Девочки залились смехом, а глаза Ады обожгло обидой и гневом. Тут же явилось непрошеное воспоминание: они с Шаши лежат бок о бок на платформе дома, в Бомбее, и айя, улыбаясь всем своим круглым, как солнце, лицом, рассказывает истории из своего детства в Пенджабе и легонько поддразнивает девочку за то, что ее жизнь течет без горя и забот в богатом особняке в центре Бомбея. Непонятно, почему так происходило, но, говоря неуважительно об Индии, Шарлотта как будто насмехалась и над Шаши; да еще и делала Аду своей сообщницей.

Но Ада решила не доставлять им удовольствия и не показывать свою боль; запретив себе думать о Шаши и о том, как мучительно ей хочется домой, она смотрела прямо перед собой, притворяясь, будто никого не видит и не слышит. Однако насмешки не прекращались, и тогда Ада, чтобы отвлечься, начала мысленно рассказывать себе сказку на пенджаби, с таким видом, будто ее совсем ничто не беспокоит. Шарлотте это не понравилось; улыбка сползла с ее лица, и, скомандовав свите отступить, она напоследок послала Аде озадаченный хмурый взгляд, будто перед ней была проблема, требовавшая решения. Крепкий орешек, который надо расколоть во что бы то ни стало.

В одном Шарлотта была права: родители Ады поместили ее в школу мисс Рэдклифф для молодых леди в ложном уповании на то, что одно это приведет к волшебному преображению их своенравной дочери в настоящую английскую школьницу. Но хотя Ада не хуже других умела пользоваться ватерклозетом, «молодой леди» она не была и ни малейшего намерения становиться ею не имела. Она так и не овладела искусством правильного стежка, задавала слишком много вопросов, готовых ответов на которые не существовало, а навыков игры на пианино так и не приобрела. Еще в Индии, когда к инструменту садилась мать, чудесные мелодии лились из-под ее пальцев, заполняя комнату и вытекая в окно, в сад, но Ада, заняв ее место, извлекала из тех же самых клавишей такие звуки, что даже отец, обычно находивший оправдание любым ее faux pas[6], не выдерживал и поднимал воротник, прикрывая уши.

Вот почему почти все уроки в школе мисс Рэдклифф для молодых леди были для Ады сущей мукой. Лишь два предмета, которые, кстати, вела сама мисс Рэдклифф, доставляли Аде пусть маленькую, но радость: естественная история и география. Ада вступила в основанное мисс Рэдклифф Общество изучения естественной истории и была его единственным членом, не считая бестолковой девочки по имени Мег, у которой в голове сроду не встречались две мысли сразу; всем довольная, она бродила по лугам, мурлыча под нос романтические танцевальные мелодии, и плела из клевера замысловатые венки.

Зато для Ады Общество изучения естественной истории стало единственным, что скрашивало ее подневольное пребывание в Берчвуд-Мэнор. В субботу утром и в четверг после полудня мисс Рэдклифф выводила их на бодрую прогулку по сельской местности, которая продолжалась иногда по несколько часов кряду; девочки с наставницей во главе шлепали через поля, форсировали разлившиеся ручьи, поднимались на холмы и углублялись в лес. А иногда они садились на велосипеды и отправлялись еще дальше, в Уффингтон, чтобы посмотреть на Белого Коня, или в Барбери, чтобы взобраться на земляную крепость железного века, а если погода была особенно благоприятной, то и в Эйвбери с его каменными кругами. Девочки поднаторели в выискивании круглых ямок в земле, которые мисс Рэдклифф называла «росными прудами»: по ее словам, их выкапывали доисторические люди, чтобы обеспечить себя запасом питьевой воды. Вообще, если верить мисс Рэдклифф, следы жизни древних общин окружали их повсюду, надо было только знать, где смотреть.

Даже в лесу за школой было полно секретов прошлого: мисс Рэдклифф водила их туда и показывала холм за поляной, который называла «драконьим курганом».

– Вполне возможно, что здесь захоронен какой-нибудь англосаксонский воин, а то и не один, – говорила она и пускалась в рассказ о том, почему курган «драконий»: оказывается, древние англосаксы верили, что их сокровища стерегут именно драконы. – Хотя кельты с ними вряд ли бы согласились. Они сочли бы, что это – холм фей, а внутри него кроется вход в страну фей.

Тут Ада вспомнила про амулет из библиотеки и спросила, не здесь ли мисс Рэдклифф откопала свой оберег.

– Недалеко отсюда, – ответила та. – И даже очень близко.

Для Ады членство в Обществе изучения естественной истории было сродни игре в детективов, ведь здесь тоже нужно было искать улики и разгадывать тайны. Любая вещь, извлеченная ими из земли, содержала в себе целую историю, свидетельствовала о жизни, прожитой задолго до того, как предмет попал к ним в руки. У них даже возникло соревнование – кто сочинит о той или иной находке самый необычный рассказ (но обязательно правдоподобный: они же ученые, а не сказочники).

Мисс Рэдклифф никогда не забирала у девочек их сокровища. Она придерживалась твердого убеждения: земля всегда раскрывает свои тайны кому нужно и когда нужно.

– А река тоже? – спросила Ада, когда одним субботним утром приключения привели их к кромке воды. Ей на ум пришла одна история, которую рассказывала Шаши, – о реке, которая вышла однажды из берегов, затопила их деревню и унесла с собой все ее любимые детские сокровища. И тут же прикусила язык, поняв, какую ужасную оплошность совершила: в школе ходили слухи, что брат мисс Рэдклифф погиб от воды, утонул.

– Нет, с реками все иначе, – ответила директриса, подумав, и ее голос оставался спокойным, хотя лицо побелело так, что веснушки на нем выступили ярче обычного. – Реки всегда в движении. Свои тайны и секреты они несут в море.

Мисс Рэдклифф и сама была загадкой. Для той, чье имя стояло в названии учебного заведения, ставившего своей целью превращение маленьких девочек в цивилизованных леди, она слишком уж не походила на леди. О нет, конечно, «манеры», о которых твердила мама, у мисс Рэдклифф были – она не жевала с открытым ртом, не рыгала за столом, – но в чем-то другом она неуловимо напоминала скорее папу, чем маму: выводя девочек на прогулки, шагала уверенно и твердо, не стесняясь, говорила на любые темы, в том числе о политике и религии, была убеждена, что святой долг каждого человека – стремиться к обретению знаний и требовать более качественной информации для достижения этой цели. Она много времени проводила вне дома и совершенно не думала о моде, всегда одеваясь одинаково: темные кожаные ботинки на пуговицах и зеленый прогулочный костюм с длинной юбкой, подол которой был вечно заляпан присохшей грязью. У нее была большая плетеная корзина, которая напоминала Аде о Шаши, и она также брала ее с собой повсюду; но если Шаши клала в свою фрукты и овощи, то мисс Рэдклифф складывала в корзину палки, камни, птичьи яйца, перья и разные другие природные штуковины, которые вызывали у нее интерес.

Но странности мисс Рэдклифф были видны не только Аде. Школа принадлежала ей, однако ее участие в школьной жизни сводилось к редким, хотя и пламенным речам о том, что «вы, девочки, должны учиться как можно больше», и общим наставлениям типа: «Время – величайшая драгоценность, девочки, и нет большей глупости, чем тратить его по пустякам». В основном же делами заправляла помощница директрисы, мисс Торнфилд. Среди учениц ходили упорные слухи, будто мисс Рэдклифф – ведьма. Прежде всего об этом свидетельствовали разные растения и прочие диковины, которые она собирала во время прогулок, не говоря уже о комнате, где она их хранила. В эту каморку рядом с ее спальней ученицам запрещалось входить под страхом смерти.

– Там она и творит свои чары, – утверждала Анжелика Барри. – Я сама слышала с другой стороны стены, как она читает что-то нараспев и подвывает.

А Мередит Сайкс клялась и божилась, что заглянула однажды, совсем случайно, в приоткрытую дверь и, кроме камней и растений, увидела на бюро настоящий человеческий череп.

Лишь одно можно было сказать наверняка: мисс Рэдклифф любила свой дом. Она никогда не повышала голос на учениц, за исключением тех случаев, когда заставала кого-нибудь из них катающейся по перилам лестницы или пинающей носком ботинка панели на стенах. Однажды, во время прогулки по сельскому Уилтширу, речь зашла об одиночестве и особых местах, и мисс Рэдклифф сказала Аде, что Берчвуд-Мэнор когда-то принадлежал ее брату, что брат умер много лет назад и что она до сих пор скучает по нему, как ни по кому другому, но здесь, в его доме, ей все время кажется, будто он рядом.

– Он был художником, – однажды сообщила Аде Мег, ее всегдашняя компаньонка по скитаниям, поднимая голову от очередного венка из клевера, – брат мисс Рэдклифф. Знаменитым художником, а потом его невесту застрелили из ружья, и он сошел с ума от горя.

Выведенная из мечтательного состояния близостью своих мучительниц, Ада осторожно шевельнулась внутри тайника в стене, но очень осторожно, так, чтобы не издать ни звука. Слова «влюбленные» и «невеста» пока что ничего не значили для нее, зато она хорошо знала, как это больно – быть разлученной с тем, кого любишь, и ей было очень жаль мисс Рэдклифф. Ада решила, что именно эта утрата объясняет выражение глубокой скорби, появлявшееся иногда на лице мисс Рэдклифф, когда она думала, что ее никто не видит.

И тут, словно в ответ на ее мысли, с той стороны панели долетел голос:

– Девочки, что вы делаете в коридоре? Увиливаете от занятий? Знаете ведь, что скажет мисс Торнфилд.

– Да, мисс Рэдклифф, – в один голос ответили они.

– Ума не приложу, что вы здесь нашли интересного.

– Ничего, мисс Рэдклифф.

– Надеюсь, вы не корябаете мне стены клюшками для хоккея?

– Нет, мисс Рэдклифф.

– Ну тогда бегите, а я постараюсь не упоминать об этом нарушении дисциплины при мисс Торнфилд, когда она будет составлять список наказаний.

Ада услышала шелест поспешно удаляющихся шагов и удовлетворенно вздохнула.

– Вылезай, девочка, – сказала мисс Рэдклифф и тихонько постучала по стенке. – Ты ведь тоже какое-нибудь занятие пропускаешь.

Пальцы Ады уверенно нащупали в темноте замок, откинули крючок, и панель отъехала в сторону. Мисс Рэдклифф уже ушла – по крайней мере, ее нигде не было видно, – и Ада, торопливо выбравшись из укрытия, вернула панель на место, в который уже раз подивившись тому, как искусно она подогнана: ни шва, ни зазора. Если не знать, что она здесь, ни за что не догадаешься.

Мисс Рэдклифф сама показала ей этот тайник. Как-то раз она обнаружила Аду в библиотеке за тяжелыми парчовыми занавесками, где та пересиживала урок шитья, и велела прийти к ней в кабинет «для небольшого разговора». Ада приготовилась к хорошей головомойке, но вместо этого директриса предложила ей сесть туда, куда она захочет, и сказала:

– Я была ненамного старше, чем ты сейчас, когда попала в этот дом впервые. Мой брат и его друзья были уже взрослыми и не могли заниматься мною – у них не хватало времени. Мне, как они выражались, предоставили полную свободу, и, будучи от природы… – тут она замешкалась, – довольно любознательной, я пустилась в такие исследования, каких от меня никто не ждал.

Этому старому дому, продолжила она, несколько сотен лет, и построили его в такие времена, когда у многих людей были особые причины искать убежища. Тут она пригласила Аду пойти за ней и, пока внизу девочки пели «Оду к радости» Бетховена, показала ей тайник.

– Не знаю, как у вас, мисс Лавгроув, – сказала она тогда, – а у меня в жизни случались такие минуты, когда очень нужно было исчезнуть.

Ада поспешила по коридору к центральной лестнице. Но пошла не вниз, на урок музыкального образования, а совсем в другую сторону, в мансарду, к двери с надписью «Восточный лофт», – это был дортуар, который Ада делила с другой пансионеркой, Маргарет Уортингтон.

Времени у нее было совсем мало; урок музыкального образования надолго не затянется, и девочек скоро отпустят. Ада встала на колени рядом с кроватью и отбросила льняной подзор. Чемодан был на месте, там, где Ада его оставила, и она осторожно выдвинула его наружу.

Ада подняла крышку, и из глубин чемодана на нее глянул крошечный пушистый комочек, разинув ротик в безмолвном жалобном «мя-а!».

Она посадила котенка в ладошку и прижала его к себе.

– Тише, тише, маленький, – шептала она в теплое местечко между его ушками. – Не бойся, я здесь.

Котенок, меся бархатными лапками ее платье, пустился в долгий горестный рассказ о голоде и нужде; Ада улыбнулась и, опустив руку в карман фартучка, купленного мамой в «Хэрродсе», достала оттуда баночку сардинок, которые незадолго до того утащила с кухни.

Покуда котенок разминал лапки, бродя по полу между ковром и стеной, словно гепард по саванне, Ада вскрыла баночку и выудила из нее скользкую рыбку. Держа ее в вытянутой руке, она тихонько позвала:

– Эй, Били, сюда, котенок.

Били подковылял к ней и тут же истребил болтавшуюся у него перед носом сардинку, потом еще одну, и так до тех пор, пока баночка не опустела; тогда он принялся жалобно мяукать, и Ада поставила баночку перед ним на пол, а котенок, опустив в нее мордочку, стал лакать рыбный сок.