Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера

Кто-то пошевелился на кушетке, и Джек вспомнил, что он не один.

Стремительно, словно кусочки стекла в калейдоскопе, события прошлой ночи встали на место. Гроза, отказ таксиста приехать, бутылка вина, купленная им по какому-то наитию в «Теско».

Она еще спала, такая нежная, темные волосы аккуратно пострижены вокруг ушей. Джеку она напомнила чайную чашку, оказавшуюся не в том месте и не в то время, – у него был особый талант ронять их и разбивать.

На цыпочках он прошел по коридору и направился в пивоварню, где стал заваривать чай.

Когда он вернулся с двумя кружками, над которыми поднимался ароматный парок, она уже проснулась и сидела на той же кушетке, обернув плечи одеялом.

– Доброе утро, – сказала она.

– Доброе.

– Я не поехала в Лондон.

– Я заметил.

Они проговорили всю ночь. Истина, красота и свет – в этой комнате, как и во всем доме, точно была какая-то магия. Джек рассказал ей о своих девочках и о Саре. О том, что стряслось в банке, как раз перед тем, как он ушел из полиции. Джек отказался тогда выполнять приказ, и дело кончилось тем, что он спас семерых заложников, а сам словил пулю в плечо. Во всех газетах его славили как героя, но для Сары это стало последней каплей.

– Как ты мог, Джек? – сказала она ему тогда. – Ты совсем не думал о детях? О наших девочках? Тебя ведь могли убить.

– Там, в банке, тоже были дети, Сар.

– Но чужие. Какой из тебя отец, если ты не в состоянии осознать эту простую разницу?

Джек не знал, что ответить. А она вскоре собрала вещи и заявила, что возвращается в Англию, поближе к родителям.

Еще он рассказал Элоди про Бена: как тот погиб ровно двадцать пять лет назад, в пятницу, как его смерть сломала их отца. А Элоди рассказала ему о смерти матери, тоже двадцать пять лет назад, и об отце, до сих пор придавленном горем, – она собиралась поговорить с ним, как только вернется в Лондон.

Она рассказала ему о своей подруге Пиппе и о работе, которую очень любит, признавшись, что ей всегда казалось, будто эта любовь делает ее немного странной в глазах других, но теперь ей все равно.

А под конец, когда они переговорили буквально обо всем и пропустить такую заметную вещь, как кольцо у нее на пальце, было уже просто подозрительно, он спросил ее об этом, и она ответила, что помолвлена и скоро выходит замуж.

Эти слова резанули Джека так больно, что он даже удивился: разве можно чувствовать такое в отношении человека, которого знаешь в общем и целом часов сорок? И попытался спустить все на тормозах. Сказал «поздравляю» и спросил, каков он, этот счастливец.

Алистер – все Алистеры, которых Джек встречал в жизни, оказывались почему-то полными придурками, – так вот, Алистер был банкиром. Он был милым. Успешным. Иногда забавным.

– Есть, правда, одна проблема, – добавила она, состроив гримаску, – по-моему, он меня не любит.

– Почему? Что с ним не так?

– Мне кажется, он влюблен в другую женщину. И еще мне кажется, что эта женщина – моя мать.

– Хм, это как-то… неожиданно, учитывая обстоятельства.

Она не смогла сдержать улыбку, а Джек спросил:

– Но ты-то его любишь?

Сначала она не ответила, потом вдруг сказала:

– Нет, – так, словно сама удивилась. – Нет, я его не люблю, правда.

– Так. Ты, значит, не любишь его, а он, похоже, влюблен в твою мать. Зачем тогда выходить за него замуж?

– Ну, все уже на мази. Цветы заказаны, приглашения разосланы…

– Это, конечно, все меняет. Приглашения в особенности. Их ведь не вернешь.

Сейчас он протянул ей кружку с чаем и сказал:

– Как насчет прогуляться по саду до завтрака?

– Ты будешь кормить меня завтраком?

– У меня это хорошо получается. По крайней мере, мне так говорили.

Они вышли на улицу через заднюю дверь, ту, что ближе к пивоварне, прошли под каштаном и оказались на лужайке. Джек сразу пожалел, что не захватил солнечных очков. Мир вокруг был промыт, как стекло, нигде ни пятнышка, все четко, как на передержанном фото. А когда они повернули за угол и оказались в саду перед домом, Элоди вскрикнула.

Проследив за ее взглядом, он увидел, что гроза повалила старый японский клен и тот лежит, разметав рыжую крону, поперек дорожки из плитняка, а узловатые корни торчат к небу.

– Моим коллегам по музею это не понравится, – сказал он.

Они подошли ближе – поглядеть, насколько велик ущерб, – и вдруг Элоди сказала:

– Смотри. Кажется, там что-то есть.

Джек опустился перед ямой на колени, протянул руку и кончиками пальцев коснулся гладкого пятачка, глядевшего на них из-под земли.

– Может быть, это твое сокровище, – с улыбкой сказала она ему. – И оно все время было здесь, прямо у тебя под носом.

– Ты вроде говорила, что это сказка для детей?

– Мне и раньше случалось ошибаться.

– Так что, будем копать?

– Похоже, придется.

– Тогда сначала позавтракаем.

– Конечно, завтрак в первую очередь, – поддержала его она. – Ведь я слышала, что ты в этом деле дока, Джек Роулендс, и я ожидаю от тебя чудес.

Новость застигла Типа в студии. Позвонила женщина, их соседка: Лорен умерла, автокатастрофа где-то под Редингом; Уинстон вне себя от горя; девочка справляется.

Это слово тогда особенно его зацепило. «Справляется». Странно слышать такое о шестилетней малышке, которая только что потеряла мать. Но было понятно, что именно хотела сказать та женщина, миссис Смит. Тип почти не знал эту девочку, пальцев на одной руке больше, чем тех раз, когда он видел ее за воскресным ланчем в доме ее родителей. За столом она всегда сидела напротив, такая крохотная, незаметная, и буквально не сводила с него больших, любопытных глаз; но он видел достаточно, чтобы понять – эта малышка совсем не такая, какой в ее возрасте была Лорен. Эта вся внутри. У Лорен, наоборот, нутро будто вырабатывало электричество, причем всегда, с первого дня жизни. И ее личное напряжение всегда было выше, чем у других людей. Именно поэтому она была так неотразима в детстве – ее все любили, – но это не значит, что с ней было легко. Наоборот, с ней ты вечно был как под лучом прожектора.

Выслушав новость, Тип аккуратно вернул трубку телефона на рычаг, а сам опустился на скамью у верстака. Слезы навернулись на глаза, когда его взгляд упал на табурет напротив. На прошлой неделе там сидела Лорен. Она зашла к нему, чтобы поговорить о Берчвуд-Мэнор, спросить, как туда проехать.

– То есть ты хочешь знать адрес?

Он продиктовал его, а потом спросил, зачем он ей понадобился – она что, хочет туда поехать? Лорен кивнула головой и сказала: да, ей предстоит сделать очень важную вещь, и не где придется, а в нужном месте.

– Я знаю, это всего лишь сказка, – добавила она, – и не могу объяснить тебе, как это случилось, но чувствую, что именно из-за нее я стала такой, как сегодня. – Продолжать Лорен не захотела, и они заговорили о другом, но уже на пороге она вдруг остановилась и сказала: – А знаешь, ты был прав. Время и впрямь делает невозможное возможным.

Пару дней спустя в газете он прочел о ее концерте в Бате и, едва увидев имя второго солиста, понял, что́ она задумала. Она собиралась проститься с человеком, который некогда был ей очень дорог.

Шестью годами раньше, вернувшись из Нью-Йорка, она сидела на том же табурете. Тип помнил, какой у нее был тогда вид: что-то случилось, он сразу это понял.

И точно: она сказала, что влюбилась, и еще, что выходит замуж.

– Поздравляю, – ответил он, хотя это, видимо, было не все.

Обнаружилось, что две части ее новости были связаны между собой вовсе не так, как можно было предположить.

Она влюбилась в одного из тех молодых музыкантов, которых пригласили в Нью-Йорк сыграть квинтет, – в скрипача.

– Все произошло мгновенно, – рассказывала она. – Любовь накатила внезапно и захватила меня целиком, ради нее стоило рисковать, стоило идти на жертвы, и еще я сразу поняла, что никогда ни с одним другим мужчиной у меня не будет так же.

– А он?..

– Это было взаимно.

– Но почему тогда…

– Он женат.

– А-а.

– На женщине по имени Сьюзен, милой, очаровательной, они знакомы с детства, и он никогда не причинит ей боль. Она все о нем знает, работает в начальной школе учительницей и печет изумительный шоколадный кекс с арахисовой пастой: принесла его на репетицию, угостила нас всех, а потом села на пластмассовый стул в сторонке и стала слушать, как мы играем. А когда мы кончили, она плакала, Тип, – понимаешь, плакала, так ее тронула наша музыка, – и я поняла, что не могу даже ненавидеть ее. Как можно ненавидеть женщину, которую музыка трогает до слез?

Тут вполне можно было ставить точку, но оказалось, что есть и третья часть.

– Я беременна.

– Понятно.

– Так вышло.

– Что будешь делать?

– Выйду замуж.

И она рассказала ему о том, что Уинстон сделал ей предложение. Тип встречал этого парня пару раз: тоже музыкант, хотя и не такой, как Лорен. Но человек хороший – а главное, безнадежно влюблен в Лорен.

– И как, он не возражает…

– Насчет ребенка? Нет.

– Вообще-то, я хотел сказать, насчет того, что ты любишь другого мужчину.

– Я была с ним честной. Он сказал, что это не имеет значения, что любовь бывает разной, а человеческое сердце не приемлет ограничений. И еще, что со временем я могу передумать.

– Может, он прав.

– Нет. Это невозможно.

– Время – загадочный и могучий зверь. Одна из его любимых повадок – делать невозможное возможным.

Но ничто не могло поколебать ее решимости. Никого и никогда она не сможет полюбить так, как любит того скрипача.

– Но это не значит, что я совсем не люблю Уинстона, Тип. Я его люблю: он хороший человек, добрый; таких надежных друзей, как он, у меня мало было в жизни. А ведь это кое-чего стоит, я же понимаю.

– Мне такого испытать не удалось.

Она потянулась через стол и крепко сжала его руку.

– А что ты скажешь ребенку? – спросил Тип.

– Правду, когда – и если – она спросит. Мы с Уинстоном так договорились.

– Она?

Лорен улыбнулась:

– Просто предчувствие.

Она. Девочка, Элоди. Тогда, во время воскресных обедов, Тип ловил себя на том, что тоже наблюдает за ней через стол, озадаченный чем-то в ней, но чем именно, долго не мог сообразить; и наконец понял – она ему кого-то напоминала. И только теперь, когда внезапная смерть ее матери словно добавила резкости всем предшествующим событиям, он догадался, кого именно, – его самого. Как и Тип, она была тихим ребенком, но за этими тихими водами скрывался глубокий омут.

Тип встал, подошел к полке, где хранил банку со всякой всячиной, запустил в нее руку и вынул камень. Подбросил его на ладони, точно взвешивая. Он до сих пор помнил, что рассказывала о нем та женщина, Ада. В тот вечер они сидели вдвоем на скамейке перед пабом в Берчвуде; было лето, солнце уже зашло, но света еще хватало, чтобы показать ей камни и палочки, которые он подобрал по дороге. В те времена карманы у него никогда не пустовали.

Она по очереди брала каждое из его сокровищ и внимательно рассматривала, поворачивая то так, то эдак. Ей тоже нравилось собирать разные разности в этом возрасте, сказала она тогда; и теперь тоже их собирает; у взрослых это называется археологией.

– А у тебя есть любимая находка? – спросила она вдруг.

Тип ответил, что есть, и показал ей особенно гладкий кусочек кварца, почти правильной овальной формы.

– А вы находили что-нибудь такое же красивое?

Ада кивнула:

– Да, когда я была чуть старше, чем ты сейчас.

– Мне пять.

– Ну вот, а мне в то время было восемь. Произошел несчастный случай. Я выпала из лодки в реку, а плавать не умела.

Тип помнил, как напрягся тогда: кажется, где-то он это слышал.

– И вот, упала я, значит, в воду и тону себе потихонечку.

– Вы думали, что умрете?

– Да.

– Одна девочка утонула тут, в реке. Правда.

– Да, – подтвердила она серьезно. – Но это была не я.

– Это она тебя спасла?

– Да. Когда я уже поняла, что больше не могу задерживать дыхание, я вдруг увидела ее. Неотчетливо и всего на одно мгновение; потом она исчезла, а на ее месте оказался камень – он сиял, окруженный светом, и я почему-то поняла, так ясно, будто мне нашептали на ухо, что если я протяну руку и схвачу его, то выплыву.

– И выплыли.

– Как видишь. Одна мудрая женщина сказала мне, что есть вещи, которые приносят нам удачу.

Эта мысль очень понравилась ему тогда, и он спросил, где найти такую вещь. И объяснил зачем: его папу только что убили на войне и он очень тревожится за маму, ведь настала его очередь заботиться о ней, а он не знает, как это делать.

Ада кивнула ему и ответила:

– Я приду завтра к вам в дом, навестить тебя. Ты не возражаешь? У меня есть одна вещь, которую я хочу тебе подарить. Я даже думаю, что она предназначена для тебя. Она знала, что однажды ты появишься здесь, и сама нашла к тебе дорогу.