– Но на этот раз вы предложите ему не выдумку, – возразила я.

Дантон снова потер руки.

– Ну так и быть. Я подумаю над вашим предложением.

– И все так же будете работать на два фронта?

– Что вы, мадам, – холодно отрезал он. – Я работаю по одну сторону баррикад. Я патриот и революционер. Вам я только помогаю, как могу. Во-первых, потому, что получаю при этом деньги, во-вторых, мне жаль вас, а в-третьих, помощь, которую я вам оказываю, не наносит никакого вреда моим кордельерам…

Он многозначительно посмотрел на меня.

– Ну?

Я протянула ему сверток.

– Здесь девять тысяч ливров.

– Только-то?

– Господин Дантон, не преувеличивайте значения той услуги, которую собираетесь нам оказать.

– Гм, такое объяснение мне не очень-то по вкусу.

– Королевский двор стал нынче беден – это объяснение вам больше нравится? Получайте его.

Он взвесил в руке сверток.

– Я буду думать, мадам. Это единственное, что я могу вам пообещать.

Я приказала Жаку остановиться. Дантон распахнул дверцу, уже наполовину вылез из кареты, но внезапно обернулся.

– Что, черт возьми, вас заставляет во все это ввязываться? Несколько ошеломленная этим вопросом, я не сразу ответила. Дантон резко продолжил:

– Такая хорошенькая женщина!.. Неужто вы не нашли себе более подходящего занятия? Старый порядок идет к концу, это каждому ясно, и всех, кто его защищает, ждет только виселица!

– Господин Дантон, – сказала я как можно сдержаннее, – я служила королеве в прежние времена, когда она имела власть. Как вы думаете, могу ли я оставить ее сейчас, когда она так нуждается в помощи? Ее величество всегда была добра ко мне. Надеюсь, вы понимаете, что мною движет.

– Глупость вами движет, вот что.

Он нервно сжал мою руку в своей, так неловко, что я почти вскрикнула от боли.

– Прощайте, мадам д'Энен де Сен-Клер.

Итак, он узнал меня. В сущности, в этом не было ничего ужасного. Я некоторое время наблюдала, как он удаляется, потом дала кучеру знак ехать.

На улице было так темно, что я долго не могла разобрать, в какой части Парижа нахожусь. И лишь когда карета выехала из-под мрачной тени каменных стен, я поняла, что мы были у Серебряной башни Консьержери, и снова обрела ориентацию.

Задачу свою я выполнила полностью и могла спокойно ехать в Тюильри. Правда, было уже поздно. Я чувствовала себя уставшей. Поразмыслив, я приказала Жаку отправляться домой, в особняк на площади Карусель.

2

В доме не спали. Это я поняла, едва взглянув на окна, – они были ярко освещены. Это не слишком меня обрадовало. Значит, меня ждут, значит, придется объясняться…

Из сумочки, которую носила у пояса, я достала маленькую граненую бутылку. Громко чмокнула откупоренная пробка. Я сделала пять или шесть глубоких глотков. Крепкий коньяк обжег горло, я поперхнулась, на глазах выступили слезы. Черт бы побрал Франсуа – это из-за него я должна устраивать эти вечные мистификации и притворяться пьяной…

Дрожащими руками я поспешно отбросила капюшон, стащила шляпу, вынула из прически шпильки, и встрепанные волосы упали на плечи. Вид у меня теперь, вероятно, был далеко не изящный. Я даже попыталась размазать по лицу краску, чтобы выглядеть еще чуть-чуть пострашнее.

Теперь я могла выйти из экипажа.

– А знаешь, Жак, – проговорила я нерешительно, – пожалуй, ты неплохо придумал насчет Пале-Рояль.

«Да, совсем неплохо. Я могла там и пить, и играть».

Опустив голову, как пьяная, – ибо я подозревала, что за мной могут наблюдать из окна, – я направилась к парадному входу. Маргарита, дежурившая у двери, уставилась на меня так, что мне даже стало не по себе.

– Что же это за вид, мадам?

– А что такое? – спросила я вызывающе.

– Что стало с вашим платьем, можно узнать? А что это у вас на голове такое? Где вы бродили?

Она наклонилась ко мне и тут же отшатнулась.

– Да вы вроде в обнимку с винной бочкой сидели! Мне стало ужасно досадно, что Маргарита стоит и донимает меня, устраивает настоящий допрос, между тем как мне, возможно, предстоит сейчас допрос совсем иного рода, и я решила круто оборвать этот разговор.

– Ну-ка, посторонись, – сказала я очень холодно и очень надменно. – Уж кому-кому, а своей горничной я не стану давать объяснений!

Отстранив Маргариту, я почти на цыпочках быстро пошла к лестнице, надеясь проскользнуть незамеченной. Уже на третьей ступеньке меня остановил громкий окрик. Я неохотно обернулась.

Это был Франсуа. Он смотрел на меня мрачным взглядом. Тяжело вздохнув, я повернулась лицом к нему, ожидая, что же он скажет.

– Вид у вас не слишком хорош, – произнес он.

Я сразу вспыхнула. Честно говоря, мнение Франсуа о моей внешности уже давно не имело для меня значения, но я… я не признавала за ним права меня оценивать!

– Кажется, мой вид уже давно вас не интересовал. По крайней мере, далеко не так, как Собрание.

– Нам нужно поговорить.

Не оставляя мне возможности возразить, он сильной рукой обвил мою талию и заставил спуститься с лестницы. Я хотела было протестовать, но потом передумала. Следовало ожидать, что когда-нибудь Франсуа все это надоест.

Я устало села на кушетку в гостиной. День сегодня выдался тяжелый, дворец Тюильри я исходила вдоль и поперек. До сих пор у меня перед глазами мелькали росписи и позолота его галерей. А еще эта тряска в карете, разговор с Дантоном…

– Вы выбрали далеко не лучшее время для разговора, – сказала я, чтобы он уяснил это прежде всего.

Он налил в стакан воды и поднес его к моим губам. Я отвернулась.

– Пейте! Вам надо прийти в себя. Вы же пьяны.

– Да, я пила коньяк. Но я не пьяна. По крайней мере, не настолько, как бываете вы, адмирал.

При любом разговоре с Франсуа меня словно несло – так подмывало устроить ссору. Я нарочно назвала его адмиралом, чтобы задеть его. Не отвечая, он еще ближе поднес к моим губам стакан, и я поняла, что он не отстанет. Чтобы покончить с этим, я стала пить, но он сам контролировал наклон стакана, контролировал неловко, так, что я почти захлебывалась и вода потекла по моему подбородку. Само собой разумеется, я восприняла это как новое издевательство и рассерженно вырвалась, выбив у него из рук стакан.

– Прекратите это! В конце концов, я в своем доме, а не в вашем, так что нечего мне приказывать.

– Вы целыми днями не вспоминаете, где ваш дом. Что вы делали сегодня? Почему явились так поздно?

Я снова села на кушетку, уяснив, что больше приставать ко мне со стаканом он не будет.

– Какие странные вопросы вы мне задаете! – бросила я раздраженно.

– И все же я хотел бы услышать ответ.

– Я тоже хотела этого, когда вы отсутствовали по двенадцать часов кряду и являлись домой за полночь. Но я молчала, а вы не спешили удовлетворять мое любопытство. Как видите, теперь я привыкла, и ваше отсутствие меня уже не беспокоит. Почему бы вам не поступить так же?

– Черт побери, когда я отсутствую, вы прекрасно знаете, где я!

– Если вас только это интересует, то по моему виду можно понять, где я была.

Он сел рядом со мной, осторожно провел рукой по моим волосам. Я не противилась, но и не поощряла его, – мне была безразлична эта ласка.

Он отдернул руку.

– Я говорил с Жаком. Он утверждает, что возил вас в какой-то ресторан. Это скверно, Сюз.

– Почему же?

– Жены депутатов не должны так поступать.

Я отпрянула, словно ужаленная. Глаза у меня сверкнули.

– Похоже, только об этом вы и думаете, да? Если бы вы были более наблюдательны, сударь, то заметили бы, что с недавних пор у меня нет ни малейшего желания разыгрывать из себя добродетельную супругу республиканца. Для этой роли я теперь совсем не подхожу. Не воображайте, что перед вами та самая Сюзанна, что вышла за вас замуж прошлым летом.

Слезы набежали мне на глаза. Я закрыла лицо руками.

– Что вам, черт побери, от меня нужно? Или вам мало того, что я вынесла?!

Он вдруг схватил мои руки, порывисто поднес к губам, и я пораженно увидела, что лицо его взволнованно.

– Да что же произошло между нами за эти полгода? Я просто не узнаю вас, Сюз. Мы почти не видимся. Я вижу, что вы страдаете, что вы убиты горем, но почему же вы замкнулись в себе? Разве вы одна? Разве я не люблю вас? Разве я не сумею вас утешить? Какая черная тень пролегла между нами, скажите, Сюз!

Я ошеломленно подумала, что впервые слышу от него такие слова. Пожалуй, еще полгода назад я душу готова была продать, чтобы услышать нечто подобное. Но он опоздал. Теперь мне не нужны были ни его чувства ко мне, ни он сам. Да и зачем все эти объяснения? Если он сам не понимает, мне совсем не хочется что-то ему втолковывать. Для себя я все окончательно решила еще тогда, в ноябре.

А Франсуа… Я слишком хорошо знала его теперь, чтобы обмануться его словами. Он может только говорить, а понять и воспринять – на это он не способен. Я представила на мгновение, что решилась рассказать ему о том, что посещаю Тюильри и что там делаю. Да никакие мои слезы и просьбы не будут иметь значения. Он оттолкнет меня, обругает. Может, даже донесет на меня в какой-нибудь комитет…

Ни слова из того, что я думала, я не произнесла вслух. Будет лучше, если он ничего обо мне не узнает. Я не думала, что наш брак продлится долго, но все-таки надеялась растянуть его еще месяца на три-четыре, до тех пор, пока моя роль в Тюильри не будет раскрыта. Тогда-то он будет просто вынужден оставить меня, а пока… пока мне было очень выгодно жить под прикрытием имени мадам де Колонн, жены левого в Собрании. Он вдруг произнес, прервав мои мысли:

– Вы же знаете, что я не меньше вашего любил Луи Франсуа. Он мне был так же дорог, как и вам.

– И именно поэтому вы даже в день его похорон пошли в Собрание! – охрипшим голосом, озлобленно выкрикнула я.

Вскочив на ноги, я некоторое время не могла произнести ни слова от возмущения.

– Молчите уж лучше о ребенке, вы, лицемер! Вы никогда не любили его! Вы все лгали, притворялись! Вам никогда не был нужен Луи Франсуа! Да я вообще не знаю, кто вам нужен, вы никого не умеете любить по-настоящему. Всех и все вам заменяет Собрание, это с ним вы обвенчались, а не со мной. Если бы в тот день… день похорон моего мальчика, вы сделали бы хоть один шаг навстречу… если бы я разглядела в вас хоть искорку настоящего сочувствия… о, как я ждала этого! А вместо этого вы отправились в Собрание. Тогда я наконец поняла, что мы слишком разные люди. И теперь я не хочу, слышите, не хочу, чтобы вы меня понимали!

Со мной едва не случилось истерики. Я вся дрожала от возбуждения. Франсуа попытался усадить меня в кресло, но я вырвалась.

– Да, мы разные люди, – упрямо повторила я. – Оставьте меня в покое. Я буду делать то, что хочу. Не донимайте меня своими разговорами. И не ворошите память о Луи Франсуа. Мне это больнее, чем вы думаете.

Он молчал и, к моему удивлению, не раздражался, слыша такое. Я тоже замолчала, чувствуя, что только все усугубляю. Мне надо сдерживаться. Хотя бы ради Марии Антуанетты. Используя свое положение жены Франсуа, я была вхожа в узкие компании супруг других депутатов, да и среди друзей адмирала пользовалась доверием. Бракоразводный процесс лишь смешает карты. Надо потерпеть… Не так уж долго осталось. И не следует каждый божий день скандалить с Франсуа.

Но и мириться я тоже была не в силах – такое лицемерие было не по мне. Я молча встала и направилась к двери. Обернувшись у самого порога, я увидела, что он все так же сидит, опустив голову. Свет лампы падал на его лицо – оно было каменное… Боже, как я ненавидела это выражение его лица!

– Сударь, – окликнула я его весьма холодно. – Сударь, если вам угодно знать, через неделю я уезжаю в Бретань.

Это была ложь. Уехать мне предстояло в другое место. Я сказала это так, на тот случай, чтобы он не удивился, обнаружив, что меня нет в доме.

Да и с какой стати мне надо было говорить правду? У меня не было оснований серьезно полагать, что его вообще все это по-настоящему волнует.

3

Мария Антуанетта была явно огорчена. В смущении она нервно теребила батистовый платок.

– Мне очень жаль, Сюзанна, но, честное слово, мы приложили все усилия…

Мне тоже казалось, что было сделано все возможное. Агент короля Лапорт действовал даже через российского посланника графа Симолина. Тот мог достать только один фальшивый паспорт – либо для королевы, либо для меня. Приходилось выбирать.

– Да, конечно, – произнесла я. – Без сомнения, паспорт нужнее вам, чем мне. Моя поездка не так важна, как побег вашей семьи, мадам.

Людовик XVI смущенно закашлялся.

– Чтобы не подвергаться такому риску, мадам, может, вы все-таки поедете под своим подлинным именем?