Он отпустил мою руку. Я отшатнулась и с горечью произнесла:

— Надо же, сколько преданности Октавиану!

Несмотря на презрение, прозвучавшее в этих словах, Юба лишь улыбнулся.

— Правильно. Все мы — под властью Цезаря.

— Но не я!

— Ты тоже, царевна.

Мимо прошли мужчины, одетые фараонами, но ни один из них даже не посмотрел в мою сторону. Опасливо покосившись на моего спутника, все торопились отойти подальше. Юба взял мою руку, и мы опять зашагали по направлению к Палатину.

— Куда ты меня ведешь?

— Возвращаю на место, — отрезал он.

В вестибуле навстречу нам раздался чей-то быстрый топот, и у меня внутри похолодело.

— Селена! — Октавия приложила руку к груди. За ее спиной появились Марцелл с Александром. — Мы повсюду тебя искали! Думали даже, что… — Тут она с подозрением посмотрела на Юбу. — Ты ведь не собиралась бежать?

— Нет, она хотела принести жертву Юпитеру, — отвечал мой спутник. — Мы повстречались у храма.

Октавия ласково заглянула в мои глаза — и не проронила ни слова упрека, хотя прекрасно поняла, как было на самом деле.

Когда все ушли, Александр уставился на меня.

— Ты ведь правда не…

Я отвернулась и нетвердым шагом пошла в нашу комнату.

— Мне передали послание из Египта.

Брат быстро захлопнул дверь.

— Как это?

— В храме Юпитера к нам подходил верховный жрец Исиды и Сераписа, он дал мне записку.

При свете лампы лицо Александра казалось бледным, словно у призрака.

— И ты собиралась отправиться через весь Рим, чтобы с ним поболтать? И даже не рассказала!

— Ты бы меня отговаривал.

— Еще бы! Боже, Селена. Как можно быть такой глупой? Птолемеи больше не правят в Египте. Все кончено.

— Ничего не кончено, — возразила я, стягивая парик; от усталости не хотелось даже возиться с туникой и смывать краску. — Покуда мы живы…

За дверью послышался шорох, а потом негромкий стук. Александр беспокойно взглянул на меня и сказал:

— Войдите.

Мы тут же бросились по кушеткам и спрятались под одеялами.

На пороге возникла Октавия — должно быть, решила все-таки пожурить меня за проступок. Она поставила свою лампу на столик со стороны Александра и опустилась на край его кушетки, так чтобы видеть нас обоих. Я затаила дыхание.

— Завтра начнется учеба, — мягко проговорила сестра Цезаря. — Галлия отведет вас на Форум, к святилищу Венеры Родительницы, и познакомит с учителем Веррием. Ближайшие несколько лет он будет вашим наставником. — Не дождавшись ответа, она продолжила: — Там будут и Марцелл, и Тиберий, и Юлия.

Мы по-прежнему не знали, что на это сказать, и тогда Октавия застенчиво проговорила:

— А пир вам понравился?

Александр из вежливости кивнул.

— У Цезаря очень красивая вилла.

Я точно знала: он лжет. Любой из домиков для гостей нашей мамы смотрелся куда величественнее, и всех здешних фонарей не хватило бы, чтобы осветить самый маленький из дворцовых садов Александрии.

Однако хозяйка была польщена.

— Мой брат превращает город, выстроенный из глины, в сказку из белого мрамора. У них с Агриппой большие замыслы.

Она ласково положила руку на лоб Александра, и тот чуть заметно поморщился.

— Спокойной ночи.

Сестра Цезаря встала и на прощание посмотрела на меня так, как умела только Хармион.

— Valete[16].

За порогом Октавию ждал худой лысеющий человек. Он обнял ее за талию и повел в спальню. Как только дверь захлопнулась, я села и вопросительно посмотрела на Александра.

— Архитектор Витрувий, — пояснил он.

— Автор «De Architectura»?[17] — Это был единственный римский зодчий, которого изучали в Муcейоне. — Думаешь, они…

— Любовники? Да, наверное. Он пришел посмотреть на твои рисунки, но ты куда-то запропастилась. Скажи спасибо, что Цезарь в неведении. Вместо этого его сестра приходит сюда пожелать нам спокойной ночи. Если б ты только знала, как нам повезло…

— В чем? Потерять царство? Лишиться братьев, мамы, отца, даже Ирады и Хармион — в чем тут везение?

— В том, что мы живы!

Александр сел на кушетке. Я услышала, как в соседней комнате открылось окно: должно быть, Марцеллу хотелось глотнуть свежего воздуха. У меня запылали щеки. А брат продолжал:

— Нас могли заточить в тюрьму или сделать рабами, как Галлию. Радуйся, что тебя нашел Юба, а не кто-то другой.

С этими словами он погасил светильник, но и во тьме передо мной горели глаза нумидийца, полные гнева и возмущения.


Галлия разбудила нас на рассвете. Водрузила на стол кувшин с водой, а другие рабыни поставили рядом чаши, наполненные сыром и оливками, и свежевыпеченный хлеб. Впрочем, даже самые дразнящие запахи не соблазнили нас вылезти из постелей.

— Солнце встало! — громко подбодрила Галлия. — Госпожа, тебя ждут в атрии, да и утренний салютарий начался. Живо сбрасывайте свои туники и надевайте тоги!

Приоткрыв один глаз, я увидела, как брат натянул подушку на голову, и простонала:

— Салютарий — это что?

Галлия резко хлопнула в ладоши, так что Александр даже вздрогнул.

— Это время, когда клиенты приходят на виллу просить положенные им деньги, а чаще всего — выклянчивать помощь. Любой горожанин, у кого завалялась хоть пара денариев, устраивает по утрам салютарий. А как иначе пекарю или портному получить заслуженную плату?

Присев на кушетке, брат подозрительно покосился на еду.

— Оливки с сыром?

— И хлеб. Давай собираться, — сонно сказала я. — Марцелл уже поет в коридоре.

Очевидно, что-нибудь непристойное, к примеру о жрицах Бахуса.

— Да что с вами? — воскликнула Галлия. — Вставайте, вставайте!

Мы вскочили с кушеток и переглянулись.

— Наш первый учебный день, — насмешливо протянула я. — Интересно, кто больше обрадуется — Юлия или Тиберий?

— Ты ведь знаешь, почему она тебя недолюбливает.

— Кто сказал, что Юлия меня недолюбливает? — переспросила я, шагая вслед за ним в купальню.

— Она уже дважды была помолвлена, — проговорил Александр, ополаскивая лицо лавандовой водичкой из чаши. — Сначала Антилл, потом Котизон, дакийский царь… А после Октавиан передумал выдавать ее за иноземца, ведь теперь ему нужен наследник. В общем, Цезарь надеется поженить их с Марцеллом, а ты в последнее время крутишься рядом. Вот Юлия и ревнует.

— Откуда ты знаешь?

Брат сверкнул глазами.

— Она сама рассказала вчера вечером. Пока тебя зачем-то носило к подножию Палатина.

— Это правда, они помолвлены? — обратилась я к Галлии.

— Да, — осторожно сказала она, и мне пришлось наклониться над умывальной чашей, чтобы скрыть разочарование.

— Впрочем, помолвки в Риме недорого стоят, — прибавила Галлия, протягивая мне квадратный кусок льняной материи.

— Почему?

— Так уж получается. Большинство женщин выходят замуж по четыре-пять раз кряду.

Я даже замерла, приняв у нее кувшинчик с пастой для зубов.

— Разве можно любить стольких мужчин?

— Ну, твоя мама любила многих, — возразила рабыня.

— Двоих, — отрезала я. — Юлия Цезаря и Марка Антония. И все.

Галлия недоверчиво покачала головой, так что мой брат вмешался.

— Это правда. Римляне могут судачить сколько угодно, но у нее было только два мужа. И она хранила верность папе до самой смерти.

— Как univira, — благоговейно пробормотала рабыня.

Я нахмурилась, и она пояснила:

— Жена единственного супруга. Что ж, в Риме таких почти не осталось. Даже после пятнадцати лет замужества, если отец невесты найдет ей более выгодную партию… — Галлия щелкнула пальцами, показывая, что брак будет расторгнут за считаные дни. — Да и после смерти супруга полагается сразу брать себе нового, даже если вдове уже пятьдесят лет от роду.

— Кто это выдумал? — с отвращением бросила я и принялась натирать зубы.

Галлия развела руками.

— Римляне. Мужчины. Такие вопросы решают отцы и братья. Хозяйка Октавия просто счастливица: ей больше не придется выходить замуж. Цезарь выдал сестре особое разрешение — вести свой собственный дом в одиночку.

После этого мы вернулись в комнату и натянули свежевыстиранную одежду. У меня из головы не выходили гневные обвинения Юбы. Значит, не придется пачкать руки, чтобы здесь выжить? А как насчет замужества с нелюбимым — и новых браков в угоду Цезарю? И еще неизвестно, что ждет Александра, если его вообще оставят в живых по достижении пятнадцатилетия. Может статься, нас разбросают по разным странам, точно пару игральных костей, да еще не раз и не два?

Галлия аккуратно затягивала мой пояс, и я тихо спросила:

— Значит, женщины в Риме так мало ценятся?

— Когда рождается девочка, — отвечала она, — семья впадает в уныние. Дочь — это invisa, ничтожная, нежеланная. Она имеет право лишь на то, что получит от отца.

— В Галлии было точно так же?

— Нет. Но теперь я хуже, чем invisa. Хуже низкой воровки. Мой отец был царем. После победы над ним Цезарь заполонил невольничий рынок нашими соотечественниками, так что обычный раб стал цениться в каких-то пятьсот денариев. Теперь даже булочник может позволить себе держать в хозяйстве девушку для телесных утех.

Я поморщилась, а она продолжала печально:

— Станьте нужными Цезарю. Не дайте ему заподозрить вас даже в мыслях о побеге. Тем более что бежать все равно некуда. Найдите в себе талант. — Галлия повернулась к Александру, одетому в столь безупречную тогу, что можно было принять его за настоящего римлянина, если бы не диадема. — Дайте Октавиану понять, что вы полезны Риму.

— Для чего? — возразила я с горечью. — Чтобы однажды я стала женой сенатора, а моего брата женили на пятидесятилетней матроне?

— Нет. Чтобы однажды вернуться в Египет, — твердо сказала Галлия и перешла на шепот: — Зачем, по-вашему, Юба ни на шаг не отходит от Цезаря? Надеется стать префектом царства, когда-то принадлежавшего его предкам.

— И что же, Октавиан пойдет на это? — вмешался Александр.

— Не знаю. Юба и тот не знает. Мое царство стерто с лица земли… — Ее взор затуманился, будто бы вновь наблюдая давно забытые ужасные картины. — Но ваше — нет. Достаточно проявить повиновение…

Ее оборвал громкий стук в дверь.

— Готовы? — ворвался к нам улыбающийся Марцелл.

Галлия уперлась руками в бока.

— К чему стучаться, хозяин, если ты все равно не ждешь ответа?

Он виновато посмотрел на нас с братом.

— Просто я услышал ваши голоса… И вообще, разве долго надеть тунику? Пусть даже очень красивую, — прибавил племянник Цезаря, глядя на голубой шелк, выбранный для меня, несомненно, самой Октавией.

Мои щеки словно обдало жаром.

— Идем на Форум, — позвал Марцелл, предложив мне руку. — Правда, не представляю, какое занятие предложит сегодня учитель Веррий. В городе можно оглохнуть от шума, так что мы просто не докричимся друг до друга. Но мама велела…

— Разве она не хочет, чтобы вы приняли участие в торжествах? — поинтересовался Александр.

— И пропустили занятия? — насмешливо уточнил Марцелл. — Ни в коем случае. Да и дядя считает, что одного дня более чем достаточно. Не хочет, чтобы мы пресытились впечатлениями.

К этому времени в атрии виллы уже не осталось свободного места, которое не заняли бы клиенты Октавии.

— Похоже, салютарий продлится весь день, — заметила я, шагая вслед за Галлией.

Марцелл покачал головой.

— Пару часов, не больше. Маме надо еще успеть в Субуру, на благотворительную работу. Будь у нее достаточно хлеба, на римских улицах не осталось бы ни одного голодного человека.

— Мы тоже отправимся с ней? — полюбопытствовал Александр, и племянник Цезаря рассмеялся.

— Боже, конечно нет. После школы наведаемся в Большой цирк. Я захватил деньжат, будем делать ставки.

В портике перед нами возникли Тиберий и Юлия. Я поспешила отнять ладонь у Марцелла.

— Можешь не волноваться, — хохотнул Тиберий, заметив мой жест. — Юлия уже видела вас вдвоем и теперь с ума сходит от ревности.

— Не обращай на него внимания. — Девушка сладко улыбнулась Марцеллу и даже демонстративно взяла меня за руку. — Я и Селена станем добрыми подругами.

— Наверное, твой отец пришлет нам солдат для сопровождения? — спросила я.

— Солдаты! — фыркнула Юлия. — С нами женщина-воительница своего племени.

Я посмотрела на Галлию. Волосы цвета пшеницы, гордый профиль… Настоящая царица, да и только. Тут солнце пробилось через ее тунику, и у бедра проступили очертания кожаных ножен. К тому же она открыто носила на поясе нож. Я изумленно взмахнула ресницами.