят, бредила. И по исключительно благоприятному стечению обстоятельств в комнате на тот момент никого, кроме мамы, не было. С ее слов я знаю, что говорила что-то о Роберте, о стрельбе и мертвых курах. Вроде бы произнесла я и множество других имен. Но маму расспрашивать было без толку. Она ничего не могла сказать связно. Тем лучше. Порой не слишком острый интеллект может даже пригодиться.

Нынче я чувствую слабость, зато на душе у меня куда спокойней. На переживания свои в последние недели гляжу словно с перспективы дел минувших и не касающихся меня непосредственно.

Сейчас заканчиваю писать. Приехал Доленга-Мостович и собирается через час проведать меня. Как же чудесно! Наконец я найду кого-то, кому могу доверять и у кого можно попросить совета. Наперед обещаю себе сделать, как он скажет. Нужно приказать поменять постель, а самой – переодеться. К счастью, у меня еще есть полбутылочки «L’Aimant». Он очень любит эти духи. (Хотя они, кстати, совершенно немодные.)

Представляю себе, как он удивится моим ужасным переживаниям. У меня есть право полагать, что он никогда не считал меня гусыней, но и помыслить не мог, чтобы со мной произошли такие необычайные происшествия.

Суббота, вечер

Итак, он был у меня. Собственно, уже в прихожей повстречался с Яцеком, который как раз уходил. Я слышала, как они обменялись несколькими общими фразами. Мне кажется, Тадеуш не любит Яцека, хотя никогда не говорил об этом и даже не давал этого понять. Отношения между ними с самого начала, со знакомства, не выходили за рамки товарищеских.


Тут автор дневника ошибается. У меня нет и никогда не было ни малейшей причины чувствовать какую-либо неприязнь к пану Реновицкому. Я всегда полагал его человеком с любой точки зрения достойным, одаренным немалыми способностями и незаурядным вкусом, о чем может свидетельствовать хотя бы сделанный им выбор жены. Если мы за несколько лет нашего знакомства и не сблизились, то это было результатом двух причин: во-первых, плоскости наших интересов несколько различались, во-вторых же, именно пан Реновицкий давал мне почувствовать определенный холод и дистанцию. Впрочем, я не ставлю ему это в упрек, отдавая себе отчет о причинах его прохладного ко мне отношения – быть может, и не имеющих под собой почвы, но для него довольно важных. (Примеч. Т. Д.-М.)


Яцек провел его в мою комнату. Не знаю, догадывался ли он, что вводит ко мне человека, чье мнение повлияет на мое дальнейшее поведение, однако в любом случае он позволил себе замечание, не лишенное глубокого смысла – приправленное легкой улыбкой:

– Вот еще один доктор: специалист по проблемам душевным. Доктор! Отдаю пациентку под вашу опеку.

Мостович, как видно, отметил в тех словах легкий сарказм, поскольку ответил:

– Вы были бы куда более правы, называя меня знахарем[58].

В свою очередь Яцек выдал несколько банальных комплиментов по поводу романа «Знахарь», я же добавила, что знахарям доверяю куда больше дипломированных докторов, после чего Яцек попрощался и вышел.

– Из вашего письма, пани Ганечка, – начал Доленга-Мостович, – я сделал вывод, что тут необходим не просто знахарь, а целый consilium facultatis[59]. С вами и правда случилось нечто неприятное?

– Это дело весьма серьезное. И ни доктора́, ни знахари мне не нужны. Помочь мне могут два человека: друг и незаурядный ум. Поскольку же в вас, пан Тадеуш, соединено и одно, и другое, я и решила обратиться к вам.

Он рассмеялся:

– На всякий случай стоит поискать кого-то более умного. Но ваша болезнь не имеет общего с проблемами, о которых вы упоминали?

– И да, и нет. У меня обычный грипп. Однако простудилась я, собственно, из-за тех проблем. Только представьте себе, я потеряла сознание при открытом окне и целый час замерзала, прежде чем меня нашли. Впрочем, происшествие это вовсе не имеет отношения к тому кошмару, что нависает надо мной с начала текущего года, а говоря точнее – с Рождества.

Тут со всеми подробностями, не скрывая ни малейшей детали, я рассказала ему все с самого начала. По выражению его лица видела, сколь большое впечатление на него это произвело. Слушал он сосредоточенно, и нередко во взгляде его я замечала удивление.


Для меня является крайне важным опровергнуть здесь некоторую неточность в словах пани Ганки Реновицкой. Видимо, ее подводит память, когда она утверждает, что раскрыла мне все обстоятельства в мельчайших подробностях. На самом деле, из-за поспешности ли, по причине ли болезни, многие из них она опустила, что в значительной мере привело к несколько иному изложению ее драмы, нежели подробности, которые стали мне известны только через год после событий, из этого дневника. Когда бы я в то время настолько же ориентировался в деталях, насколько ориентируюсь я в них нынче, то и восприятие мое всего дела – как и последовавшие советы – наверняка оказались бы иными. Этим замечанием я желал бы немного оправдать себя. Но, по крайней мере, я не намерен возлагать вину за последствия на мою очаровательную информантку. (Примеч. Т. Д.-М.)


Когда я все ему рассказала, пан Тадеуш задал еще несколько вопросов в связи с делом Роберта, позволил себе пару замечаний насчет моей легкомысленности и, переходя к Элизабет Норманн, сказал:

– Если говорить напрямую, то у вас нет другого выхода: пан Реновицкий должен развестись с той дамой и, не афишируя этого, повторно сочетаться браком с вами. Тогда все будет урегулировано с точки зрения закона.

– Повторно? – испугалась я. – Но зачем же?

– Видите ли, дорогая пани Ганечка, ваш брак церковный, если я не ошибаюсь, остается действительным, таковым он и пребудет. Но по закону в нем нет ни малейшего значения, поскольку ваш муж, как человек женатый, сочетаться с вами браком не мог. Потому-то он должен получить развод, а затем вам следует заключить гражданский брак. И тогда все будет в порядке.

– Это ведь масса проблем, – сказала я. – Но самое важное: эта ужасная женщина не пожелает разорвать с ним брак. Скажите, как мне заставить ее сделать это?

Он развел руками:

– Ха, я отнюдь не адвокат.

– Но вы ведь писатель-романист. Представьте себе, что в романе столкнулись с такой же ситуацией. И как вы с ней справитесь?

Мостовича это явно позабавило, поскольку он довольно долгое время смеялся. Потом задумался и произнес:

– Сюжетное решение такой ситуации, возможно, было бы проще, чем в жизни, но оно тоже требовало бы довольно серьезных шагов и определенных действий.

– Я вся внимание…

– Итак, у нас в драме три персонажа: вы, она и муж. Каждая из женщин хотела бы, чтобы он остался с ней. Он явно предпочел бы вас, но та, третья, обладает оружием, при помощи которого может либо заставить его капитулировать – либо погубить. И как в такой ситуации должна поступить первая женщина – то есть вы?.. Ей следует попытаться выбить у противницы ее оружие.