Виктория Холт - Дочь обмана

Как только мы вернулись в гостиницу, я поспешила в комнату. Мари-Кристин весьма тактично заявила, что пойдет на часок прогуляется. Я была ей очень благодарна, ведь я знала, что она сгорает от любопытства.

На письмах не было дат, но я поняла, что они лежат в хронологическом порядке.

«Мой дорогой, милый Эннис!

Как чудесно! Наконец-то ты вышел из своего заточения. Наконец ты будешь пользоваться заслуженным вниманием. После того, как один лондонский торговец предметами искусства увидел твою «Танцующую девушку», он очень заинтересовался твоим творчеством. Это только начало. У тебя не дрожит сердце? Я очень волнуюсь. Но ты, пожалуй, скажешь: «Пока нет ничего определенного. Подождем и увидим». Я тебя знаю, Эннис. Ты потерял столько времени, пока ждал чего-то.

Но самое главное — это то, что ты собираешься в Лондон. Я постараюсь устроить тебя в хороший отель. Он должен быть расположен недалеко от моего дома. Тогда мы сможем вместе проводить время, когда ты будешь свободен от переговоров со своим агентом. У меня пока еще не начались репетиции. Его светлость Дональд Доллингтон — мы зовем его Долли — скоро начнет репетиции новой постановки. В настоящее время он весь на нервах, просит Всевышнего, чтобы тот пожалел его, и он не сошел с ума. В подобные игры он всегда играет перед началом новой постановки. Если ты приедешь на будущей недели, репетиции еще не начнутся. Мы можем говорить до бесконечности. Все будет как в старые времена.

Я ожидаю твоего приезда с огромной радостью.

Твоя Танцующая девушка

Дейзи».

Я начала читать следующее письмо.

«Мой дорогой и милый Эннис!

Какая чудесная неделя! Я благословляю этого агента, хотя, как оказалось, он такой бестолковый старик, и когда ты не продал ему свою «Танцующую девушку», ему уже ничего не было нужно. Так приятно, что ты хочешь сохранить ее. Но все же тебе не следует этого делать! За нее можно получить деньги и она может помочь твоей карьере. Ты просто старый дурень! Так прекрасно, когда ты рядом! Я ни с кем больше не могу так говорить, как с тобой! Как будто я вернулась в Менингарт, только я уже прошагала половину пути. Эннис, постарайся понять мое желание достичь вершин!

Так тяжело было расстаться! Но ты должен приехать снова. Я знаю, что ты скажешь, но у нас нет совместного будущего. И я знаю, как тебе не нравится Лондон. Ты не можешь себе представить, какова дорога к премьере — не существует ничего, — только пьеса.

У меня здесь очень много хороших друзей. Они меня понимают. Мне нравится моя жизнь. Я никогда не смогу с ней расстаться. Поэтому у нас все останется по-прежнему. Но я всегда буду вспоминать эту прекрасную, сказочную неделю!

Люблю тебя по-прежнему, Дейзи —

твоя Танцующая девушка».

Следующее письмо было еще более откровенным.

«Эннис, мой дорогой!

Мне нужно кое-что сообщить тебе. Это случилось во время нашей чудесной недели. Сначала я даже не знала, что и подумать. Сейчас я безумно счастлива. Я знаю, что именно этого всегда хотела. Я просто не понимала этого до сих нор. Теперь часть тебя будет всегда со мной.

Ты понимаешь, что я хочу сказать. У меня, наверно, будет ребенок. Я так надеюсь! Я снова напишу, как только буду уверена в этом.

С любовью

Дейзи Т.»

В четвертом письме говорилось:

«Мой любимый Эннис.

Нет. Это невозможно. Мы не сможем быть вместе, я говорила тебе об этом уже много, много раз. Это будет означать, что я должна распрощаться со всем, к чему так стремилась. Я не смогу этого сделать. Пожалуйста, не проси невозможного, я не позволю, чтобы у нас испортились отношения, а это могло бы случиться. Я так счастлива сейчас.

Эннис, давай будем довольны тем, что у нас есть. Поверь, так лучше для нас обоих.

Я буду вечно любить тебя,

Дейзи Т.»

Я начала читать следующее письмо.

«Дорогой Эннис.

Я вне себя от радости. Все точно. У меня будет ребенок. Я так счастлива. Долли в ярости. Он думает о своей новой пьесе. Какой смысл давать мне главную роль? Через некоторое время я стану похожа на танцующего слона. Я сказала, что слоны не пляшут, а идут мерным гордым шагом. Он заорал: «Как, ты думаешь, это скажется на твоей карьере? Мне кажется, что это ребенок Чарли Клэверхема? Или Робера Буше? Как ты могла это сделать, когда я начинаю новую постановку?!» Затем он снова начал жаловаться Богу. С Долли никогда не соскучишься.

Все равно ничто — просто ничто — не может помешать моему блаженству.

Вечная любовь.

Д. Т.»

Затем следующее письмо.

«Мой любимый, дорогой Эннис.

Все в порядке. Конечно, я сообщу тебе.

Я хочу, чтобы у ребенка было все самое лучшее. Мне все равно, кто родится. Я просто хочу это дитя. Чарли Клэверхем — просто уморителен. Он думает, что это его ребенок. Прости меня, Эннис, он всегда был для меня хорошим другом. Он может дать своему ребенку все, в самом прямом смысле. Он очень хороший человек, я имею в виду Чарли. Один из самых порядочных, из тех, кого я знала. Он уважаемый человек и честный — и он очень богат. Таков же и Робер Буше, но он иностранец, и я бы предпочла Чарли. О, я что-то разошлась! Я просто подумала, а вдруг я внезапно умру. Никто не может предугадать. Раньше я никогда об этом не думала, но когда у тебя ребенок, все становится другим.

Я не могу ни о чем другом думать, а только о моем ребенке.

Ни о чем не беспокойся, конечно, тебе не следует ничего присылать. У меня все в порядке. Я зарабатываю много денег, и Чарли старается, чтобы я жила в роскоши.

Со здоровьем у меня все в порядке, мне не так много лет, я сильная женщина. Доктор осмотрел меня, он считает, что через несколько месяцев я буду полностью здорова и смогу снова танцевать.

О, Эннис, я просто уже не могу ждать. Я уверена, что все будет просто прекрасно!

С любовью

Д. Т.»

Следующее письмо, очевидно, было написано после значительного перерыва.

«Дорогой Эннис!

Она появилась. Девочка родилась на Рождество, поэтому я назвала ее Ноэль. Она прелестна. Я люблю ее больше всего на свете! Я никогда не покину ее. Долли ворчит и говорит, что у него связаны руки. Он хочет, чтобы я играла в его следующей постановке, но мне кажется, что он должен подождать, пока я буду играть роль мамочки. Я сказала ему, что роль матери — это моя лучшая роль, и я собираюсь продолжать играть ее. Он назвал меня сентиментальной идиоткой и посоветовал подождать, пока у меня появится опыт общения с вопящим младенцем. Я очень разозлилась и сказала: «Не смейте называть мою крошку вопящим младенцем!» На что он саркастически заметил: «О, конечно, она будет отличаться от других детей. Она запоет «Травиату», когда ей еще не исполнится год». Милый Долли! Он не так уж плох. Мне кажется, ему нравится моя девочка. Нет никого, кому бы она не нравилась! Она уже узнает меня.

Жизнь — это сплошное блаженство.

С любовью Д. Т.»

И наконец, последнее письмо:

«Мой дорогой Эннис!

Все в порядке. Она становится с каждым днем все более прелестной. Это самый мой дорогой рождественский подарок, я уже говорила об этом тысячу раз и буду говорить еще столько же!

Эннис, ты должен меня простить. Я разрешила Чарли, чтобы он поверил, что Ноэль его дитя. Не чувствуй себя обиженным. Все к лучшему. Мы должны думать о ней. У нее должно быть все. Я не хочу, чтобы моя крошка узнала бедность, как это было со мной. Я никогда не отдала бы ее равнодушным людям. Я знаю, что ты любишь ее, но ты не сможешь ее должным образом содержать, а Чарли сможет. По крайней мере, он мне в этом поклялся. Он ее любит, веря, что она его дочь. Поверь мне, Эннис, все к лучшему. Он и так бы присматривал за ней, если бы я его попросила, но лучше, если их будут связывать более тесные узы. Возможно, я ошибаюсь, но «правильно» и «неправильно» всегда смешивались в моих понятиях. Я хочу всего самого лучшего для моего ребенка, вне зависимости от того, что кто-то может считать это неправильным. Если все нормально для нее, то для меня это самое важное.

Я понимаю, ты подумал о том, что следует сделать запись о ее рождении и т. д. Может быть, по этому поводу уже существуют новые законы. Эннис, я этого не сделаю. Я никогда не зарегистрирую, что она рождена вне закона. Через некоторое время могут найтись люди, которые будут презирать ее за это. Я не позволю, чтобы над моим ребенком кто-то издевался. Я кое-что знаю из своего собственного опыта.

Я постараюсь, чтобы у нее всегда было все самое лучшее. Что я могу сказать? Я не могу признаться в том, как было все на самом деле, я не могу сказать правду! Что ты ее отец. Но ты не сможешь ей дать все, чего бы я желала для нее. Чарли все сможет сделать, если появится такая необходимость. У нее будут няньки, слуги, все. Поэтому не будет никаких записей, никаких официальных форм. Это мой ребенок, и я все сделаю по-своему!

Возможно, я ошибаюсь, но на свете нет никого, кого бы я любила больше, чем мое дитя. Мне кажется, что любовь важнее собрания моральных истин. Я не собираюсь сделать из нее гипсовую святыню. Я хотела бы, чтобы она наслаждалась жизнью и в ее жизни было много смеха. Больше всего мне хочется, чтобы она знала, как ее любят. Для меня ребенок — самое главное, я постараюсь, чтобы она была счастлива, мне все равно, что мне придется сделать для этого».

Я словно слышала ее голос, будто она снова была рядом. Она меня любила. Ирония судьбы в том, что из-за огромной любви она нанесла мне тяжелый удар и испортила всю жизнь!

Слезы потекли по щекам. Письма так ясно напомнили мне ее! Я узнала то, за чем приехала сюда.

Вернулась Мари-Кристин. Я все еще держала в руках письма. Она тихонько села рядом и внимательно посмотрела на меня.

— Ноэль, — наконец сказала она, — тебя так расстроили эти письма?

— Письма, — повторила я. — Все стало ясно. Нет никаких сомнений, что Эннис Мастерман — мой отец!

— Значит, Родерик — не твой брат.

— Мари-Кристин, — медленно промолвила я. — Теперь уже все равно. Слишком поздно!

На следующий день я поехала к Эннису Мастерману.

Я сказала Мари-Кристин:

— Я должна повидать его одна. Ты понимаешь — он мой отец. Ты так добра ко мне, ты все поймешь.

— Конечно, — ответила она, — я все понимаю!

Он ждал меня. Мы стояли и смущенно смотрели друг на друга. Затем он сказал:

— Вы можете себе представить, что это все для меня значит!

— Для меня тоже это очень важно!

— С тех пор как вы родились, я надеялся, что смогу увидеть вас.

— Очень странное положение, когда вдруг встречаешься со своим отцом!

Мы разговорились и, как ни удивительно, притупилась та боль, которая пронзила меня, когда я прочитала письма. Я рассказала ему, как мама помогла Лайзе Финнелл, и о жутком настроении, которое не покидало меня после ее ухода. Я рассказала ему о пьесах, в которых она играла, о ее успехах и желании творить.

— Она оказалась права, — заметил он. — Она должна была делать именно то, что делала. Я бы только мешал ей. Она была нацелена на успех и добилась его.

Потом я рассказала о себе. Я рассказала о поездке в Леверсон-Мейнор, о моей любви к Родерику и о том, чем это все закончилось.

Он был просто потрясен.

— Дитя мое, какая трагедия! Ведь этого могло не случиться. Ты могла быть счастлива. Все случилось из-за нее. Ее сердце было бы разбито! Больше всего она хотела, чтобы ты была счастлива.

— Теперь уже слишком поздно. Он женился на Лайзе Финнелл, о которой я вам рассказывала.

— Жизнь полна неожиданностей. Почему я не поехал к ней в Лондон? Почему я даже не попытался достичь чего-либо в жизни? Я мог бы с ней жить в Лондоне. Я бы был там счастлив! Но я не сделал этого. Почему-то я никак не мог отсюда уехать. Я всегда сомневался. Я оказался слабаком, а она — сильной личностью.

Он задумался.

— Ноэль, я отдам вам эти письма. Они вам могут понадобиться. — Помолчав, он спросил с надеждой: — Может быть, вы как-нибудь заедете ко мне?

— Обязательно, — пообещала я.

Было уже поздно, когда я вернулась в гостиницу. Я все еще не могла прийти в себя. Я нашла своего отца и узнала правду. Мне не следовало отказываться от мужчины, которого я полюбила!

Мы вернулись в Лондон. Удача не столько радовала, сколько навевала грусть. Мне было бы гораздо тяжелее, если бы не поддержка Мари-Кристин. Она казалась старше своих лет. Понимая мои чувства, всячески старалась утешить.