Он поклонился и не стал протягивать руку, как видно опасаясь, что я ему своей не подам. Очень предусмотрительно. Я указала ему на кресло и села сама.

– Собственно, – начал он, – после того, как ты не поклонилась мне в ответ, я уже не имел права разговаривать с тобой. Но ты ведь признаёшь…

– Я нахожу, – перебила его, – что ты не имел на это права уже и раньше.

– И как это понимать?

– А так, что ты мог предупредить о том спектакле, который устроил перед всеми, разгуливая с той лахудрой. Ты поставил меня в ситуацию, когда и Мирский воспринял все неверно. В его глазах я выглядела как несчастная и брошенная тобой, как жалкое существо. Так не поступают. Конечно, я не имею ничего против, чтобы ты перед всей Крыницей хвастался своими успехами у любых международных авантюристок, какие только бывают на свете. Это твое дело. Но ты мог, по крайней мере, предупредить меня об этом. Так я понимаю приличия.

– Увы, ты отобрала у меня возможность такого предупреждения, – сказал он. – Вчера я звонил тебе раз пятьдесят. Ты даже не соблаговолила поднять трубку. Я несколько раз стучал в дверь. Ты не соизволила ответить. И что мне было делать?

– Ты мог позвонить утром…

– Да? Утром… И зачем?.. Чтобы убедиться, развеялось ли твое дурное настроение? И какая же у меня была гарантия, что ты окажешься настолько добра и захочешь поговорить со мной? Я приехал сюда ради тебя – и только ради тебя. Мучаюсь, не сплю, а ты меня так вот принимаешь. Нет, моя дорогая. Ты ни в чем не можешь обвинять меня.

– Давай не об этом. Тем более я другого мнения. Но это уже не важно.

– Именно, – кивнул он нагло.

– То есть?..

– Какие бы обиды мы не ощущали друг к другу… – начал он.

Я прервала его:

– Я не ощущаю никакой обиды к тебе.

– А значит, все равно, как мы это назовем.

– Вовсе не все равно. После всего можешь рассказать своим друзьям, в каком я отчаянье.

– Ганка, – посмотрел он на меня с упреком, – ты ведь прекрасно знаешь, что я бы никогда ничего подобного не сказал тебе. Что никогда ни с кем не говорил о тебе иначе, нежели с симпатией.

– Вовсе не уверена в этом.

– Я даю тебе слово. Не знаю, отчего ты внезапно возненавидела меня, но сохраняю к тебе те самые чувства, которые питал всегда.

Я приподняла брови:

– Ах, что за откровение? Ты питал ко мне какие-то чувства? Никогда бы не подумала.

Тото нервно шевельнулся в кресле и отозвался тоном совершенно оскорбленным:

– Мы не должны были говорить о прошлом.

– Это ты начал.

– Ну, пусть так. Но я и закончу. И хочу предложить тебе, чтобы отношения наши складывались таким образом, дабы это не бросалось людям в глаза. Мы ведь довольно часто встречаемся. Я даже не говорю о Крынице, где живем в одном отеле. Речь о Варшаве. Зачем нам давать пищу для сплетников? Полагаю, это не доставит тебе особых неудобств. Ты ведь и так здороваешься со множеством людей, к которым равнодушна – а то и недолюбливаешь их. Давай избегнем сплетен. Я говорю исключительно о сохранении приличий.

– Замечу, что ты взялся за это не слишком-то умело. Хорошо же соблюдаешь приличия, так резко и публично флиртуя с той рыжей англичанкой. При этом не потрудившись даже поздороваться со мной на обеде.

Он резко запротестовал:

– Чтобы ты снова не ответила на мой поклон? Будь справедлива. А если тебе неприятно, что я посвящаю немного времени той даме, то могу прекратить это.

– Мне? Неприятно!.. Ты смешон. Какое мне до этого дело? Хоть и дюжину детишек с ней заведи. Твое высокомерие переходит все границы. Я должна переживать из-за того, что ты с кем-то заигрываешь или за кем-то ухлестываешь?

Он был ужасно зол, но не отвечал. Я же продолжила:

– Ну ладно. Я согласна на твое предложение. При встречах станем вести себя так же, как и раньше. Естественно, только в присутствии людей. Я лишь хотела бы подчеркнуть, что мы никого не обманем, если ты одновременно будешь ухлестывать за той дамой. И такая жертва тебе немногого бы стоила. Я тут проведу самое большее день-два.

– Это для меня не было бы проблемой в любом случае, хотя бы потому, что я уезжаю уже сегодня.

– Уезжаешь? – удивилась я. – Отчего же?

– Что за странный вопрос? Я ведь приехал сюда к тебе.

Я взглянула на него подозрительно:

– А она? Она тоже уезжает?

Он явно смешался:

– Понятия не имею. Откуда бы мне знать?

– Было бы это весьма забавным совпадением, – рассмеялась я.

– Как это? – воскликнул он возмущенно. – Ты подозреваешь, что я сговорился с мисс Норманн и мы уезжаем вместе?!

– Мне это неинтересно, – пожала я плечами.

– У тебя сердца нет.

– Неправда, мой дорогой. Есть – и чувствительное. Если чего мне и не хватает, сейчас или в прошлом, то разве что разума, когда я это сердце отдавала. Ты и раньше не мог меня верно понимать.

Он вскочил, возмущенный:

– Я не мог? Я? Будь же справедлива, Ганка. Никого и ничего в жизни я не ценил так, как тебя. И ты прекрасно об этом знаешь.

Он был прав. И даже слишком сильно бахвалился своей любовью ко мне. И конечно, не заслуживал такого жесткого отношения с моей стороны. Но, нужно понимать, я ни на миг не думала о том, чтобы простить его. Я испытала пренебрежение с его стороны и не умею забывать подобные вещи, пусть даже и не мстительна.

– Допустим, так оно и было, – сказала я. – Но нынче мы должны были говорить исключительно о том, чтобы сохранять внешние приличия. Итак?.. Не полагаешь ли, что верным было бы появиться с тобой и всей компанией на ужине?

– Как на ужине? Я ведь уезжаю до него.

– Ну да. У тебя было подобное намерение. Однако тебя ничто не заставляет так внезапно возвращаться.

Он колебался:

– Естественно, ничто… Хотя, с другой стороны… собственно… определенные дела требуют моего присутствия в Варшаве. Должен прибыть пан Голембиовский с отчетом. Я сам назначил ему на завтра… Не следовало бы…

– Пан Голембиовский бывает в Варшаве каждые пару недель, – заметила я холодно. – И сидит там по нескольку дней. Может и подождать.

– Есть ведь и другие дела. Я бы предпочел уехать сегодня.

– Тогда – уезжай. Пусть тебе не кажется, что я тебя задерживаю. Прекрасно можешь это сделать и после ужина.

Он вертелся в кресле, словно я его вилкой пригвоздила. Теперь у меня уже не было никаких сомнений – все дело в мисс Норманн. Вероятно, он обещал ей, что заберет ее на своей машине. Чего я ни за что не должна была допустить. Это бы оказалось слишком большим триумфом для нее.

– Я уже приказал упаковать свои вещи, – вздохнул Тото.

– Ну, значит, прикажешь распаковать их.

– Я освободил комнату. При такой-то толпе сомневаюсь, не ожидает ли ее уже кто-то. Мне не было бы где ночевать.

– А зачем тебе ночевать? Выедешь в ночь.

Я решила не уступать. Пусть эта выдра знает: я еще могу на что-то влиять. Тото был серьезно обеспокоен. Неуверенно поглядывал в мою сторону и наверняка внутренне проклинал идею разговора со мной. Я знала, ему не хватит смелости оставить дело незаконченным. Ненавижу этого мямлю. Настоящий мужчина на его месте просто заявил бы мне: «Я никогда не изменяю своих планов. Если хочешь сохранить видимость отношений, сделаем это. Сойдем сейчас на полдник и покажемся всем».

Тото же крутил пуговицу на пиджаке и молчал. Я сказала ему:

– Это, пожалуй, все, что мы хотели обсудить. Верно?

– Да. Но… С этим моим отъездом…

Я изобразила возмущение:

– Что? Для тебя проблема эти несколько часов? Требуешь, чтобы для сохранения приличий я заставляла себя с тобой общаться, чтобы блестела у всех на виду глазами после того афронта[81], который ты мне устроил, а сам не можешь решиться даже на такую малую жертву, как отложить свой отъезд до вечера?! Прости, но это поразительно! – Поднявшись, я с решимостью добавила: – Впрочем, хватит об этом. Полагаю разговор законченным. Если сойду на ужин и не застану тебя в зале, пойму, что ты не заинтересован в оговоренном антураже. И тогда, естественно, я оставляю за собой право рассказывать всем знакомым по своему собственному разумению – как в Варшаве, так и здесь – о причинах нашего разрыва.

Я кивнула ему, развернулась и вышла в спальню.

Если быть откровенной, я совершенно не знала, как поступит Тото. Спускаясь на ужин, даже чувствовала прилив волнения, не понимая, что меня там ожидает.

На ступенях второго этажа увидела то, что наполнило меня истинной радостью. Я чуть не рассмеялась вслух: в комнату мисс Норманн слуги вносили ее чемоданы.

Я спросила у коридорного:

– Кто-то вселяется к госпоже Норманн?

– Нет, – ответил он. – Просто она хотела уехать, а теперь передумала и остается. Отбывает ночным поездом.

Вот авантюристка! Думала, ей достаточно будет пальчиком поманить, чтобы увести Тото у меня из-под носа. Не все так просто! Интересно, что он придумает для оправдания своего вранья перед ней. Ох уж эта его дипломатичность! Она же точно дока во всяких таких отговорках, но даже если и не поняла сразу, то, увидев меня за одним столом с Тото, – поймет все. А вечером может себе спокойно отчаливать, поскольку я решила задержать Тото в Крыницах на весь завтрашний день.

За длинным столом в конце залы он сидел смущенный, мрачный и приутихнувший. Должно быть, ждал довольно долго. Мирский и остальные были уже на своих местах. Когда я приблизилась к их столу, они встали и, пожалуй, слишком решительно продемонстрировали свою радость «от завершения конфликта». Я обратилась к Тото, словно между нами ничего и не произошло:

– Я ужасно голодна. И выпила бы рюмочку рябиновки или чего-то такого, что сам выберешь.

Он был пойман врасплох моим непринужденным поведением и улыбками, поэтому сумел выдавить лишь пару невнятных звуков. В себя пришел только под конец ужина.

Мисс Норманн вниз не сошла. Наверняка ела у себя или не захотела – из-за злости – ужинать. Я ей показала, что не какая-то там курица. И если даже в этом мелком дельце не удалось ей ничего выцарапать, то стоит считаться со мной как с серьезной противницей и в делах куда более важных.

Мы сидели внизу до трех ночи. Что за наивный дурень Тото! Совершенно раздухарился, позабыл об отъезде и только за мной и следил – как в лучшие времена. Я бы голову дала на отсечение, что он решил, будто добьется очень многого. Хотела бы видеть его лицо, когда он узнал, что я пошла спать. На минутку я вышла из бара, пообещав, что вот-вот вернусь. Ну и, естественно, не вернулась.

Довольно долго прислушивалась, не постучит ли он в мою дверь, но он, похоже, все понял и пытаться не стал.

Завтра вечером уедем вместе.

Среда

Наконец-то пришло письмо из Бургоса. Я с нетерпением открыла длинный узкий конверт американского образца. И сразу испытала разочарование. Внутри было только письмо и никакой фотографии.

Бакстер писал:


Уважаемая госпожа!

Увы, не смогу послужить Вам ни обширными, ни подробными сведениями относительно интересующей Вас персоны. Знакомство мое с госпожой Салли Ней было знакомством решительно случайным и кратковременным. В самом деле четыре года назад я пребывал по служебной надобности в Буэнос-Айресе и повстречал там девушку с такой фамилией. Если не подводит меня память, это не был ее псевдоним, поскольку она использовала его не только на афишах, как танцовщица, но и в частной жизни. В этой убежденности меня утверждает еще больше и то, что мы говорили о ее семье, столетиями жившей в Северной Ирландии.

Со времени моего посещения Буэнос-Айреса я больше не видел этой дамы и не переписывался с ней. Однако сохранил по отношению к ней достаточно дружеские чувства, вспоминая ее как особу милую, хорошо воспитанную, умную и культурную. В своей непростой профессии танцовщицы, вращаясь в среде, по природе своей скорее не способствующей культивированию хороших обычаев, она сохранила свежесть и добродетельность девушки из славной семьи.

Насколько знаю, танцем ей пришлось заняться в результате материального обнищания родных. Судьбу свою она принимала с достоинством, хотя и мечтала о замужестве. Со всей уверенностью заявляю – тогда она не была замужем. Поскольку же спрашивала она моего совета насчет визы, у меня на руках были ее документы, выданные английскими властями на имя Салли Ней.

Она вспоминала о том, что ей предлагают выступать в казино в Каннах, чему она рада, поскольку ее брат работает в Ницце на одном из британских промышленных предприятий. Я не уверен, но, кажется, имя его было Джеймс.

В Буэнос-Айресе госпожа Ней жила вместе с теткой, госпожой Колларс, уважаемой дамой в летах с безукоризненными манерами и живым характером. Обе они друг друга весьма любили.

Все, что я знаю о госпоже Ней, свидетельствует, полагаю, что тут случилась некая ошибка и Вы имеете в виду не ее. Все могла бы прояснить фотография. Увы, ни одного снимка госпожи Ней у меня нет.