Людмила Грицай - Дорога в одиночество

Майор вдруг подумал о том, что его дети — и есть то самое новое поколение, которому трудно будет устоять перед соблазнами легких решений, предлагаемые им их идейными интернет-вождями. Такое использование молодежи было невозможно в предыдущие столетия. Ведь власть царей и генсеков не предполагала такие способы «расшатывания трона» как цветные революции. И только прошлый век показал эффективность этой новой формы борьбы с неугодными политическими режимами. А для создания цветных революций как раз нужна молодежь. Разная молодежь. И такие как Илья Спиркин — жадные до справедливости мыслители-идеалисты, и такие как его сын Степан, готовые выйти на митинг просто «за компанию», и те, кого называют «трудными подростками» — агрессоры и разрушители.

А зазывать таких молодых людей, вести их за собой будут те самые «Арсении Майские» — взрослые циники, по тем или иным причинным потерпевшие жизненное фиаско на своих профессиональных поприщах, обиженные и судьбой, и властью.

«Сколько же желающих манипулировать нашими детьми! Сейчас идет настоящая „битва за молодежь“ — ожесточенная идеологическая борьба, в которой мы как старшее поколение явно проигрываем», — вдруг подумал про себя Владимиров.

И эти мысли несколько вечеров никак не давали ему покоя, а потом приходили в тяжелых ночных кошмарах.

Рабочие беседы с Майским превратились для майора в настоящее испытание, проявившееся в противостоянии двух взрослых людей с разными мировоззрениями и идейными убеждениями. Владимиров не сдавался, хотя и понимал, что его противник опасен и изворотлив. Однако его как опытного следователя это бесконечное топтание на одном месте сильно утомляло, а иных мер к подозреваемому кроме словесных баталий он применить не мог.

Спас Владимирова случай.

Выйдя из метро в ранний утренний час, он понял, что пройти до своего отделения привычные полкилометра будет трудно из-за крепкого мороза, поэтому решил дождаться автобуса и проехать на нем до следующей остановки. Нужный автобус появился быстро, майор вошел в переднюю дверь и остался около кабины водителя. Оттуда доносился голос радио. Ведущая говорила радостно и увлеченно, и уже прощаясь со слушателями, добавила, что с ними была «Татьяна Кручевская». Это имя поразило Владимирова так сильно, что он даже не услышал последовавшие далее привычные позывные «Маяка».

Он вышел из автобуса и, пройдя быстрым шагом несколько метров, буквально ворвался в свое отделение, забежал в кабинет, узнал телефон радиостанции. Позвонил, представился, попросил пояснить, появилась ли на работе журналистка Татьяна Кручевская?

Молодая девушка приятным голосом сообщила майору, что Татьяна как ни в чем не бывало пришла сегодня с утра на работу, начальник разрешил ей провести эфир, сейчас она находится в отделе кадров, видимо, разрешая вопросы относительно своего внезапного исчезновения.

Владимиров положил трубку, обещав перезвонить через минут пятнадцать, чтобы поговорить с самой Татьяной, и вздохнул. Получается, что никакого убийства ровным счетом и не было? А было обычное бегство жены от мужа в неизвестном направлении. Но как Кручевская вышла из своего подъезда? Почему так долго скрывалась? Почему ничего не сообщила родным?

Вопросов было много, к тому же у Владимирова нарастало раздражение в отношении этой журналистки, которая решила поиграть со всеми «в прятки» и тем самым заставила его так долго и бесполезно биться в сетях словесных противоречий с ее мужем.

Через полчаса телефонную трубку взяла сама Кручевская. Владимиров представился и пояснил, что расследует дело о ее исчезновении.

— Так как вы нашлись, а мы ведем предварительное следствие по вашему розыску уже месяц, то мне необходимо переговорить с вами. Приезжайте немедленно!

— Да, хорошо. Приеду, — отозвалась его собеседница.

Действительно через полтора часа в кабинете Владимирова стояла во всей своей красе приятная дама бальзаковского возраста. Это была высокая статная женщина с небрежным каре из темно-русых волос, с чуть насмешливой улыбкой и яркими зелеными глазами, в которых читался ум и кокетство.

— Татьяна Павловна, — с укором произнес Владимиров, тем не менее, чувствуя, что раздражение против этой особы его уже покидает. — Где вы были? Ваш муж написал заявление о вашей пропаже, я как следователь вел это дело, столько уже версий перебрал. Мы предполагали, что вас уже нет в живых, искали способы убийства!

— Сожалею, что я вас разочаровала. Все гораздо банальнее, чем вы думали. Я жива. Просто решила на месяц сбежать ото всех. Получилось чуть больше, чем на месяц. Мне нужно было хорошо подумать в абсолютном уединении.

— А где вы находились?

— У одной из моих закадычных подруг есть дом в глухой деревне Тульской области. Туда я и уехала. Уехала на перекладных. Причем даже телефон отключила, чтобы никакой связи с миром. А в деревне вообще никто этой зимой не живет. Я приехала — там холод просто собачий, все в сугробах, насилу дом нашла. Дверь открыла — ключ у них просто над баней висел. Хорошо, что дрова были, печь затопила. Согрелась. Еду нашла самую простую. Картошка, крупы, соления. Так и прожила месяц.

— И что ни разу не подумали о родных, о сыне? — спросил Владимиров.

— Нет, я о них все время думала. Был соблазн им позвонить, но боялась, что Арсений узнает, приедет ко мне, а мне нужно было решить.

— Что решить?

— Принять решение о разводе. И я его приняла. Мне нужно было со стороны взглянуть на наши отношения. И я поняла, что они себя исчерпали. Арсений не тот человек, с которым нужно встречать старость

— Простите, а как вы покинули подъезд вашего дома? Ведь там есть скрытые камеры наблюдения, которые вас не зафиксировали.

Кручевская бросила на майора быстрый взгляд.

— Оказывается, мы живем под постоянным прицелом видеокамер и даже не подозреваем об этом. Впрочем, я и вправду вышла через другой подъезд. Решила, что Арсений бросится меня догонять. Поэтому, когда вошла в лифт, поехала не вниз, а наверх, на 16 этаж, там чердак, вход на чердак открыт. Поднялась, прошлась по крыше, там наверху вид такой на Москву — одно загляденье, и спустилась уже на другой чердак, а там в подъезд, в лифт и все.

Владимиров подумал про себя, что эта была его оплошность, он не уточнил, стояли ли камеры скрытого наблюдения в других подъездах. Впрочем, информацию о наличии таких камер он получил от Михаила Павловича, поэтому не мог сомневаться в подлинности его слов.

— А что за пакеты выбросил ваш супруг после вашего исчезновения? — спросил Владимиров.

— Пакеты? Не знаю. Но если выбрасывал, то, наверное, мои вещи. Вот бессовестный, решил, наверное, меня позлить.

— Скажите, а нож на кухне? Вы пользовались в последние дни перед уходом ножами?

— Честно говоря, не помню, — ответила Кручевская уклончиво. — Ножи у него хорошие, я, конечно, что-то резала, но не помню.

Владимиров задумался, а потом мягко предложил Кручевской показать ему свои ладони. Журналистка поморщилась, но все-таки раскрыла руки. На левой ладони виднелся уже заживший порез, который при ранении был, скорее всего, достаточно глубоким.

— Вы порезались сами? — спросил майор.

— Да сама. Не хотела вам говорить, но так и быть. Вы прямо кудесник какой-то — мысли читаете, рану мои и ту нашли. После ссоры мне так плохо стало, взяла нож, думаю, вену порежу и все. Но страх взял. Ножом смогла только ладонь разрезать — да так больно стало, кровь сразу пошла. Я нож на место положила. Саму рану кое-как забинтовала. Тут и решила из дома бежать. Мне давно уже здесь тошно жить стало. И все к одному. И на работе все приелось, и муж достал — смешным стал казаться, ничтожным каким-то. А ведь когда-то я восхищалась этим человеком. Считала его смелым, сильным, независимым, умеющим не прогибаться перед властью и людьми. А потом вдруг сразу как-то его поняла, будто пелена с глаз пала. Увидела всю его пошлость и подлость. Больно так стало. Думаю, нет, нет, только бежать от него куда подальше. Домой к родителям ехать не захотела — чужие мне они давно. Спасибо, что сына воспитывают. Говорят, его лучше воспитаем, чем тебя. Так вот и пусть стараются. Вот и сбежала от всех и вся.

— И как помогло? — спросил Владимиров.

— А помогло! — вдруг как-то резко отозвалась Татьяна. — На работу я вернулась. Разговоры по радио говорить — оно дело нехитрое, но и жизненный тонус все-таки повышает. Пусть остается. А вот Арсения Анатольевича я из дома сегодня же выгоню. Пусть идет на все четыре стороны.

— Не мне вмешиваться в ваши отношения с супругом, сожалею о вашем браке и все, — заметил Владимиров. — Подпишите вот этот документ и ступайте с Богом. Желаю Вам больше не теряться.

Кручевская сделала то, что он нее потребовал Владимиров. Резким росчерком подписала все бумаги, встала и пошла твердой походкой к выходу. Вдруг, как бы случайно обернувшись, она насмешливо спросила:

— А вы что поборник крепости семейных союзов, если сожалеете о моем браке? Или мой супруг произвел на вас впечатление несчастного всеми покинутого страдальца?

— Ваш супруг вел себя здесь по-разному. Но вину свою отрицал и, как показало время, был прав. А мы его подозревали, хотя он и проходил по делу свидетелем. Но ведь вы сами хотели, чтобы его арестовали? Не правда ли?

— Почему? — спросила Кручевская, слегка вздрогнув.

— Вы сделали все, чтобы появились улики о причастности вашего мужа к вашему возможному убийству. Теперь я полагаю, что вы не планировали это заранее. Возможно, когда сознательно порезались его ножом, тогда и пришло к вам это решение. Кровь на ноже ваша, пятна крови вы смыли не все, из дома ушли через чужой подъезд, никому ничего не сказали. Работой рискнули, лишь бы никто не узнал, что вы живы. Телефон ни разу не включили. Симку другую не купили, чтобы иметь хоть какой-то альтернативной источник связи.

— Я не знала, вернее, думала, конечно, но до конца не хотела, чтобы Арсения арестовали из-за меня.

— Почему же вы вернулись?

— Нужно было возвращаться. Я всегда понимала, что все мы трагически одиноки. Одиноки всегда. С рождения до смерти. И я наконец-то решилась погрузиться в это полное одиночество. Но знаете, оказывается, быть Робинзоном Крузо — это очень трудно. Ведь я там и телевизор смотрела, и «Маяк» наш слушала. Даже узнала о своем исчезновении, о розыске. Но страшно. Мысли такие депрессивные в голову лезут, смерть по темным углам мерещится. Как в детстве. Холодно. Темно. Как на острове необитаемом. Нет, человек должен жить среди людей. Трудно одному.

— Если трудно, учитесь жить среди людей, — отозвался майор.

Кручевская замолчала и, вздохнув, произнесла каким-то приглушенным тоном:

— Вы простите меня, ведь я и вам хлопот доставила. Но честно, больше не буду.

И с этим детским обещанием она покинула кабинет Владимирова.

Михаил Павлович позвонил вечером того же дня.

— Выражаю вам благодарность, майор! — проговорил он.

— За что же благодарность, дело-то закрыто, пропавшая нашлась живая и невредимая.

— Как за что? За профессионализм! Представляете, посадили бы мы с вами с СИЗО этого субъекта — а она возьми и найдись. Скандала потом не миновать. Извиняться год бы пришлось. А сейчас все в порядке. Муж проходил всего лишь свидетелем. Супруга нашлась — все и разрешилось. Да и вам хорошо. У вас теперь лишнего «висяка» не будет. Вообщем закон и порядок.

— Да какой уж закон. Этот Арсений Майский с законом не дружит. Он, конечно, жену не убивал, но привлечь его нужно, и привлечь сами знаете за что.

— Он не один такой. Много их за последние тридцать лет развелось. Вот они издержки свободы. Хотя на каждого из них у нас «особая» папочка заведена. Придет время — найдет награда своего героя, и не надо потом петь песни про «кровожадный» режим.

— Да, но это уже ваша епархия, а моя миссия — слава Богу — завершилась!

— Так и удачи вам, майор. Если что — будем иметь вас в виду!

«Лучше не надо!» — подумал про себя Владимиров и вежливо попрощался.