Джавид обнял ее и привлек к себе. Другая рука, в которой он держал поводок, скользнула по талии Нилам. Теперь ее грудь касалась широкой груди Джавида, и она припала к нему. Джавид склонился к ней и поцеловал.

Овчарка зарычала, рванулась в сторону и вырвала поводок.

Только тогда Джавид пришел в себя. Он тут же бросил Нилам и погнался за собакой. Он бежал вверх по склону и кричал:

— Тигр, Тигр!

Нилам не двинулась с места. Не сон ли все это — запах его одежд, аромат сигареты на его губах, еле уловимый запах духов «Вечер в Париже»? Может быть, этот поворот у отеля «Швейцария», эти спуски и подъемы каменистой извилистой дороги, вот те далекие горы, на которые приходится смотреть, высоко задрав голову, — все это сон? И эти густые, огромные и таинственные, как духи, кедры, в вершинах которых ветер насвистывает: «Нилам, Нилам, что же ты делаешь?»


Паланкин с Нафис миновал подножие Брукхилла. Носильщики без устали болтали на своем непонятном горском языке. Нафис молчала. Голова разламывалась от нестерпимой боли, нос распух и стал совсем красным. Насморк измучил Нафис. Ее густые черные волосы красиво выбивались из-под платка и черного шарфа, которым она закрыла шею. У нее была небольшая температура, и ее закутали в ватное одеяло, обшитое красной каймой с золотой вышивкой. Рядом с паланкином с термосом в руках шагал Салман.

— Главное в том, сколько понадобится пудры на твой красный нос, ведь послезавтра званый обед. В технологии косметики успешно разработана проблема превращения белого в красное, но как красное сделать белым?

— Салман, ты мне надоел. Ведь я сказала, что даже не покажусь на этом обеде. — Нафис сморщилась и чихнула в платок. Она сначала услышала, как вскрикнул Салман, и только потом увидела, что мимо, волоча по камням тяжелую цепь, промчалась огромная овчарка. Овчарка проскочила совсем рядом с Салманом. Издали послышался свист и чей-то отчаянный крик:

— Тигр, Тигр!

— Спаси меня боже, — промолвил Салман, машинально отряхивая костюм от пыли. — Мне показалось, что меня толкнула лошадь. Хорошо, что хоть термос уцелел, а то досталось бы мне от тетушки. Боже, но это же Джавид!

Задыхаясь от бега, Джавид спустился с поворота, ведущего к отелю, на дорогу к Брукхиллу и тут столкнулся с ними.

— Привет, — бросил он задыхаясь.

Тигр пробежал вперед, описал несколько кругов и, тяжело дыша, вернулся к хозяину. Высунув язык, роняя на землю слюну, собака принялась обнюхивать паланкин. Нафис попросила убрать собаку.

Джавид ухитрился поймать Тигра за цепь и велел ему идти у ноги. Он спросил, как Нафис себя чувствует.

— Простудилась немного, — сказала Нафис и в подтверждение закашляла.

— Это я заметил. Смотри, как покраснел нос, — сказал Джавид. — Ты лечишься? Или во всем полагаешься на природу?

— Это все мелочи — простуда, лечение, природа, — сказал Салман. — Главную беду вы уже заметили: красный нос. Что будет, если послезавтра на обеде каждый обратит внимание именно на это?

Джавид рассмеялся.

— Есть о чем беспокоиться. До послезавтра еще далеко. Да, Нафис, твоя мама прислала мне записку. Мне приказано обеспечить обед напитками. Будет пир?

— Да. Приезжают мамины и папины друзья.

— А твои?

— А у нее их нет. Бедняжка совсем одинока. Поэты урду называют таких «Юсуфом, отставшим от каравана».

— А вы? — заинтересованно спросил Джавид. — Вы ей не друг?

— Я брат. Кто принимает братьев в расчет? В наше время обращать внимание на братьев считается признаком дурного тона. В них нуждаются только тогда, когда требуется провожатый. Хотя нет, совсем было забыл, есть у нее один друг. Он и мне друг, хотя у него есть один недостаток: не любит ездить в горы; он приедет в горы лишь тогда, когда на горные курорты переберется весь индийский народ. Да и тогда народ, очевидно, скажет ему, что тут уже все забито, теснота неимоверная и лучше было бы ему уехать отсюда, уступить место другим во имя блага народного…

Нафис и Джавид рассмеялись.

Паланкин пополз по склону к Счастливой вилле. Носильщики шли быстро. На подъеме Салман и Джавид отстали.

— Могу я спросить, чем вы занимаетесь? — поинтересовался Джавид.

— Живу. В Канпуре. Меня совершенно не интересует учеба и эти вечные экзамены, но отец приказывает сдавать их, и я сдаю. Когда станет совсем невмоготу, срежусь.

— А чем же вы интересуетесь? — полюбопытствовал Джавид.

— По-настоящему меня интересует лишь выявление чужих секретов, скрытых мотивов поведения людей. Интересно заглянуть и вытащить на свет грязную подоплеку, скрытую внешним лоском общества. Большие возможности для этого дает журналистика. Но мой отец — юрист и твердо убежден, что каждый разумный человек должен обладать дипломом, свидетельствующим о юридическом образовании. Я приехал к матери Нафис лишь затем, что она вступилась за меня. Отец относится к ней с большим уважением. Вот я и подумал, что сумею использовать эту родственную связь и она поможет мне перейти к журналистике.

— У вас с ними, кажется, давняя дружба… семейные связи.

— Да, считайте, что родственные. Мой отец и отец Нафис вместе учились в Аллахабадском университете, мы с Нафис в Лакнау, а если даст бог, то мои дети будут учиться в каком-нибудь университете с детьми Нафис. Чем занимаетесь вы?

— Я работаю в департаменте общественного благосостояния. Среднее образование получил в колледже Шервуда, дома занимался с гувернанткой. Но когда отменили заминдарство, наши доходы резко сократились, пришлось бросить учебу и поступить на службу.

— Ну и правильно. Велико ли дело, что я сдал экзамен на степень магистра… Или вот наш друг, двоюродный брат Нафис, о котором я говорил и который сначала и до конца всегда был первым учеником. Посмотрим, какую перепелку пошлет ему за это судьба. — Он вдруг вспомнил: — Вы не смотрели сегодня газеты? Должны быть опубликованы результаты экзаменов на степень магистра искусств в университете Лакнау.

— Есть уже, — подтвердил Джавид.

— Есть? Где? — нетерпеливо спросил Салман.

— В «Нэйшнл».

— Боже мой! Тетя так привержена ко всему английскому, что не признает ничего, кроме «Стэйтсмена». Если вам не трудно, давайте спустимся вниз и купим «Нэйшнл».

Они повернули назад.


Нафис сидела на постели, обложившись подушками, с теплым шарфом на плечах и ногами, укутанными в одеяло. В руках она держала чашку с отваром.

— Но, милая мамочка! О боже, до чего же противно! Такой невкусный отвар, меня того и гляди вырвет. Да я здорова, мне уже сделали растирание, не буду я пить эту дрянь!

Госпожа набросила на себя шелковое одеяло и закурила.

— А где это Нилам до сих пор? Эй, Гафур, принеси-ка соли — белой, столовой. А как же обед, Нафис? Так и будешь сидеть в постели? О чем это я только что говорила? Да, Нилам, наверное, не застала миссис Тандан, вот и задержалась…

Вошел Гафур и принес соль и чайную ложку.

— Госпожа, она пришла, — доложил он. — Она плачет, наверное, где-нибудь упала и ушиблась.

— Ай-ай, — встревожилась госпожа. — Надеюсь, она не вывихнула ногу? Кто будет бегать с поручениями? Узнай, нет ли вывихов и переломов. Да позвони доктору Панту. Скажи, что…

В это время дверь распахнулась, и Салман с порога крикнул:

— Вот и мы, тетя!

Госпожа вытянула шею и попыталась рассмотреть, кто стоял позади Салмана.

— Кто там? Джавид? И Джавид пришел? Входите, входите.

Первым вошел Салман, за ним — Джавид. Салман держал в руке газету. Он протянул ее Нафис.

— Держи. Господина Юсуфа на этот раз подвесили.

Нафис поставила чашку на стол и принялась лихорадочно листать газету. Джавид наблюдал за ней. Она нашла то, что искала, и рассмеялась:

— И не стыдно тебе, Салман, так пугать? Подвесили! Он снова первый. Посмотри, мама! — И она протянула газету матери.

— Я и сказал «подвесили», — заметил Салман. — Когда подвесят, человек находится где-то вверху. Да ведь ты училась в английской школе, где тебе понимать урду.

Он встал, взял со стола сумочку тети и подал ей. Она вытащила оттуда очки, не спеша надела их и стала читать.

Джавид подвинул свой стул поближе к Нафис.

— Когда я входил сюда, то слышал, что тетушка послала Гафура за врачом. Тебе стало хуже? — спросил он вполголоса.

— Нет, это Нилам. Она ходила в Брукхилл передать приглашение миссис Тандан, вернулась и плачет не переставая. Мама боится, что она вывихнула или сломала ногу.

— При чем тут ноги, — сказал Салман. — Просто испортилось настроение. Она ведь такая: поссорится с поваром — и тут же у нее лихорадка, повздорит с мунши — сразу болит голова, поцапается со сторожем — подхватывает ангину. А на этот раз у нее, кажется, болит сердце.

Он повернулся к Джавиду, хотел что-то сказать, но, увидев, как тот побледнел, замолчал.

— Вывих — очень болезненная штука, — пролепетал Джавид, пряча от собеседника глаза. Он подумал, что спасется от разоблачения, если отвернется от Салмана.

Нафис с откровенным удивлением смотрела на Джавида. Что с ним?

— Да нет у нее никакого вывиха, — заверил Салман. — Вот я притащу ее сейчас сюда.

— Оставь ее, Салман. Я сама пойду к ней, — сказала госпожа и поднялась.

Как только она ушла, Нафис достала из-под подушки две колоды карт и предложила сыграть. Джавид отказался. Он тоже встал и торопливо распрощался с ними.

— Я пойду. Мне надо успеть к четырехчасовому автобусу в Лакнау, — сказал он.

8

Кто не видел сезона дождей в Лакнау, тот не видел ничего.

Серые, черные, багровые тучи медленно надвигаются с востока и приносят с собой прохладу — это еще совсем слабый, чуть ощутимый ветерок. Он нарастает, крепнет, и уже слышится предгрозовой трепет листвы в могучих кронах деревьев ашоки, эвкалиптов, горькоплодных ним и манго; потом падают редкие, чуть заметные капельки дождя, переходящие в сплошные нити, свисающие с неба до земли и питающие веселые, бурлящие ручейки, и вот уже вода, драгоценный дар божий, начинает метаться и биться под ногами человека…

И теперь порывы ветра несут густой аромат плодов манго и запах омытой дождем зелени, и воздух наполнен песней, и все это приглушается идущими от самого сердца земли томными вздохами — будто кто-то очень большой и сильный спокойно и удовлетворенно вздыхает, получив долгожданное свидание с любимой после многих дней разлуки, словно кто-то тихонько бредет в объятия сна, чтобы увидеть грезы о творении, о зарождающейся жизни.

Был последний день июня. Облака стали собираться еще с ночи. Утром солнце уже не показалось, подул ветер. Женщины, делавшие в Хазратгандже закупки, и мужчины, слонявшиеся там, чтобы поглазеть на женщин, в панике побросали свои дела и бросились искать укрытия. Но все были рады, и как не радоваться? Не страшно, если и вымокнешь, зато они не пропустят величественного зрелища начала барсата, великолепного зрелища начала сезона дождей. Все с нетерпением ждали дождя, от молитв о дожде уже высохли языки, и вот он пошел…

На веранде старенького кафе собрался чуть не весь поселок. Те, кто успел захватить столики, смотрели на толпившихся в проходе, так же, как удобно расположившиеся в общем вагоне пассажиры взирают на своих менее удачливых сограждан, оставшихся на перроне без надежды уехать.

Но и те, кому не досталось столика, не унывали. Они стряхивали сбегавшую по головам воду, отжимали шаровары и брюки. У какой-то девушки насквозь промокла белая муслиновая кофточка, нескромно обрисовав округлости, кто-то башмаками оставил на веранде длинную полосу следов и теперь размазывал их к стене, и лужа расплывалась по полу замысловатой картой Америки и Великобритании. Продавец манго с полной корзиной знаменитых лакнауских плодов бесстрашно шагал под дождем и выкрикивал: «Вкуснее меда, слаще, чем сахар, приятнее мороженого. Подходите, берите лакнауское манго, золотистое манго из Лакнау!» Озабоченный клерк, зажав под мышкой папки с бумагами, старался любой ценой спасти их от дождя, даже если б ему самому пришлось вымокнуть до нитки.

В углу веранды, ближе к улице Хазратганджи, прижалась к колонне молодая женщина. Она с головой укуталась в полосатое полотенце, закрывавшее ей грудь и спину. Свисающие вниз мокрые волосы говорили о том, что она не сразу нашла укрытие. В руках у женщины была сумка, которую она заботливо оберегала от дождя. Вымокший конец сари тяжело колыхался на сквозняке, женщина шевелила тонкими нежными пальцами ног в красных резиновых сандалиях.

Со стороны переулка Пяти особняков подкатила коляска рикши и остановилась напротив кафе. Из коляски вышел Юсуф, взял лежавшую на сиденье кожаную папку, медленно раскрыл ее, достал деньги, внимательно сосчитал их и расплатился. Он делал это так спокойно и неторопливо, будто с неба низвергалась не вода, а цветы жасмина. Но как только рикша тронулся с места, Юсуф бегом поднялся на веранду и стал пробираться в самый дальний угол. Капли дождя оставили следы на его старой рубашке из искусственного шелка. Брызги блестели на волосах, а манжеты брюк успели вымокнуть основательно. Он заметил женщину, прятавшуюся в полосатое полотенце, и остановился. Он отступил назад, еще раз внимательно посмотрел на нее, будто желая удостовериться, что не ошибся, и только тогда окликнул ее.