И теперь, когда мы приобрели инвалидное кресло для Евгении, я всегда изо всех сил поощряла ее желание усесться в него, тогда я могла катать ее вокруг дома, или, если мама считала, что погода достаточно теплая, то и за пределами усадьбы. Генри всегда был рядом, когда нужно было помочь Евгении спуститься со ступенек, одним махом поднимая ее вместе с креслом. Я возила ее вокруг плантации, посмотреть на теленка или полюбоваться на цыплят. Мы наблюдали, как Генри и конюхи расчесывают гривы лошадей. На плантации всегда было много работы, поэтому Евгении было на что посмотреть.

Она особенно любила раннюю весну. Глаза Евгении были полны тихой радости, когда я катала ее вокруг кизиловых зарослей, сплошь усыпанных белыми и розовыми цветами, к полям желтых нарциссов и лютиков.

Все наполняло Евгению удивлением, и хотя бы на некоторое время это помогало ей забыть о болезни.

Она редко жаловалась. И, если ей становилось нехорошо, Евгения просто поднимала взгляд на меня и говорила:

– Я думаю, что мне лучше вернуться домой, Лилиан. Мне нужно немного полежать. Но ты останься со мной, – быстро добавляла она, – и расскажи мне снова о том, как Нильс Томпсон смотрел на тебя вчера, и что он сказал по пути домой.

Не знаю точно, когда я полностью осознала, но еще в самом раннем детстве я поняла, что моя сестра Евгения живет мной и моими историями. На наших ежегодных пикниках и вечеринках она видела многих мальчиков и девочек, о которых я рассказывала, но Евгения так мало с ними общалась, что зависела от моих рассказов о жизни за пределами ее комнаты. Я старалась привести своих друзей домой, но многим было неуютно в ее комнате, заставленной медицинскими инструментами, помогающими Евгении дышать, и бутылочками с лекарствами.

Я боялась, что большинство Детей, взглянув на Евгению, увидят, как она мала для своего возраста, и будут считать это уродством; я знала, что Евгения достаточно умна, чтобы понять, отчего этот страх и дискомфорт в их глазах, и в конце концов, оказалось проще рассказывать ей о ребятах.

Евгения лежала на кровати, закрыв глаза, и только мягкая улыбка блуждала на ее губах. Обычно я усаживалась рядом и принималась пересказывать все, что случилось за день в школе до самых мельчайших подробностей. Ей всегда было интересно узнать, что носят другие девочки, какие у них прически, и о чем они любят разговаривать и чем занимаются. Евгению интересовало кто и за что сегодня был наказан в школе. Но если я когда-либо говорили об Эмилии, Евгения просто кивала и говорила что-то вроде:

– Она просто хочет понравиться.

– Не будь такой всепрощающей, Евгения, – протестовала я. – Все это Эмили делает не только для того, чтобы понравиться мисс Уолкер или папе с мамой. Она хочет нравиться только самой себе. Ей нравится быть похожей на великана-людоеда.

– Но как ей это может нравиться? – спрашивала Евгения.

– Ты знаешь, как она любит командовать, как она иногда бьет меня по рукам в воскресной школе.

– Но ведь священник разрешил ей это делать, не так ли? – говорила в ответ Евгения.

Я знала, что это мама наговорила ей подобной чепухи, поэтому у Евгении возникают такие мысли. Возможно, мама хотела, чтобы Евгения верила в ее рассказы об Эмили. Тогда ей опять удалось бы избежать столкновения с реальностью.

– Но он не говорил ей, чтобы она полюбила это занятие, – настаивала я. – Ты бы видела, как загораются при этом ее глаза. Да она просто счастлива от этого.

– Эмили не может быть таким чудовищем, Лилиан.

– Она? Ты что, забыла о Пушинке? – ответила я, возможно, даже слишком жестко и холодно. Я видела, что Евгении больно от этих слов, и тут же пожалела о сказанном. Но выражение печали быстро исчезло с ее лица, и она снова улыбнулась.

– Расскажи мне теперь про Нильса, Лилиан. Я хочу послушать о нем, пожалуйста.

– Хорошо, – сказала я, успокаиваясь. Я всегда любила поговорить о Нильсе Томпсоне. Евгении я могла открыть свои самые сокровенные чувства. – Ему нужно подстричься. Его волосы падают прямо до носа. Каждый раз, когда я смотрю на него в классе, вижу как он занят тем, что убирает пряди волос с лица.

– У него теперь такие черные волосы, – сказала Евгения, вспоминая то, что я ей говорила пару дней назад, – черные, как смоль.

– Да, – улыбнулась я. Евгения внезапно открыла глаза и тоже улыбнулась.

– Он смотрел на тебя сегодня? Смотрел? – взволнованно спросила она. Как же могли иногда светиться ее глаза! Стоило только взглянуть в них, и я забывала, что Евгения так больна.

– Каждый раз, когда я смотрела на него, он тоже смотрел на меня, – почти шепотом ответила я.

– И твое сердце начинало биться сильней и быстрей, пока у тебя не перехватывало дыхание?

Я кивнула.

– Прямо как у меня, правда по другому поводу, – добавила она. И затем рассмеялась, раньше, чем я почувствовала горечь в ее словах.

– Что он сказал? Расскажи мне снова, что он говорил по дороге домой вчера?

– Он сказал, что у меня самая милая улыбка во всей школе, – ответила я, вспоминая слова Нильса. – Мы шли рядом, как обычно отставая на несколько шагов от Эмили и близнецов. Он пнул небольшой камушек, и взглянув, просто выпалил эти слова, и снова уставился под ноги. От неожиданности я не знала, что ответить. В конце концов, я пробормотала «спасибо». Это все, что я могла придумать. Мне нужно прочитать какой-нибудь мамин любовный роман, и тогда я узнаю, как нужно разговаривать с мальчиками.

– Да, все в порядке. Ты все правильно сказала, – заверила меня Евгения. – Я поступила бы так же.

– Правда? – Я задумалась. – Он ничего больше не сказал, а когда мы дошли до их поворота, Нильс проговорил: «До завтра, Лилиан», и заторопился прочь. Я знаю, наверняка, он был смущен и хотел, чтобы я сказала что-нибудь еще.

– Ты и скажешь, – заверила Евгения, – в следующий раз.

– Следующего раза не будет. Нильс скорей всего думает, что я дура.

– Нет, он не может так думать. Ты самая умная девочка в школе. Ты даже умнее Эмили, – гордо сказала Евгения.

Это было так. Из-за того, что я быстро научилась читать, я знала то, что знали только ученики намного старше меня. Я с жадностью прочитывала наши исторические книги, проводя часы в папином кабинете, внимательно просматривая его коллекцию книг об античной Греции и Риме. Здесь было много того, что Эмили не стала бы читать даже, если бы это предложила мисс Уолкер, так как Эмили считала, что эти книги о греховном времени и грешных людях. Следовательно, я знала гораздо больше ее о мифологии и античных временах.

Я также быстрее, чем Эмилия, умножала и делила. Это ее бесило. Помню, как однажды, я наткнулась на нее, когда она сражалась с колонками цифр. Я заглянула через ее плечо, когда она писала результат и сказала ей, что он не правильный.

– Ты забыла перенести сюда единицу, – сказала я, указывая ей ошибку. Эмили обернулась.

– Как ты смеешь подсматривать за мной и моей работой? Ты просто хочешь списать у меня, – обвинила она меня.

– Ну что ты, нет, Эмили, – возразила я. – Я просто хотела помочь тебе.

– Мне не нужна твоя помощь, и не вздумай указывать мне, что правильно и что – нет. Только мисс Уолкер может это делать, – раздраженно ответила Эмили. Я пожала плечами и ушла, но когда я оглянулась, то увидела, что она решительно стирает ответ, который был у нее на бумаге.

В буквальном смысле мы все трое росли в различных мирах, несмотря на то, что жили под одной крышей и имели одних и тех же родителей. Не важно, сколько времени я проводила с Евгенией, чем мы с ней занимались, и сколько я сделала для нее, я знала, что никогда не смогу даже представить всех ее переживаний, как тяжело все время проводить в доме и видеть мир только через окно своей комнаты.

Бога Эмили я действительно боялась. Она заставляла меня просто трястись от страха, когда угрожала мне Его гневом и отмщением.

Как он неблагоразумен, думала я, если может оставаться безразличным к несчастьям, заставлять страдать такого милого и доброго человека, как Евгения, и не замечать высокомерия и бездушности таких, как Эмили.

Эмили так же жила в своем собственном мире. Но не потому, что была беспомощна, как Евгения. Эмили добровольно заперла себя в стенах, отделяющих ее от реального мира, но это были не настоящие стены из дерева, покрытые штукатуркой и краской, это были стены гнева и ненависти. И каждую щелочку в них она зацементировала какой-нибудь библейской историей или цитатой. Я начала думать, что даже священник боится ее, вдруг она обнаружит какой-нибудь тайный его грех, который он однажды совершил, и расскажет об этом Богу.

И наверное, только я одна, несмотря ни на что, по-настоящему наслаждалась жизнью в Мидоуз: бегала по полям, кидала камешки в реки, вдыхала запахи цветов, и проводила много времени с рабочими плантации и знала всех их по именам. И я не могла представить себе, как можно запереться в какой-нибудь части дома и не обращать внимания на окружающий мир. Да, я была довольна жизнью в Мидоуз, несмотря на темное облако боли, связанное с моим рождением, неотступно следующее за мной по пятам, и даже имея такую сестру, как Эмили.

Мидоуз никогда не потеряет своего очарования, думала я и впоследствии. Грозы приходят и уходят, но затем всегда наступает теплая весна. Конечно, я тогда была маленькой. Я не могла даже представить, каким мрачным все может стать, каким холодным и чужим все окажется и какой одинокой я буду, когда моя безоблачная жизнь закончится.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я стала замечать некоторые изменения в моей фигуре, и это дало маме повод говорить, что я стану красивой молодой женщиной, цветком Юга. Было приятно, что тебя считают хорошенькой, и слышать от людей, особенно от приятельниц мамы, восторги по поводу мягкости моих волос, великолепного цвета моего лица и красоты моих глаз. Неожиданно мне начало казаться, что моя одежда становится мне тесной, и вовсе не потому, что я растолстела. Детские черты лица постепенно исчезали, моя мальчишеская фигура начала округляться и становиться более выразительной. Я всегда была худенькой девочкой с недоразвитой фигурой, хотя и не была такой неуклюжей, как Эмили, которая так быстро росла, что казалось, каждую ночь она вытягивается на несколько сантиметров. Из-за своего роста Эмили выглядела очень взрослой. Но это проявлялось только в ее лице, а развитие тела, казалось, остановилось, и ему не придавали никакого значения. Черты лица Эмили были лишены мягкости и нежности.

К двенадцати годам я была почти уверена, что у меня грудь в два раза больше, чем положено. Я не знала как это должно быть на самом деле, потому что я никогда не видела Эмили без одежды, даже когда она спала.

Однажды вечером, когда я принимала ванну, мама зашла ко мне и отметила, что моя фигура становится все больше похожа на фигуру девушки.

– Дорогая! – с улыбкой воскликнула она, – твоя грудь начала развиваться гораздо раньше, чем моя. Нам нужно купить тебе новое белье, Лилиан.

Я почувствовала, что краснею, особенно, когда мама говорила, какое ошеломляющее впечатление может произвести моя фигура на молодых людей.

– Они будут смотреть на тебя так пристально, как будто они хотят запечатлеть в памяти каждую деталь твоего лица и фигуры.

При всяком удобном случае, разговаривая с нами, мама любила вставлять слова и даже целые отрывки из своих любовных романов.

И года не прошло с тех пор, а у меня появились первые признаки того, что я действительно становлюсь женщиной. Но никто не говорил, чего мне ожидать. Однажды весенним днем мы с Эмили возвращались из школы. Было уже тепло как летом, поэтому мы были одеты в легкие платья. К счастью, мы уже распрощались с близнецами Томпсонами и Нильсом, иначе они меня очень смутили бы. Внезапно я почувствовала резкие спазмы. Боль была такая сильная, что я схватилась за живот и согнулась.

– Что с тобой? – проговорила Эмили.

– Я не знаю, Эмили. Так больно.

Последовал новый острый спазм, и я снова застонала.

– Прекрати! – закричала Эмили, – ты ведешь себя, как свинья, которую режут.

– Я не могу это вытерпеть, – стонала я, слезы заструились по моему лицу. Эмили посмотрела на меня с неприязнью.

– Поднимайся и иди, – скомандовала она. Я попробовала выпрямиться, но не смогла.

– Не могу.

– Тогда я просто оставлю тебя здесь, – пригрозила Эмили, потом она задумалась на мгновение. – Возможно, ты что-то не то съела. Ты сегодня откусила, как обычно, от зеленого яблока, которое тебе предложил Нильс Томпсон? – спросила она. Я всегда чувствовала, что Эмили следит за мной и Нильсом в перерыве на обед.

– Сегодня – нет, – сказала я.

– Уверена, что ты, как обычно, врешь. Ну, – сказала она, поворачиваясь, – я не могу…

Но в этот момент я почувствовала какую-то странную теплую влагу между ног. Я опустила туда руку, а когда подняла, то увидела кровь. В этот раз мой крик был услышан рабочими в Мидоуз, хотя они находились в миле от нас.