Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера

Да я и сама обманула миссис Мак всего две недели назад, когда заявила, что хочу поехать с Эдвардом в деревню. По доброй воле миссис Мак ни за что не отпустила бы меня с ним, ни в Берчвуд-Мэнор, ни тем более в Америку. Со временем я стала ее самой надежной добытчицей, главным источником доходов, и, если я что-то успела усвоить за свою короткую жизнь, вот оно: люди быстро привыкают к деньгам, в том числе к тем, что достаются даром, – раз деньги сами пришли, значит так и должно быть.

Миссис Мак искренне верила в то, что и я сама, и все, что у меня есть за душой, – ее собственность. Вот почему я, чтобы вырваться из Лондона, представила поездку в деревню с Эдвардом как часть плана. Я обещала, что через месяц вернусь с таким богатством, какого они никогда не видели.

– Каким богатством? – сразу спросила миссис Мак, от которой общими словами было не отделаться.

Зная, что самая искусная ложь – та, которая ближе всего к правде, я рассказала всей семейке о планах Эдварда нарисовать меня с бесценным «Синим Рэдклиффом» на шее.

В тайнике было темно и очень трудно дышать. И еще тихо, до жути.

Я стала думать об Эдварде и о том, что делает Фанни там, в лесу.

Потом я вспомнила Бледного Джо и письмо о моем скором отъезде в Америку, отправленное ему из деревни; я добавила тогда, что он может долго не получать известий обо мне, но пусть не волнуется. К письму я приложила свою фотографию «на память», которую Эдвард сделал камерой Феликса.

Я вспоминала отца, ощущение его сильной руки, в которой тонула моя детская ладонь, и то неземное счастье, которое переполняло меня всякий раз, когда мы с ним отправлялись в очередное железнодорожное путешествие, в гости к захворавшим часам.

А еще я думала о матери, которая была как золотистый свет на поверхности моих воспоминаний – теплый, радостный, но всегда неуловимый. Помню один день из детства, который мы провели на реке, за нашим домом в Лондоне. Я уронила в воду ленточку, которой очень дорожила, и беспомощно смотрела, как течение уносит ее все дальше и дальше. Сначала я плакала, но мама объяснила мне, что такова природа реки. «Река, – сказала она, – величайший сборщик дани, взимающий ее с незапамятных пор; не брезгуя ничем, она принимает подношения у берегов и несет к бездонному морю, куда они канут навсегда. Река ничего тебе не должна, маленькая Птичка, так что будь с ней осторожнее».

И тогда я почувствовала, что даже в сплошной черноте тайника я слышу течение реки, что оно укачивает меня, усыпляет…

И услышала кое-что еще – тяжелые шаги по половицам и приглушенный досками пола голос:

– У меня билеты. – Это был Мартин, он стоял прямо над люком. – Куда ты подевалась? Надо только найти «Синий», и можно сматываться.

Вдруг раздался шум, внизу хлопнула дверь, и я поняла, что в дом вошел кто-то еще.

Топот Мартина, и снова тишина.

Громкие голоса, чей-то крик.

А потом выстрел.

Через мгновение – новые крики. И голос Эдварда.

В темноте я пыталась нащупать замок, чтобы открыть люк изнутри, но не нашарила его. Было так тесно, что я не могла ни сесть, ни повернуться. Страх охватил меня, и чем сильнее он становился, тем короче делалось мое дыхание, тем сильнее каждый вздох застревал внутри гортани. Я хотела крикнуть, но голоса не было, только шепот.

А еще было жарко, очень-очень жарко.

Эдвард снова позвал; он звал меня, его голос дрожал от страха. Он звал Люси. Наконец его голос стих где-то далеко.

Вдруг над головой у меня снова раздались быстрые шаги – кто-то бежал со второго этажа вниз, но не Мартин, эти шаги были намного легче, – потом последовал сильный удар, и половицы над моей головой вздрогнули.

Вздрогнули, но не поднялись.

Я была лодочкой на воде, река тихо баюкала меня, и я, закрыв глаза, вспомнила еще вот что. Совсем маленькая, даже не годовалая, я лежу в своей колыбельке, на втором этаже маленького домика в Фулэме. Теплый ветерок влетает в окно, принося утренние голоса птиц и таинственные запахи сирени и ила. Круглые световые пятна танцуют по потолку, сменяясь тенями, а я лежу и наблюдаю за их танцем. Я тяну ручонку, чтобы их достать, но солнечные зайчики раз за разом проскальзывают сквозь пальцы…

Весна 1882 года

– Славное местечко. Внутри, конечно, немного запущено, но в основе все цело. Вот подождите, отопрем дверь, и вы сами увидите.

Ни перед самой собой, ни перед поверенным Эдварда Люси не притворялась, будто не бывала в Берчвуд-Мэнор раньше; однако подчеркивать это не хотела. Просто ждала молча, когда поверенный вставит в замок ключ и повернет его.

Было раннее весеннее утро, воздух еще не прогрелся с ночи. Сад перед домом оказался ухоженным – не то чтобы очень, но сорняков было не видать, и ползучие растения не оккупировали дорожки. Жимолость на фасаде дома была вся в бутонах, на стене и вокруг окна кухни уже открывались первые звездочки жасмина. Надо же, как поздно. В Лондоне все уже цветет и благоухает, но, как часто говорил Эдвард, городские растения – нахальные выскочки в сравнении со своими скромными деревенскими родственниками.

– Ну вот, – произнес мистер Мэтьюз из фирмы «Холберт, Мэтьюз и сыновья», когда ключ с негромким, но отрадным щелчком повернулся в замке. – Наконец-то.

Дверь распахнулась, и Люси почувствовала, как от страха у нее забурлило в животе.

Двадцать лет ее нога не ступала на порог этого дома, и все двадцать лет она тревожилась, гадала, заставляла себя не думать, и вот наконец она узнает правду.

Пять месяцев назад, через считаные дни после того, как их настигло известие о кончине Эдварда в Португалии, она получила письмо. Утро она провела в музее на Блумсбери-стрит, где вызвалась помочь с каталогизацией пожертвованных коллекций, затем вернулась, села за чай – и тут Джейн, ее горничная, принесла утреннюю почту. Письмо, написанное на листе фирменной бумаги с золотым тиснением наверху, начиналось с изъявлений глубочайшего сочувствия по поводу понесенной ею утраты, далее шло уведомление о том, что ее брат, Эдвард Джулиус Рэдклифф, составил завещание в ее пользу. В заключение авторы письма просили «мисс Рэдклифф» назначить дату и время для обсуждения подробностей завещания в одном из отделений фирмы.

Люси перечла письмо еще раз, и ее взгляд зацепился за слова: «ваш брат, Эдвард Джулиус Рэдклифф». Ваш брат. Интересно, подумала она, многим ли получателям наследства приходится напоминать, в каком родстве они состоят с завещателем.

Для нее, Люси, такое напоминание было излишним. Хотя она не видела Эдварда много лет, а последний разговор, короткий и сухой, у них был в какой-то сомнительной парижской гостинице, напоминания о нем присутствовали в ее жизни постоянно. Дома на каждой стене висели его картины; мать запретила их снимать, втайне надеясь, что когда-нибудь Эдвард вернется и продолжит все с того, на чем остановился, может быть, даже «сделает себе имя», как Торстон Холмс или Феликс Бернард. Вот почему прекрасные лица Адель, Фанни и Лили Миллингтон – спокойные, задумчивые, выразительные – словно парили над ней, пока она пыталась как-то жить дальше. Казалось, эти трое глядели на нее всегда, куда бы она ни шла и что бы ни делала. Люси всегда избегала встречаться с ними взглядом.

Люси послала Холберту и Мэтьюзу ответное письмо, сообщив, что в полдень пятницы придет к ним в Мэйфер; именно там, сидя у большого письменного стола темного дерева и глядя в окно на тихо падавшие хлопья первого декабрьского снега, она впервые узнала от старого юриста о том, что Берчвуд-Мэнор – «большой сельский дом в деревушке под Леклейдом-на-Темзе» – теперь принадлежит ей.

Когда встреча окончилась и Люси уже собралась назад, в Хэмпстед, мистер Мэтьюз попросил ее заранее сообщить, если она захочет отправиться в Беркшир: он даст ей в провожатые своего сына. Люси, у которой в тот момент не было никакого желания посещать Беркшир, ответила, что не ждет от них так многого. Как же, это ведь «входит в наши обязанности, мисс Рэдклифф», возразил Мэтьюз, указывая на табличку, висевшую на стене за его спиной. На ней золотым курсивом было написано:

ХОЛБЕРТ, МЭТЬЮЗ И СЫНОВЬЯ

Мы существуем,

чтобы исполнять желания наших клиентов,

как прижизненные, так и посмертные

Когда Люси вышла из адвокатской конторы, в голове у нее царил хаос, что, вообще-то, было ей совсем не свойственно.

Берчвуд-Мэнор.

Какой щедрый дар; и обоюдоострый, словно меч.

Все следующие дни и недели, самые темные в году, Люси непрерывно ломала голову над тем, не потому ли Эдвард оставил дом именно ей, что на каком-то глубинном уровне знал или хотя бы догадывался – не зря ведь они были очень близки когда-то. Но в конце концов, как человек рациональный, отвергла эту мысль. Во-первых, догадываться, в сущности, было не о чем, Люси сама ничего не знала наверняка. Во-вторых, Эдвард совершенно недвусмысленно высказался о своих намерениях: к завещанию прилагалось рукописное письмо, в котором он выражал желание, чтобы его сестра открыла в этом доме школу для девочек, таких же незаурядных, какой в свое время была она сама. Иными словами, для девочек, стремящихся к знанию, в котором им отказано.

При жизни Эдвард обладал редким даром убеждения, умел превращать людей в своих единомышленников; его слова не утратили влияния и после смерти. И Люси, которая еще в конторе Холберта и Мэтьюза дала зарок немедленно продать дом и никогда больше не входить туда по своей воле, вскоре обнаружила, что образ Эдварда просочился в ее мысли и начинает влиять на ее решения.

Люси шла домой через Риджентс-парк, где гуляли дети, задерживая взгляд то на одной маленькой девочке, то на другой: это сейчас они послушно шагают рядом с нянями, но в будущем наверняка захотят видеть, знать и делать больше, чем им разрешено. Люси уже видела себя во главе стайки розовощеких девушек, любознательных, голосистых, скроенных по иным лекалам, чем их сверстницы; девушек, которые хотят учиться, расти и развиваться. Все следующие недели она почти не думала ни о чем другом, одержимая мыслью о том, что все в жизни вело ее к этому; что открытие школы для девочек в доме с двумя фронтонами у излучины реки будет самым «правильным» поступком в ее жизни.

И вот она здесь. Пять месяцев ушло на то, чтобы уговорить себя приехать, но теперь она готова.

– Я должна что-нибудь подписать? – спросила она, когда юрист провел ее на кухню; квадратный сосновый стол стоял на том же самом месте. Люси даже показалось, что Эмма Стернз вот-вот выйдет из своего закутка, заглянет в гостиную и молча покачает головой, увидев по ту сторону двери нечто неподобающее, по ее понятиям.

Юрист поглядел на нее с удивлением:

– Что подписать?

– Ну я не знаю. Я никогда еще не получала дом в наследство. Какой-нибудь акт передачи собственности, к примеру?

– Вам нечего подписывать, мисс Рэдклифф. Передача уже состоялась. Дом ваш.

– Ну, тогда, – Люси протянула юристу руку, – мне остается только поблагодарить вас, мистер Мэтьюз. Было приятно познакомиться.

– Но, мисс Рэдклифф, вы разве не хотите, чтобы я показал вам недвижимость?

– В этом нет необходимости, мистер Мэтьюз.

– Но вы же приехали в такую даль…

– Полагаю, я могу остаться здесь уже сегодня?

– Да, конечно; как я и сказал, дом целиком ваш.

– Тогда позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что вы любезно составили мне компанию. А сейчас, с вашего позволения, я хотела бы заняться делами. Здесь будет школа, вы не забыли? Я собираюсь открыть здесь школу для многообещающих юных леди.

Но Люси не сразу взялась за подготовку к открытию школы. Было еще одно дело, и им следовало заняться незамедлительно. Задача столь же пугающая, сколь срочная. Пять месяцев она перебирала разные возможности. Нет, если говорить честно, то куда дольше. Почти двадцать лет она ждала и вот теперь наконец сможет узнать правду.

Закрыв дверь за молодым мистером Мэтьюзом, который вышел с подавленным видом, она еще долго стояла у кухонного окна и следила за каждым его шагом. Лишь когда стук подошв перестал быть слышен на каменной дорожке и лязгнул, вставая на место, язычок замка на калитке деревянных въездных ворот, Люси перевела дух. Повернувшись к окну так, что спина оказалась плотно прижатой к стеклу, она еще раз оглядела кухню. Странно, но все здесь осталось в точности так, как она помнила. Жутковато даже – словно она отлучилась всего на часок, чтобы сходить в деревню, но задержалась в пути, а когда вернулась, то выяснила, что пары десятков лет как не бывало.

В доме стояла тишина, но не мертвая. Люси вспомнилась сказка из книги Шарля Перро, которую в детстве читал ей Эдвард: «La Belle au bois dormant» – о принцессе, которая на сто лет уснула заколдованным сном за стенами своего замка в густом лесу. Эта сказка и вдохновила его на создание «Спящей красавицы». Романтичность была не в характере Люси, но сейчас, стоя спиной к кухонному окну, она почти верила, что дом знает о ее возвращении.