Ной Гордон - Доктор Коул

На нем была хорошо сшитая, дорогая одежда. Почти как у Тома, но не от «Брукс Бразерз», более свободная. Манакос был чертовски красивым мужчиной.

— Доктор Коул…

— Да.

— Меня зовут Александер Манакос. — Он крепко пожал ей руку. — Вы удовлетворены клубом?

— Да. Мне тут очень нравится.

— Рад слышать. Может, у вас есть какие-то жалобы?

— Нет. Откуда вы знаете мое имя?

— Я спрашивал людей. Захотел поздороваться. Вы кажетесь хорошим человеком.

— Спасибо. — Она не очень умела флиртовать, и ей было досадно, что он решил с ней заговорить. Его волосы напомнили ей молодого Редфорда. Нос у грека был немного искривлен, что придавало лицу злое выражение.

— Не желаете ли отужинать со мной как-нибудь вечером? Или выпить. Что пожелаете. Можно будет познакомиться поближе.

— Мистер Манакос, я не…

— Алекс. Зовите меня просто Алекс. Вы бы чувствовали себя лучше, если бы нас познакомил общий друг?

Она улыбнулась.

— Это не обязательно.

— Послушайте, я знаю, что напугал вас своей настойчивостью. Я знаю, что вы пришли на аэробику. Обдумайте мое предложение и сообщите решение, когда будете уходить.

— Ты же пойдешь с ним на свидание, правда?

— Нет, не пойду.

— Почему? Он кажется таким милым.

— Гвен, он шикарен, но мне совершенно не нравится. Честно. Не знаю почему.

— Ну и что? Он же не предлагает пожениться или провести остаток жизни с ним. Он просто приглашает на свидание.

Гвен от нее не отвязалась. Во время тренировки, перед каждым подходом, она постоянно возвращалась к этой теме.

— Он очень милый. Когда ты в последний раз была на свидании?

Выполняя упражнения, Р. Дж. вспоминала, что она знает о нем. Когда-то он играл за баскетбольную команду Бостонского колледжа. Выходец из семьи иммигрантов. В вестибюле клуба висела его старая фотография — хмурый мальчишка в парке, с коробкой для чистки обуви. К моменту поступления в колледж он снимал маленькую каморку с помостом для чистки обуви в одном здании на Кенмор-сквер, где на него работало несколько человек. По мере того как он становился все более известным спортсменом, его маленькое предприятие по чистке обуви росло и расширялось. Он не был блестящим баскетболистом, однако смог закончить колледж со степенью магистра и достаточной известностью, чтобы ему не смогли отказать ни в одном бостонском банке. Он открыл клуб здоровья с дорогим оборудованием и хорошими инструкторами. В память о прежних временах в клубе была стойка для чистки обуви, рядом появились бар и кафе. Теперь Алекс Манакос владел клубом здоровья, греческим рестораном на побережье, другим — в Кембридже и еще бог весть чем.

Она знала, что он не женат.

— Когда ты в последний раз общалась с мужчиной, который не был бы твоим пациентом или коллегой? Он такой милый. Очень. Соглашайся, — прошипела Гвен.

Приняв душ и переодевшись, Р. Дж. прошла в бар. Когда она сообщила Манакосу, что была бы рада с ним поужинать, он улыбнулся.

— Это хорошо. Вы же врач, верно?

— Да.

— Признаюсь, я никогда не ходил на свидание с женщиной-врачом.

«Во что я вляпалась?» — подумала она.

— Вы ходите на свидания только с мужчинами-врачами?

— Ха-ха-ха, — рассмеялся он, взглянув на нее с интересом. Они договорились пообедать в субботу.

На следующее утро газеты «Геральд» и «Глоуб» опубликовали статьи об абортах в Бостоне. Репортеры взяли интервью у обеих сторон конфликта. В каждой из газет было несколько фотографий активистов. В дополнение к этому «Геральд» поместила в статью изображения двух плакатов, подобных тому, который был прибит к двери Р. Дж.

На одном был доктор Джеймс Дикенсон, гинеколог из Бруклина, а на другом она узнала себя.

В среду стало известно, что Аллена Гринштайна назначили заместителем Рингголда и преемником Роузмана.

Спустя несколько дней в газетах и на телевидении появился репортаж об интервью с Гринштайном — он рассказывал о том, что через несколько лет можно будет проверять гены новорожденных, выявляя потенциальные угрозы их здоровью в будущем.

Р. Дж. и Сидни часто виделись на обходах и просто в коридоре. Каждый раз, когда он проходил мимо, то тепло и с улыбкой здоровался с ней.

Р. Дж. хотела бы, чтобы он остановился и они могли поговорить. Она хотела сказать ему, что не стыдится того, что делает аборты. Она делает важную и сложную работу, которой занялась потому, что считает себя хорошим врачом.

Тогда почему же ей так плохо и одиноко, когда она ходит по этим коридорам?

Черт их всех дери!

В субботу днем она вернулась домой пораньше, чтобы принять душ, не спеша и со вкусом одеться. В семь часов вечера она вошла в клуб здоровья и направилась в кафе. Александер Манакос стоял возле бара и разговаривал с двумя мужчинами. Она уселась на барный стул с другой стороны зала, и вскоре он подошел к ней. Он выглядел еще лучше, чем обычно.

— Добрый вечер.

Он кивнул. В руках у него была газета. Когда он раскрыл ее, то она узнала понедельничный выпуск «Глоуб».

— Здесь написана правда? О том, что вы делаете аборты?

Это звучало как обвинение. Она это знала. Она гордо подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Да. Это законная и этичная медицинская процедура, которая важна для жизни и здоровья моих пациенток, — спокойно сказала она, — и я выполняю свою работу хорошо.

— Вы мне отвратительны. Я бы не трахнул вас даже чужим членом.

Очень мило.

— Ну, своим вы этого точно не сделаете, — тихо произнесла она, встала со стула и пошла к выходу. Пожилая женщина за столиком аплодировала ей со слезами на глазах. Р. Дж. было бы приятнее, если бы эта женщина не была пьяна.

— Мне никто не нужен. Я могу прожить одна. Одна. Поняла? И я хочу, чтобы ты слезла с моей шеи, — яростно сказала она Гвен.

— Ладно, ладно, — ответила Гвен и сбежала.

Очередное, апрельское, заседание комитета больницы Миддлсекс Мемориал по медицинским несчастным случаям было отложено из-за весенней метели, занесшей грязный снег и старый лед свежим белым покровом, который ждали уже давно. Р. Дж. посетовала на очередной снегопад. Однако два дня спустя температура поднялась до двадцати трех градусов выше нуля и старый снег вместе с новым исчезли в одночасье, наполнив канавы талыми водами.

Комитет собрался на следующей неделе. Заседание продолжалось недолго. Принимая во внимание явные свидетельства того, что Элизабет Салливан умирала от страшной боли, члены комитета единогласно решили, что Томас Кендрикс не действовал непрофессионально, введя ей повышенную дозу обезболивающего.

Несколько дней спустя Фил Росвелл, один из членов комитета, сказал Р. Дж., что по этому поводу не было никаких дебатов.

— Черт возьми, давайте будем честными. Мы все так поступаем, чтобы облегчить страдания, когда конец близок и неминуем, — сказал Росвелл. — Том не пытался скрыть свой поступок, он честно все написал в рецепте. Если бы мы его наказали, нам бы пришлось наказать и себя, и большинство докторов, которых мы знаем.

Нат Рурк поговорил по душам с окружным прокурором и узнал, что Уилхойт не собирался выносить смерть Элизабет Салливан на суд присяжных.

Том был вне себя от радости. Он хотел перевернуть очередную страницу жизни, развестись и жениться на другой женщине.

Настроение Р. Дж. портилось из-за нищих, которых можно было встретить повсюду. Она родилась и выросла в Бостоне и любила этот город, однако теперь она не могла смотреть на бездомных. Она видела их везде. Они рылись в мусорных баках, перевозили скудные пожитки на тележках, украденных из магазинов, спали в картонных коробках на холодных погрузочных платформах, выстраивались в длинные очереди за бесплатной похлебкой на Тремонт-стрит, занимали скамейки в парках и прочих общественных местах.

Для нее бездомные были медицинской проблемой. В 1970-е годы психиатры инициировали создание сети капитальных зданий — приютов для душевнобольных, в которых те содержались в ужасных условиях. Идея заключалась в том, чтобы вылечить их и вернуть в общество, где они могли бы жить в гармонии с другими людьми, как удачно получилось в некоторых европейских странах. Но в Америке центры по работе со вчерашними пациентами приютов плохо финансировались и не справились с задачей. Пациенты постепенно разбрелись по всей стране. Социальные служащие не имели возможности проследить за тем, кто сегодня спал в картонной коробке, а завтра ночевал под теплотрассой в нескольких километрах от предыдущего места ночлега. По всем Соединенным Штатам алкоголики, наркоманы, шизофреники и прочие психически нездоровые люди образовали целую армию бездомных. Многие из них начали просить милостыню, некоторые произносили речи на автобусных остановках и в метро, кто-то сидел на тротуаре с чашкой и плакатами, на которых было написано что-то вроде «Работаю за еду. Дома четверо детей». Р. Дж. прочла исследование, где было подсчитано, что девяносто пять процентов американских нищих употребляют наркотики или алкоголь. Некоторые могли заработать попрошайничеством до трехсот долларов в день и быстро спускали всю сумму на зелье. Р. Дж. виновато подумала об оставшихся пяти процентах более-менее здоровых нищих, которые просто потеряли дом и работу. Она усилием воли заставляла себя не подавать милостыню и негодовала, когда видела, как подают другие, вместо того чтобы надавить на власть, не желающую организовать для бездомных необходимые условия.

Дело было не только в бездомных. Все составляющие ее существования в этом городе действовали ей на нервы: развод, больничная рутина, бюрократия, пробки на дорогах, нежелание идти на работу, где Аллен Гринштайн отобрал у нее место заместителя главного врача… Все смешалось в горький коктейль. Постепенно она пришла к мысли, что ей нужно резко поменять жизнь и уехать из Бостона.

Мест, где она могла бы найти применение своим смешанным медицинским интересам, было два — Балтимор и Филадельфия. Она написала письма Роджеру Карлетону из университета Джонса Хопкинса и Ирвингу Симпсону из университета штата Пенсильвания, предложила свои услуги.

Очень давно она составила расписание на весну так, чтобы у нее была свободная неделька, которую она хотела провести на острове Сент-Томас. Вместо этого она в пятницу ушла с работы раньше и отправилась домой, чтобы собрать вещи, необходимые за городом. Ей нужно было избавиться от домика в Беркширских холмах.

Она вышла из дома и уже садилась в машину, когда вспомнила о прахе Элизабет. Пришлось вернуться и забрать ящик, стоявший на комоде в гостевой спальне, куда она поставила его, когда привезла домой.

Она не смогла заставить себя положить ящик в чемодан. Вместо этого она поставила его на пассажирское сиденье рядом с собой, положив перед ним свернутый плащ, чтобы ящик не слетел, если она резко затормозит.

Она выехала на улицу и направилась на запад.

Еще до того, как они отремонтировали и обставили дом на Брэттл-стрит, их с Томом брак начал разрушаться. Когда они нашли очаровательный домик в Беркширских горах в городке Вудфилд в западной части Массачусетса возле границы с Вермонтом, то купили его, желая превратить это место в загородный дом, где они могли бы оживить свои отношения. Маленькому желтому каркасному дому было около восьмидесяти пяти лет. Рядом с ним стоял старый табачный амбар, начавший сильно проседать, как и их отношения. К постройкам прилегали семь акров полей и тридцать девять акров густых старых лесов Новой Англии, а также река Катамаунт, одна из трех горных речек Вудфилда, протекающая через лес и поля.

Том нанял людей, чтобы вырыть бассейн на низинном лугу неподалеку от дома. Когда бульдозер приступил к работе, внезапно обнаружились останки ребенка. Ткань или одежда давно истлела. Осталось лишь то, что можно было бы принять за куриные кости, если бы не человеческий череп, похожий на затвердевший гриб. Никаких следов могилы они не обнаружили, да и местность была довольно болотистой для кладбища. Находка вызвала многочисленные пересуды среди местного населения. Никто в городке не знал, откуда там взялось это захоронение.

Возможно, похороненный ребенок был индейцем. Медицинский осмотр показал, что кости старые. Конечно, они пролежали там не века, но тельце определенно было похоронено очень давно.

В земле над телом нашли осколки керамической тарелки. Когда ее отмыли, обнаружилось несколько букв красного цвета, практически выцветших. Надпись никто не смог прочесть. Большинство букв стерлось напрочь, осталось всего несколько: «ис» и «ор». Потом «ос» и «ир». Несмотря на тщательные поиски, несколько костей от маленького скелета так и не нашли. Местный патологоанатом собрал скелет и определил, что это был немного недоношенный младенец неопределенного пола. Коронер забрал кости, но, когда Р. Дж. попросила оставить ей фрагменты тарелки, пожал плечами и не стал спорить. С тех пор она хранила их в шкафу.