— Любо-дорого слышать от ниггера такие слова, — сказал начальник полиции. Он положил Кантли руку на плечо. — По-моему, не грех и посодействовать такому ниггеру, а, Джералд? И вел он себя примерно.

— Я уж и сам про это думал, — сказал Кантли.

Рыбий Пуп ждал. У него так перехватило горло, что было больно дышать.

— Фу ты, черт, — продолжал Кантли. — А ведь ты тут поправился в тюрьме, ей-богу! Да и вырос!

— Ага, сэр, — не поднимая глаз, пролепетал Рыбий Пуп. — Наверно.

Кантли нахмурился и осуждающе качнул головой.

— А знаешь, женщина-то эта так и не объявилась, — сказал он.

Рыбий Пуп понял, что речь идет о миссис Карлсон.

— Какая женщина, начальник? — спросил он невинно.

— Видел? — воскликнул Мэрфи. — Он все забыл давным-давно.

— Я про ту девку, которая кричала, что ты ее собирался изнасиловать, — сказал Кантли.

— А-а, — негромко протянул Рыбий Пуп.

— От Глории не было вестей?

— Нет, сэр.

— А что слышно насчет того врача? — спросил начальник полиции.

— Ничего не слыхать.

— Тебе кто это, Пуп, пишет письма из Франции? — спросил Кантли.

— Это товарищи у меня там, в армии служат, — небрежно сказал Рыбий Пуп.

— Похоже, им не нравится у нас в Миссисипи, — сказал Мэрфи.

— Да это они только так, на словах, — неопределенно отозвался Рыбий Пуп.

— Ты сам-то не наладился, случайно, махнуть во Францию? — спросил Кантли.

Сделав круглые глаза, Рыбий Пуп всем телом повернулся к нему.

— Что вы, сэр! Чего я там потерял?

— Грязные людишки эти французы, — внушительно произнес Кантли. — Нет уж, тебе интересней оставаться тут.

— Конечно, сэр, — со всей убежденностью, на какую был способен, подхватил Рыбий Пуп. — Я тоже так думаю.

Кантли встал и неожиданно панибратским движением хлопнул его по плечу. При виде занесенной руки Рыбий Пуп невольно втянул голову в плечи, но вовремя спохватился и изобразил на лице улыбку, кляня себя за то, что чуть все не испортил.

— Молодчина ниггер, черти тебя раздери! — ощерясь, сказал Кантли.

— Спасибо, сэр, — невнятно прошелестел Рыбий Пуп.

Кантли полез в карман и вынул какой-то сверток. Рыбий Пуп похолодел. Неужели они все-таки нашли замурованные в камине чеки? Он задержал дыхание. Развернув сверток, Кантли швырнул на койку пачку зеленых бумажек.

— Твоя доля за это время, — сказал он. — Сколько нам, столько вам — так, что ли? Ну-ка, сочти.

Рыбий Пуп облегченно перевел дух. Ожидая подвоха, он испытующе заглянул в лицо белому человеку.

— Я вам и на слово поверю, начальник, — зачастил он вполголоса, не сводя с Кантли умоляющего взгляда. — Только здесь мне их тратить не на что.

— А кто сказал, что обязательно здесь? — Начальник полиции Мэрфи оглянулся на дверь. — Пат, поди сюда. У тебя постановление суда?

— У меня. Вот, нате, — сказал надзиратель и вошел в камеру, протягивая вперед листок бумаги. Кантли взял его.

— Пуп, — сказал он. — Вот оно то самое, чего ты ждешь два года.

— Да, сэр. А что тут сказано?

— Сказано, что ты свободен, черт возьми! И это сделали мы! Макуильямс палец о палец не ударил, песий сын. Это твои друзья добились. Понял меня?

— Да, сэр.

— Ну как, доволен?

— Очень, сэр.

— Кой же черт ты тогда стоишь столбом? Одевайся, чучело!

— Прямо сейчас? — спросил Рыбий Пуп.

— А то когда же! — грубовато прикрикнул на него начальник полиции.

— Сейчас и заберу тебя отсюда, — сказал Кантли.

— Эй, Пат! — позвал Мэрфи. — Принеси ниггеру его вещи!

— Слушаю, сэр, — ответил невидимый голос.

Рыбий Пуп ждал, не зная, как отозваться на происходящее. Проявлять чрезмерную радость не хотелось — как бы в этом не заподозрили расчет, но сохранять слишком надутый вид тоже не имело смысла, это могло вызвать догадку, что он, чего доброго, затаил мысль о мести. Какие-то секунды он колебался, потом чутье подсказало ему половинчатое решение. Он уткнулся лицом в одеяло и заплакал.

— Чего это он нюни распускает? — с усмешкой спросил Мэрфи.

— Ладно, не трогай его, — врастяжку сказал Кантли. — Пускай одевается.

Они вышли, и в то же мгновение его слезы иссякли. Он сосчитал деньги. Почти три тысячи. Значит, Кантли расширил его «надел», а еще это значит, что он нужен Кантли для сбора «податей» с черных проституток… Кончив одеваться, Рыбий Пуп топтался по камере, не зная, куда себя девать. Подошел надзиратель, открыл дверь.

— Ступай прямо, ниггер, никуда не сворачивай. Там тебя ждут.

Словно во сне, Рыбий Пуп зашагал по коридору. Кантли с полицейским начальником дожидались его.

— Сюда, Пуп. Садись ко мне в машину. Ты теперь куда? К Мод, кровь разогреть? Или в пивную? Или, может, к мамаше?

— Мне бы к себе на квартиру, сэр.

— А не хочешь сегодня побаловаться с девочкой?

— Нет, сэр.

— Ну, гляди. — Кантли тронул с места машину.

Ночной воздух был напоен благоуханием. Сидя в машине рядом с Кантли, Рыбий Пуп смотрел на высокие синие звезды, оправленные в черный бархат неба. Горячие слезы текли и текли у него по щекам.

— О чем плакать-то, черт? Все позади. Ты свободен.

— Ничего не могу с собой поделать, начальник, — прерывисто ответил Рыбий Пуп.

Возле дома на Боумен-стрит, где была его квартира, машина остановилась.

— Все правильно?

— Да, сэр. Мне выходить в субботу собирать?

— Само собой. Как всегда. Я утром зайду в контору, подкину тебе еще адреса.

— Понятно, сэр.

— И встряхнись ты, погуляй.

— Хорошо, сэр.

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Рыбий Пуп постоял на пустынном тротуаре, глядя, как тает в темноте красный огонек на машине Кантли, и непримиримая ненависть исказила черты черного его лица. Он достал из кармана ключи, с опаской оглянулся через плечо и поднялся по лестнице к своей квартире. Отпер дверь и задержался на пороге, вновь видя перед собою белокожее женское лицо, возникшее на этом месте два года назад. Потом вошел, зажег свет. Мебель в комнате была затянута паутиной. Рыбий Пуп осмотрел камин — кирпич, за которым он спрятал чеки, был нетронут. Он обошел комнату, открыл платяной шкаф и вытащил свои костюмы — все в пыли, траченные молью, они были безнадежно испорчены.

— А, черт, — тихо выругался он.

Не беда, он купит новые в Нью-Йорке. Он запер дверь на засов, нашел отвертку и, нагнувшись к камину, принялся соскребать цемент, высвобождая края кирпича. Наконец кирпич вышел из гнезда, показался завернутый в асбест сверток. Теперь долой клеенку… Ага, вот они. Рыбий Пуп запихнул чеки в карман, погасил свет и, заперев квартиру, спустился по лестнице. И не успел пройти двух шагов по тротуару, как столкнулся лицом к лицу с Мод.

— Пуп! — Она прижала его к пышной груди.

— Привет, Мод, — сказал он, потрепав ее по плечу.

Отступив, Мод смерила его взглядом с головы до ног.

— А ты вырос!

— Есть немножко.

— Мистер Кантли сказал, что тебя совсем освободили!

— Ага. Только что вышел.

— Господи, вот радость, — улыбаясь, затарахтела она. — Говорила я этому Кантли, что ты чист. Хотя дело-то было не в девке. Это они чеков проклятых боялись.

— Да, я знаю.

— Опять будешь деньги собирать? — спросила она.

Он хорошо относился к Мод, но верней было не откровенничать с нею.

— А как же, — соврал он. — Конечно.

— Слышь-ка, Пуп!

— Ну?

— Не хочешь девочку? Одна есть — пальчики оближешь… Не грех отпраздновать такой случай. Я угощаю…

— Спасибо, Мод. И рад бы, да надо в контору. Дела.

— А если завтра вечером?

— Это другой разговор. Завтра — пожалуйста.

— Не обманешь?

— Сказал, заметано.

— Ох, до чего я за тебя счастлива, прямо слеза прошибает. — Мод вздохнула. — Ну, мне и ко двору пора, к своим сучкам. За этими только приглядывай. До скорого свидания, Пуп.

— До скорого, — сказал он и быстро зашагал прочь.

Пошла она, эта Мод! Пошли они все куда подальше! Ему в другую сторону… Через полчаса он уже входил в дверь конторы. Открыв сейф, он вынул пачку денег, рассовал их по карманам. Готово. Его колотила дрожь. Внезапно он припал грудью к столу и разразился слезами. Потом выпрямился, вытер глаза.

— Уезжаю, папа… — шептали его губы. — Не получается у меня здесь.

Может быть, позвонить домой, поговорить с матерью? Нет… Он не станет ни с кем прощаться. Ничего не скажет Джиму. Не спросится у Макуильямса. Уедет, и точка. Сядет на поезд, и… Правильно. И сейчас же.

По ночным безмолвным улицам он дошел до вокзала, зорко высматривая, не покажется ли где-нибудь по дороге белый полицейский. Нет, не видно. Он толкнул дверь с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ». Подошел к окошечку кассы с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ» и подождал, пока белый кассир кончит продавать билеты белым пассажирам, стоящим у другого окошка.

— Тебе что, парень? — рассеянно спросил кассир.

— Мне, сэр, билет до Мемфиса. Скоро поезд?

— Примерно через два часа.

Рыбий Пуп уплатил за билет, зашел в зал ожидания с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ» и сел. Его клонило ко сну, но он не смел закрыть глаза. Если покажется Кантли, он скажет, что едет в Мемфис всего на пару дней… Но никто не показывался. Через три часа он сидел на жесткой вагонной скамье в отделении для черных. При нем было без малого шесть тысяч долларов. Он снова проглядел письма Зика. Надо будет в Нью-Йорке дать Зику телеграмму, чтобы встретил его в парижском аэропорту…

…Назавтра в два часа дня юная блондинка, склонясь над ним, прожурчала:

— Ах, вы не знаете, как пристегнуть ремень? Вот так…

Он дал ей приторочить себя к креслу самолета, едва дыша, разглядывая копну ее золотистых волос, ее молочную кожу. Взревели моторы, самолет вырулил на взлетную полосу, и через несколько минут Рыбий Пуп почувствовал, как огромные крылья поднимают его на воздух и под мерный рокот уносят по солнечному поднебесью на восток, где завершится первый этап его путешествия в далекие дали.

А еще через две недели Рыбий Пуп откинулся назад в кресле другого самолета. Он волновался, и у него взмокли ладони. Рев четырех мощных моторов залепил ему уши, в окошко, у которого он сидел, было видно, как рассверливают неподатливый воздух два пропеллера. Синее послеполуденное небо уходило в безграничную высь. Рыбий Пуп прижался щекой к оконному стеклу и заглянул вниз — далеко внизу необъятными полями спелого хлопка расстилались пушистые белые облака.

Из сводки о полете, которую дала ему просмотреть стюардесса, он узнал, что находится на высоте приблизительно двадцати тысяч футов над уровнем Атлантического океана. Первый раз в жизни он сидел среди белых, мужчин, детей, женщин, не отделенный от них унизительной и четкой чертой. Сидел, напряженно сдвинув колени, словно ожидая, что в любой миг его могут призвать к ответу за то, что он здесь. Вот уже два часа он старательно отводил глаза то вправо, то влево, чтобы только, Боже упаси, не взглянуть как-нибудь ненароком вперед.

В конце концов он все же осмелился преступить роковой запрет и поднял глаза: прямо перед ним сидела молодая женщина с шапкой роскошных темно-каштановых волос, тугие завитки их ловко льнули на затылке к белой, точеной шее. Опыт, приобретенный на Боумен-стрит, научил его видеть в тугой округлости женской шеи красноречивую примету, повествующую о скрытой от глаз волнующей топографии тела, и недаром он сидел в таком напряжении — этот нехитрый и прелестный символ, белеющий сейчас в каких-нибудь двух футах от него, был западней, порождающей в глубинах его существа смертельный страх. Под тяжкие толчки сердца он с близкого расстояния пожирал глазами этот соблазнительный и грозный символ, который под его взглядом терял живое человеческое тепло, обращаясь в досадный и ненадежный кусок действительности, — причина этого превращения таилась не столько в самом присутствии женщины, сколько в насильственной несвободе его собственных сердечных движений. Женщина была чем-то нереальным, далеким, как тот истекающий кровью белый, которого он бросил умирать под перевернувшимся «олдсмобилем» в давно минувший летний день, когда страх отнял у окружающего мира его человеческую сущность…

— М-м? — промычал Рыбий Пуп, очнувшись от глубокой задумчивости.

— У вас не найдется огонька? — спросил молодой человек, сидящий слева.

— Да, конечно. — Рыбий Пуп поднес к сигарете соседа огонек своей зажигалки.