– То есть?..

– То есть завладеть документами, утверждающими, что мужчина, за которого вы боретесь, был женат. Однако дело не закончится этим «завладеть». Лишенная документов, третья сторона, если только она помнит название и адрес институции, выдавшей бумагу, сумеет получить копию. Тогда вся польза – в затягивании дела, разве что мы представим себе, будто эта персона окажется настолько наивной, чтобы не заглядывать время от времени в свидетельство о браке. На беспамятство с ее стороны, полагаю, автор рассчитывать не может. Но есть и другая польза. А именно: муж, имея на руках свидетельство, способен сразу же предпринять шаги к разводу. В романе это удалось бы разрешить с молниеносной скоростью. Просто позвонить своему адвокату в Нью-Йорк и отдать поручение. Но на практике, похоже, пришлось бы отправиться в Америку. Однако давайте от романа далеко не отходить. Итак, информации, накопленной первой дамой – то есть вами – о бурной жизни второй, как и факта, что она покинула мужа, вполне хватит для развода без какого-либо возмещения. Даже больше. Процесс наверняка откроет бурную жизнь оной дамы, а та, скорее всего, содержит такие подробности, раскрыть которые оной особе не хотелось бы. Вы меня понимаете?..

– Говорите, говорите… Боже, что за счастье, что я к вам обратилась, дорогой вы мой пан Тадеуш!

– Так-то разворачивая действие, какую бы ситуацию я получил в романе? Предельно изменившуюся. Вторая дама продолжает обладать довольно грозным оружием, но ей придется лишний раз подумать, прежде чем его использовать, поскольку на тот момент и противники уже не будут безоружны.

– То есть мы с Яцеком? – спросила я.

– Именно. Если для первой женщины и для мужчины важен факт сокрытия мужем двоеженства, то для второй важно скрыть свои скандальные похождения. В таких условиях уже куда проще вести переговоры – пусть даже обе стороны в довольно зыбком положении, – но тем больше обе они предпочли бы компромисс. Я уже вижу свою героиню (ту третью), как она с ненавистью во взгляде соглашается скрыть двоеженство, поскольку, несомненно, является дамой из общества, для которой важно хорошее мнение о ней. Мужчина же бросается в объятия той первой – и наступает хеппи-энд.

– О, не все так просто! – воскликнула я. – Немало воды утечет, прежде чем я прощу Яцека.

– И дурно поступите, дорогая пани Ганечка. Испортите мне весь эффектный финал.

– Если такой финал вообще окажется возможным.

– Ха!.. В романе следовало бы еще создать немало трудностей, чтобы раздразнить воображение читателя и удержать в напряжении его внимание. Но я скажу вам по секрету: жизнь в своих решениях бывает куда проще.

– Однако мне кажется совершенно невыполнимым вот что: как же добыть у нее документ?

Я с беспокойством поглядывала на пана Тадеуша. Между тем не теряла надежды. Ведь он в своих произведениях должен был не единожды проворачивать такие вот вещи. И не единожды один персонаж добывал важные бумаги у другого. Наверняка и в этом случае можно найти действенный способ.

Он не обманул моих ожиданий, поскольку сказал:

– Обычно авторы используют один из трех методов: или нанятый бандит терроризирует обладателя документов и отбирает то, что нужно автору, или же автор спаивает обладателя документов до положения риз, и тогда задача героя значительно облегчается, поскольку он просто крадет документ; либо же используется третий способ, к которому прибегают авторы, не любящие легких путей, – это выманивание бумаг коварным и сложным методом.

– Ага, это как шпионы, – воскликнула я, – добыли у меня тот желтый конверт!

– Именно. Это свидетельствует об их творческом подходе. Я, правда, в своем романе, столкнись с подобной ситуацией, никогда бы не стал использовать такой способ. Он выглядит слишком уж нарочито залихватским. Читатель же больше доверяет простым вещам, они кажутся ему более достоверными.

– Так каким же образом надлежит поступить мне? Замечу, что та женщина совершенно не пьет.

Мостович тряхнул головой:

– Ничего страшного. Обойдемся без алкоголя. Не хотелось бы замешивать столь благородный напиток в настолько мутные делишки. Вы ведь сказали, что та госпожа Норманн нынче пребывает в Крынице?

– Да. Наверняка живет в «Патрии».

– Вот и чудно. Тогда она точно не сидит там в комнате, но ездит на санках и лыжах. Нормальная женщина, когда отправляется ходить на лыжах, не берет с собой ни документов, ни даже денег. Так вот, в романе я бы обставил все следующим образом: во время ее отсутствия войти под каким-то предлогом в ее комнаты и осмотреть вещи. В девяносто девяти романах из ста такой осмотр приводит к прекрасному результату.

– Ха! Вот только как же попасть в такую комнату?

– Это уже зависит от ловкости исполнительницы. Беллетристика обладает в данной области неисчислимой коллекцией трюков, начиная с отмычек и поддельных ключей и заканчивая подкупом слуг. Все зависит от конкретных условий и от того, кто должен совершить изъятие.

– А есть ли люди, которых можно нанять с подобной целью? – спросила я.

Мостович рассмеялся:

– Естественно. Хотя они не пребывают в каком-нибудь цехе или профессиональном союзе. Но если бы я приготавливал такой ход для романа, я бы передал это дело своей первой героине.

– Мне?!

– Конечно. Следует избегать ненужных сложностей в композиции. Зачем вводить лишние действующие лица? Я всегда был сторонником суровой экономии средств.

– Но я же не сумею!

– Побольше веры в собственные возможности, дорогая моя пани Ганка.

– Но я бы умерла со страху от одной мысли, что могу быть поймана. Еще бы за воровку меня приняли!

– Не бойтесь. В худшем случае вы сойдете за клептоманку. Достаточно принадлежать к обществу и владеть солидным капиталом, чтобы красть сколько душа пожелает. Всякий скажет: «Бедняжка! Страдает клептоманией…» Это страшная болезнь, и не болеют ею лишь бедные люди.

– Дорогой пан Тадеуш! Скажите же мне, как такое сделать.

– Хм, – задумался он, – вы умеете быть настолько очаровательно рассеянной. Ведь с вами может случиться ошибка, и, беря ключ у портье, вместо своего вы можете взять ключ от ее комнаты.

– А если портье заметит?

– Сомневаюсь. В больших отелях царит изрядная суматоха. И они доверяют своим постояльцам. Впрочем, ежели вы сделаете это в первые дни пребывания в городе, вас еще будут помнить не слишком хорошо.

– Допустим, мне удастся. И что дальше?

– Героиня, сжимая в дрожащей ладошке добытый ключ, осматривается в коридоре и, подгадав момент, когда ее никто не видит, быстро открывает дверь комнаты грозной вампирши. Там проводит осмотр, находит бесценные документы, затирает за собой следы, запирает дверь, а ключ относит вниз, попросив поменять его на свой собственный. Не откладывая пакует вещи, оплачивает счет и выезжает первым же поездом.

Я покачала головой:

– В вашем пересказе все это выглядит очень легко. Но, например, как вы себе представляете обыск?! У нее ведь наверняка множество вещей, чемоданов, коробок. Чтобы провести тщательный досмотр, нужна не пара минут, а несколько часов.

– А потому не следует осматривать все. Нужно искать лишь там, где документы можно найти.

– То есть – где?

– Вот этого я уже не знаю. Но полагаю, что, когда героиня номер один окажется в комнате героини номер два, инстинкт ей подскажет.

– Как это – «инстинкт»?

– Говоря попросту, вы, пани Ганка, задумаетесь над вопросом: «Где на ее месте спрятала бы эти бумаги я?»

– Вы полагаете, – немного обиделась я, – будто я настолько схожа с другими женщинами, что не сподобилась бы ни на что оригинальное?

– Ох, наоборот. Думаю, вы бы отыскали неимоверно оригинальный тайник, но вы должны принять во внимание, что героиня номер два, желая спрятать настолько важный для нее документ, наверняка максимально напряжет свой интеллект и сообразительность.

– Тогда хорошо. А если его не будет в комоде?

– Значит, поищите его в ванной.

– Ах, верно. Можно же еще за ванной!

– Вот видите. И вам наверняка придет на ум также несколько других мест, которые настолько же хорошо могли бы служить для этой цели.

– А что вы имеете в виду под фразой «затереть за собой следы»?

– Ну, по завершении поисков нужно привести в комнате все в тот вид, в каком она пребывала прежде. Не следует забывать там свои перчатки, сумочки, туфельки, шляпку или же любую другую часть гардероба – все то, что авторы детективов зовут визитками преступника.

– Я ужасно боюсь, что у меня ничего не выйдет. Но я вам страшно, просто безмерно благодарна за ваши слова. Как же хорошо иметь такого друга…


Тут я пропускаю несколько абзацев из дневника. Они несущественны для описания событий или для характеристики автора. Содержат перечисление проявлений ее благодарности, снабженных столь незаслуженными комплиментами в мой адрес, что оставлять их в публикации показалось мне довольно нескромным. Если же речь о воспроизведении нашего разговора в тот момент, то я должен признать за пани Реновицкой исключительную память и почти идеальную точность. Но поскольку magis amica veritas[60], я должен заметить, что пани Ганка опустила те несколько горьких слов, которые слетели с моих уст по поводу ее легкомысленности относительно знакомства с такими персонами, как Тоннор. Я не ревнитель закосневших условностей, но по собственному опыту знаю, что случайные знакомства необходимо разрывать сразу же. Собственно, это я и сказал пани Ганке. (Примеч. Т. Д.-М.)


Итак, решено. Я отправляюсь в Крыницу. Еду, как только доктор мне позволит. Тадеуш верно присоветовал мне, чтобы не обращалась к дяде Альбину. Это могло бы лишь усложнить мою ситуацию. Как хорошо быть писателем-романистом! Они устраивают свою жизнь согласно правилам композиции романа, и ничего дурного не может с ними случиться. А если же столкнутся с какой-то неожиданностью, то всегда найдется выход, чтобы ловко закончить дело.

Я пыталась это объяснить той бестолочи. Тото пришел сразу после Мостовича, и лишь теперь я отчетливо поняла, что он не заслуживает и капли моего интереса.

Сказала ему, что сразу после выздоровления отправляюсь в Крыницу, а он даже не удивился, даже не спросил, что случилось. Он до невозможности толстокожий. Принял все это как нечто совершенно естественное.


Тут я снова должен вычеркнуть изрядный фрагмент дневника. На этот раз из-за некоторого – и немалого – числа читателей. Ибо в этом фрагменте пани Реновицкая высказывает множество неблагосклонных замечаний о землячествах и аристократии.

По своему опыту знаю, какой это произвело бы эффект[61]. Говорю здесь о кастовой раздражительности. Впрочем, не только о кастовой, но и о профессиональной.

Сколько бы раз я не выводил в своих романах какого-то отрицательного персонажа, всегда находилась группа возмущенных людей. Из разных концов страны приходили письма, полные недовольства, иронии и саркастических замечаний по поводу того, что я так дурно сужу об окружении лишь в связи с тем, что толком не знаю его. Тем же образом за несколько лет до меня дошла информация, что я не знаю шляхту, селян, дантистов, рабочих, адвокатов, промышленников, парикмахеров, шоферов, инженеров, писателей, железнодорожников, литераторов, владельцев паровых прачечных, мясников, акушерок, журналистов, радиоаматоров, евреев, банкиров, сантехников, актеров, трубочистов, женщин, мужчин и детей. Если до настоящего момента никто не поставил под сомнение мои знания насчет жизни младенцев, то лишь потому, что младенцы не умеют писать писем.

Один знакомый редактор рассказывал, что однажды к нему заявилась целая делегация союза акушерок с пламенным протестом против выведения мною в одном из романов фигуры акушерки, занятой запрещенными операциями. И только тогда я понял, что в Польше отрицательным персонажем может быть лишь неграмотный либо младенец.

Мне трудно избежать убежденности, что эта чувствительность – кастовая или профессиональная – является проявлением немалого комплекса неполноценности, и меня охватывает страх, когда получаю доказательства того, насколько распространенным явлением в Польше остается такого рода комплекс. Уже дошло до того идиотизма, что следует изменять названия определенных профессий. Из многих тысяч домовых охранителей за пару лет не остался и один. Сохранились только смотрители, хотя я никаким разумным доводом не в силах себе объяснить, чем смотритель лучше охранителя. Кажется, единственным охранителем остался нынче лишь Ангел-Хранитель. Но надолго ли?..

Дальше, чтобы успокоить комплекс неполноценности домовых слуг, решили не использовать понятие «служанка» и заменить его названием «помощница по дому». Также вышел из обращения и «лакей». Лакей предпочитает стать «служащим». Что за кадриль кретинизмов!

В этом понуром пейзаже всего печальнее то, что он правдив и с ним приходится считаться. Именно потому я предпочитаю поберечь пани Реновицкую от последствий ее слов, сказанных в адрес шляхты и аристократии. Не хотел бы я, чтобы она получила в прессе и в письмах такое же количество жалоб и протестов, сарказма и проклятий, сколько я после выхода своих «Высоких порогов»[62]. (Примеч. Т. Д.-М.)