Она стала спускаться по лестнице и увидела в окно, как через главные ворота во двор въехала маленькая зеленая машина, за рулем сидел Салман! Больше в машине никого не было. Остальные ступеньки Суман пробежала, нашла дверь в приемную. Закрыла лицо концом сари и спряталась за колонной. Она видела, как подъехал Салман и резко затормозил, достал из машины пакет, прошел в приемную и заспешил по лестнице наверх. Суман пошла за ним. Кровь кипела, бурлила, толчками стучала в висках. Суман остановилась в конце коридора, откуда была видна койка Нилам на галерее.

Салман вытаскивал из пакета абрикосы и мыл их водой из стакана. Потом он присел на койку Нилам, наклонился и поднес ей ко рту абрикос.

Суман повернулась и пошла прочь. В ушах звучал безумный хохот и крик Сохни:

«Ложь! Все было ложью, все лгут мне. Почему мне все лгут?»

22

— …Ну, ну, успокойся, — уговаривал ее доктор Рафик, расхаживая по комнате. — И прежде всего поговори с Юсуфом. — Суман сидела в кресле, опустив голову. Она заговорила медленно, с трудом находя слова:

— Господин Рафик, я решилась на этот разговор с превеликим трудом. Больше я не хочу говорить ни с кем. Все и так ясно.

Ее сердце было полно горечи и гнева. К доктору Рафику она пришла потому, что искала сочувствия, а он принялся защищать Салмана. Очевидно, тут было что-то такое, о чем они все не хотели ей говорить. Ведь она дочь таваиф, продажной куртизанки, а Салман — единственный сынок, гордость благородной и знатной семьи. Поиграть с ней в любовь он еще мог, но навсегда взять ее руку в свою, оказать честь, которую оказывают жене, — такого груза брать на свои плечи не захотят даже те, которые называют себя прогрессивными. Вот и доктор Рафик защищает его, да и Юсуф, наверное, станет говорить то же самое. Так зачем ей лить перед ними слезы и ронять свое достоинство? С нее достаточно. Зачем увеличивать свои страдания, зачем к страданиям добавлять еще и позор? Уж теперь она никогда не забудет, что она — это одно, а другие люди — совсем иное. Она вырвет из своего сердца образ Салмана и выбросит его прочь. И если происхождение так важно, что его не может исправить даже сила любви, пусть будет так. Она не потянется к этим людям за милостыней сочувствия.

Она встала со стула и пошла к двери. Но доктор Рафик не дал ей уйти.

— Суман, я знаю, что ты сейчас очень расстроена, обижена. Но прошу тебя, не принимай пока никаких решений. Сколько трагедий в мире происходит лишь потому, что один человек не сумел рассмотреть и понять душу другого. Пойми же, мы люди, мы можем ошибаться. То, что мы видим, — не всегда внутреннее качество человека. Скольким людям приходилось надевать личину для того, чтобы сделать доброе дело. В некоторых случаях, чтобы сохранить истину, приходилось идти на заведомую ложь…

Суман хотелось прильнуть к нему и зарыдать. Сегодня она вспомнила свою мать, свою комнату, танпуру, вспомнила учителя Рам Дина. Если бы она захотела, она могла бы теперь купаться в деньгах. Но… Она вздрогнула. Нет. Этого она не могла сделать никогда. Но неужели добродетель сулит ей в жизни одну душевную боль? Кто вспомнит о том, что она потеряла и что приобрела, кому в огромном мире есть дело до страданий одинокой женщины?

Она стояла в такой же настороженной позе, как в тот день, когда мать выгнала из дому учителя Рам Дина. Ни одно слово не слетело с ее губ, ни одна слеза не показалась на глазах. Тогда ее поведение было вызовом матери, теперь она бросала вызов всему свету. Ладно, она проживет без мужа из благородной семьи, она докажет всему миру, всем этим благородным, что сумеет прожить честно и только на те средства, которые заработает своим трудом. Она чуть не поддалась слабости. В этом ее самая большая ошибка. Зачем она разбрасывается своей любовью, почему не дорожит ею?

Доктор Рафик положил ей на плечо руку.

Суман не шевельнулась.

Он помолчал, потом заговорил:

— Природа наделила человека двумя удивительными способностями: помнить и забывать… Какой ужасной была бы жизнь человека, каким бременем стал бы он для себе подобных, если б не умел иногда забывать… Ты прости меня, что я докучаю тебе советами. Но, Суман… Даже если ты ошиблась в Салмане… я хочу сказать, что не может человек жить, не изведав этого благородного чувства — любви. Тот, кто хоть раз любил в жизни, получил больше, чем потерял, стал богаче… А теперь идем, я провожу тебя. Идем.

Суман вздрогнула и переспросила:

— Что? Спасибо, не надо. Я дойду, да и рикша знакомый, так что беспокоиться не о чем. — Она тяжело вздохнула. — Не мне теперь бояться одиночества, мне надо привыкать к одиночеству.

Он ничего ей не ответил. Промолчал. Она поклонилась и пошла к двери, там она почти столкнулась с Юсуфом.

Суман молча прошла мимо. Юсуф посмотрел на доктора Рафика. Тот молча отвел глаза.

— Заходи, присаживайся, Юсуф. Очень хорошо, что ты пришел.

23

На веранде, залитой ярким светом, восседала госпожа Сахават Хусейн. Напротив на корточках сидел Гафур и разбирал манго. Позади него стоял, одетый в короткое дхоти и майку, сынишка садовника и ковырял в ухе. У его ног стояли корзины разного размера и валялся клубок суровых ниток, в клубок была воткнута большая игла для обшивания корзин.

— Смотрите, госпожа. Вот эту, большую, пошлем господину министру, а вот те две — господам Номану и Триведи. — Гафур показал рукой на кучку отобранных плодов.

— Что? — Госпожа заглянула в корзину. — Вот это выбрось, он подпорчен снизу… Возьми вот этот, крупный… Крупный, я говорю, самый крупный. Вот беда, не отличит крупный от мелкого. Нилам справилась бы за несколько минут. Вы угробили ее, вы довели ее до больницы… А где Нафис? С утра говорила ей, чтобы написала на карточках имена. Я ведь совсем не знаю хинди, а в наше время без него не обойдешься. Приходится писать на хинди, если посылаешь что-нибудь этим господам… Вот я и говорю: была бы Нилам, и все бы шло по порядку. Позови хоть Салмана. Пусть он напишет…

— Они уехали куда-то на машине, — вмешался в разговор сынишка садовника.

— Вот беда, он еще машину забрал. Как он подводит меня. На чем я теперь отправлю манго? Да, я спрашиваю тебя, Гафур: где дочь?

Напевая, в гостиную вошла Нафис. Она выбрала самое большое манго из тех, что были предназначены господину министру, понюхала и похвалила:

— Wonderful! Изумительно. Кто покупал? Мунши-джи?

Госпожа вспомнила о своем домоправителе, резко захлопнула коробочку с бетелем, уселась поудобнее и приказала мальчишке привести мунши.

— Скажи, чтобы шел сюда с ручкой, чернилами и бумагой. Иди, что раскрыл рот?

Мальчишка садовника убежал.

В это время послышался шум подъехавшего автомобиля, потом хлопнула дверца, и на веранде появился насвистывающий Салман.

— Здравствуйте, тетушка! — приветствовал он госпожу, усаживаясь рядом с Нафис. Он взял манго, отложил, выбрал самое большое и шепотом попросил Нафис: «Разрежь мне вот это».

— Салман, мне надоело твое ребячество. Эти манго мы собираемся послать господину министру. Упакуй-ка их лучше вот в эти корзины, прикрепи карточки, надпиши.

— Такую гору манго господину министру? И вот те, что лежат отдельно, тоже?

— Разве это много, дорогой? Если ты делаешь подарок, нужно подумать, чтобы он был достоин и того, что дарит, и того, кому он предназначается… А куда ты брал машину?.. Дочка, Нафис, посмотри-ка сама, куда запропастился этот мунши. О чем я только что говорила? Да, дорогой, ты брал машину. Куда ты ездил?

— Доехал до больницы. Сегодня у Нилам сняли швы. Вечером ее выпишут.

— Благодарю тебя, боже! Если бы она была здесь, мне не пришлось бы кланяться этим слугам. Однако зачем тебе понадобилось ехать в такую даль? Мог бы спросить по телефону.

Салман пропустил это мимо ушей и повернулся к Гафуру:

— Ну что ж, будем укладывать манго. Неси корзину. Тетушка, министру я их доставлю вечером сам.

— О, дорогой, ты сделаешь доброе дело. Возьми машину.

— Придется. Но, тетя, у господина Номана некому есть эти манго. Правда, он дважды женился официально, еще раз — неофициально, но детей у него не было. И поскольку поднимался вопрос о достоинствах лица, которому этот дар предназначается, отбавим немного из его доли.

— Салман, я совершенно не понимаю твои неуместные речи. Подарки посылают, чтобы укрепить связи, и нам нет никакого дела, сколько у него жен, сколько любовниц и содержанок, сколько ртов, сколько носов! — Госпожа сунула ноги в шлепанцы, встала.

Дверь приоткрылась, и показался мунши с письменным прибором в руках. Он поправил очки и, вздернув брови, ждал приказаний.

— Мунши-джи, где это вы пропадаете? — прикрикнула госпожа. — Вас не дозовешься. Известно вам, что привезли манго и их надо отослать большим людям? Кто это должен делать за вас?

— Но приходил лекарь…

— Вы ухаживаете за этим лекарем, как за доктором. Это, наверное, опять тот знахарь Насирулла? То не внесет плату за обучение девочки, то, смотришь, сына пустил босиком. Оказываешь ему всякие милости, а он занимается поэзией, парит в облаках. — И, надувшись, госпожа пошла в комнату.

Салман показал мунши рукой — можешь идти.

Тот с готовностью повернулся и, тяжело отдуваясь, вышел. Салман быстро рассовал манго по корзинам и приказал Гафуру зашивать. Нафис он сказал:

— Вечером поедешь со мной. Заберем Нилам, а заодно отвезем Юсуфу корзинку с манго.

— Меня оставишь в больнице. К нему я не поеду.

— Поедешь. Так хочет твой ангел-хранитель. Не поедешь — высажу у подъезда какого-нибудь министра. — И, оглянувшись, добавил: — Тетушка ушла, неси скорее тарелку и нож. Отведаем и мы… Посмотри, какая прелесть! А внутри сладкий, как мед. Да поаккуратнее перевязывай, — прикрикнул он на Гафура. — Не видишь, это корзинка министра. — Тут он взглянул на небо. — Ну вот, нагнало туч. А сегодня мне, как назло, хочется, чтобы Аллах вместо воды послал денежный дождь. Дело в том, что денежный источник в моем кармане иссякает, а без денег и бархатное лето не в радость. И вот уже несколько дней я вынужден жить отшельником, ни с кем не встречаться…

— С кем это ты не встречаешься? — полюбопытствовала Нафис. — Кажется, все вечера просиживаешь в кафе.

— Это не в счет! Я хожу туда с тоски. Ладно, будь готова к четырем часам, чтобы мне не пришлось вламываться к тебе в спальню и торопить. — И он передразнил ее:

— Wait, Салман. You confused me[33].

— Дождешься ты, Салман, что я запущу в тебя манго.

— Если можно, покрупнее. Ладно, исчезаю. Нужно послать напоминания в две газеты. Статьи опубликовали, а деньги не думают платить. Я сию минуту, good girl[34].

Он вскочил и, напевая, пошел к себе. «Стыд перед людьми», да-да, «стыд перед людьми удерживает меня»… «звенят браслеты у меня на щиколотках… звенят». — И вдруг остановился как вкопанный.

— Братец Юсуф! Когда это вы пожаловали?

Юсуф сидел у него в комнате с книгой в руках, спиной к двери. На голос Салмана он обернулся и положил книгу.

— Да я прошел прямо сюда, чтобы не встретиться с кем-нибудь из ваших домочадцев.

Салман обеспокоенно следил за ним.

— Прикройте, пожалуйста, дверь, — попросил Юсуф.

Салман закрыл дверь.

— Ну?

— Суман, — сказал Юсуф. — Она больше не верит тебе.

— Почему? Нет, не может быть. Да и кто вам мог это сказать? Она сама?

— Давай по порядку, Салман. Я не могу сразу ответить на все вопросы. В больнице ты записал Нилам как свою жену, так? Ну вот, из-за болезни девочки Суман эти дни тоже провела в больнице. Там она случайно увидела в истории болезни твое имя, видела, как ты навещал Нилам… Ну и теперь…

Он остановился на полуслове. Салман побледнел.

— Все обойдется, Салман. Надо объяснить, что это недоразумение…

Салман ходил из угла в угол.

— Не в этом дело, — промычал он. — Ведь это значит, что она мне ни капли не верит. Разве любовь без веры выдержит серьезное испытание? Какая же это любовь?

— Не преувеличивай, Салман. Она любит тебя. Тут задето ее самолюбие.

— Возможно, — согласился Салман. — Но хоть бы спросила меня! И я хорош, мне бы съездить, навестить ее. Видишь, Мину больна. Но если б она считала меня другом, она бы сообщила о болезни девочки!.. А вы… Да если б я знал, что она в больнице, разве б я не зашел? Скажите, ну мог я бросить Нилам на произвол судьбы, ведь дело шло о чести, о жизни человека! В душе я глубоко убежден, что поступил правильно.

Юсуф молчал.

— Она даже не хочет говорить со мною? — спросил Салман. — Не хочет, упрашивать не станем! Я не чувствую себя виноватым.