Рядом с привратником появился раввин; он вскарабкался по ступенькам на зубчатую стену, чтобы самому переговорить со скрипачом. От взглядов Луки и брата Пьетро не укрылись ни его черная одежда, ни желтая звезда – обязательное к ношению каждым иудеем клеймо, знак позора, обличающий сынов Авраама перед всем белым светом.

– Звезда Давида! – вскричал потрясенный клирик и истово перекрестился. – А это – раввин! Неужели они в еврейском поселении? Господи, помоги им.

Лука обескураженно повернулся к брату Пьетро:

– Надо немедленно вызволить их оттуда.

– Даже говорить с евреями противозаконно, а уж заходить в их города и вовсе запрещено, – угрюмо отозвался писарь.

– Но если у них Изольда и Фрейзе, нам придется с ними заговорить.

Брат Пьетро задумчиво покачал головой.

– Навряд ли они оказались в этой деревне по собственному желанию. Евреи славятся тем, что похищают христианских младенцев, по крайней мере сообщения об этом поступают беспрестанно. Дважды я лично участвовал в расследованиях преступлений, совершенных иудеями, дважды лицезрел я каинову печать на лицах людей этих, этих окаянных злодеев, распявших Господа Иисуса нашего.

– Возможно, Изольда попросила их об убежище. В Венеции мы вели дела с менялой-евреем, и он ни разу не обманул нас. Да и тебе ли не знать, брат Пьетро, что без иудеев вся торговля в христианском мире пошла бы прахом.

– И это тоже их вина, – убежденно отозвался монах. – Христианину запрещено давать деньги под проценты, поэтому тот, кому требуются деньги – много, много денег, – вынужден обращаться к евреям. Господи, прости им прегрешения их. Но я верю, что вскоре наши правители одумаются, запретят ростовщичество и выметут их всех прочь поганой метлой – вон, немедля.

– И куда же они пойдут? – горько заметил Лука. – Эти изгнанники, не имеющие родины?

Брат Пьетро передернул плечами.

– Они убили Иисуса Христа. До конца дней своих предначертано им скитаться, быть отовсюду гонимыми и вечно страдать.

– Нет смысла сейчас рассуждать об этом, – нетерпеливо прервал его Лука. – Кто знает, где истина? Давай сделаем так, брат Пьетро, – ты останешься здесь наблюдать, а я поскачу за лордом Варгартеном. Изольда и Фрейзе в безопасности, пока ворота деревни на замке. А потом прибудет лорд Варгартен, погонит этих плясунов отсюда, и мы вызволим наших товарищей. Изольде ничего не грозит, если иудеи не выдадут ее танцорам.

Выражение лица брата Пьетро было угрюмым.

– О, теперь-то, когда эти евреи ее заполучили, они ее не выдадут. В этом я ни капли не сомневаюсь. Они принудят ее выйти замуж за одного из них, обратят в иудаизм и заставят родить ребенка. Им нужен мальчик, сын леди из Лукретили. Он унаследует ее земли, ее титул. Понимаешь, что это значит? Замок Лукретили захватят потомки колена Израилева!

Брат Пьетро вложил в свое пророчество столько ничем не прикрытой злобы, что Лука содрогнулся. Он птицей взмыл в седло.

– Оставляю лошадей тебе. Нельзя терять ни минуты. Не важно, на чьей стороне правда, не важно, кто наши враги – евреи или танцоры, важно одно – Изольда в беде, и мы должны спасти ее.


Все ставни, все двери в еврейской деревушке были закрыты. Привратник в сторожевой башне, заткнув уши руками, прокричал столпившимся внизу танцорам:

– Прекратите играть, и мы вас накормим.

Как по команде, тихонечко звякнул бубенцами тамбурин, замолкая, и скрипка пропела последний заливистый аккорд. Внутри, за воротами, Фрейзе тяжело, будто подкошенный, повалился на землю рядом с Изольдой. Ноги Изольды в красных башмачках, заляпанных алыми пятнами крови, внезапно перестали дрожать и замерли посреди разбросанных вокруг рубиновых, напоминающих струйки крови лент. Изольда наклонилась, схватилась за лодыжки, сведенные невыносимой судорогой.

Наступила чудовищная, противоестественная тишина. Усталые танцоры попадали на землю. Самые запасливые из них, пожираемые голодными взглядами менее предусмотрительных товарищей, развернули немудреную снедь – хлеб да сыр. Иные же, поскальзываясь на склизком крутом берегу, спустились к реке и принялись жадно лакать воду. Кто-то умывал лицо, кто-то – мало нашлось таких смельчаков – скинул рубаху и полоскал ее в холодной воде. Барабанщик уверенно, словно у себя дома, привалился спиной к воротам, вытянул, блаженствуя, ноги и задремал, положив бубен на грудь. Скрипач облюбовал поросший мягкой травой пятачок земли и растянулся на нем, подставив лицо солнцу. Плясуны отдыхали, ожидая кормежки, но явно давали понять, что как только они получат обещанное, то снова примутся за старое. И тишина эта – не более чем временная передышка.

В деревушке, у ворот, Фрейзе, стоя на коленях перед Изольдой, лихорадочно стягивал с нее башмачки. Но они сидели так крепко, что он ничего не мог с ними поделать.

– Как вообще ты умудрилась их надеть? – пропыхтел он, таща их изо всех сил, вертя ногу Изольды и так и сяк.

– Мои ноги просто скользнули в них, – промолвила с отчаянием Изольда. – Мгновенно, безо всякого труда. Они должны сниматься так же легко.

Но как ни старался Фрейзе, руки его беспомощно скользили по гладкой коже. Один башмачок так и вовсе насквозь промок от крови, сочившейся из раненой лодыжки, и стал скользкий, как угорь. Фрейзе страшно нервничал, пальцы его увлажнились от пота. И башмачки, и ноги Изольды – все было перемазано кровью, и сколько ни бился над башмачками Фрейзе, он не мог снять их с Изольдиных ног.

– Я боюсь причинить тебе боль, – признался он.

– Сними их! – Голос Изольды взвился вверх, звеня от нараставшей в ней паники. – Боли я не страшусь. Мне будет стократ больнее, когда они снова заиграют и башмачки пустятся в пляс. Фрейзе, я не выдержу этого, я умру.

Фрейзе яростно царапал задник башмачков, стараясь просунуть палец между задней частью туфли и Изольдиной пяткой, но – все напрасно, лишь красные полосы, оставленные его ногтями, взбухали на нежной девичьей коже.

– Сними их! – вновь взмолилась леди из Лукретили.

– Похоже, придется их разрезать, – заметил раввин. – Пока она сидит спокойно.

– Верно! – вскричала Изольда. – Режь их!

– Я не могу, – замотал головой Фрейзе, глядя то на свой кинжал, то на красные башмачки. – Я обязательно тебя пораню. У меня рука не поднимется. Мой кинжал недостаточно острый, мне придется пилить кожу, а не резать ее, и тогда я непременно пораню тебя.

Изольда обомлела от ужаса. Открытая рана не сулила ничего хорошего, а уж глубокий порез и вовсе частенько приводил к смерти. Не спасали ни припарки знахарок, ни отвары лекарей. От них становилось только хуже. Укол пики, крохотный порез – и человек умирал в страшных корчах: рана воспалялась, гноилась, и мученик испускал дух в неимоверных терзаниях.

– Я не могу, не могу, – повторял Фрейзе. – Изольда, у меня рука не поднимается. Я ведь могу отрезать тебе пятку! Я не осмелюсь.

Один из дозорных положил руку на рукоять своего кинжала, но раввин отрицательно покачал головой.

– Мы тоже не можем этого сделать. Кинжал соскользнет, поранит ее, и лорд Варгартен сразу же обвинит нас в том, что мы ее пытали.

– Я скажу ему, что вы хотели мне помочь! – пылко заверила его Изольда – Даю вам слово.

Жалость промелькнула на сумрачном лице раввина.

– А если ты умрешь? – без обиняков спросил он. – Если порез окажется глубоким и нам не удастся унять кровотечение, ты умрешь. И лорд Варгартен не оставит от нашей деревни камня на камня, он убьет нас всех. Никто не поверит, что мы непричастны к твоей гибели. Христиане считают, мы проливаем кровь их детей ради собственного удовольствия. Кто в целом свете поверит, что мы пытались помочь тебе?

– Изольда, всем известно, что эти люди приносят христиан в жертву своим богам, – заклокотал Фрейзе. – И похищают христианских младенцев. Правда-правда. Они ничем не похожи на венецианских иудеев, на того менялу, живущего среди христиан по христианским законам. Они живут здесь по собственным правилам и молятся собственным богам. Они ненавидят нас, а мы платим им той же монетой.

– Пустив вас сюда, мы навлекли на себя беду, – проговорил раввин. – Нам полагается жить здесь и избегать христиан, кроме случаев, когда христиане желают взять нас в услужение или просят у нас взаймы. Издана дюжина указов, предписывающих, когда нам можно, а когда нельзя общаться с вами. Одним своим присутствием в нашей деревне вы попираете все указы, мы же попрали их, когда распахнули перед вами ворота. Но если вас тут обнаружат, то наказаны будем мы, лишь мы одни.

Фрейзе схватился за голову.

– Так что же нам делать? Что?

– Допустим, нам удастся выпроводить танцоров, и они уйдут, – размышлял раввин, кивая на запертые ворота. – Когда они уйдут, вы покинете нашу деревню, даже если не получится снять башмачки с ног юной леди, найдете ваших друзей и дождетесь от них помощи.

– Но если мы не в силах бросить танцевать, не отправимся ли мы снова вслед за танцорами? – спросила Изольда.

– Все может быть. Это мне неизвестно.

Изольда сжала руку Фрейзе в страстной мольбе.

– Я должна снять эти башмачки во что бы то ни стало. Я больше не выдержу. Они снова вынудят меня танцевать, и я снова примкну к танцорам, я знаю, примкну. Надо избавиться от них.

Там, на дороге, за воротами, барабанщик дрогнул во сне, и тамбурин тихонечко звякнул. Изольда застонала.

– В вашей деревне есть сапожник? – обратилась она к раввину. – Он ведь может распороть верх башмачков, разрезать их на части и снять их с меня?

– Вначале пусть он на них посмотрит, – предложил раввин. – Но мы не сделаем ничего, что может поранить вас.

– А ну отвечайте, приносите вы христиан в жертву или нет? – вскипел Фрейзе, обезумевший от страха за Изольду. – Правда, что хлеб на вашу иудейскую Пасху вы готовите на христианской крови?

Раввин резко обернулся. Лицо его сморщилось от отвращения и боли. Не удостоив Фрейзе взглядом, он обратился к Изольде:

– Вы слышали тамбурин? Неужели этот еле слышный звук, это легкое позвякивание бубенцов пробудило в вас желание танцевать.

Изольда стыдливо опустила голову.

– Но молю вас, не отдавайте меня танцорам. Мне так много еще надо успеть сделать. Встретиться с друзьями. Вернуться на родину и отвоевать у брата свои владения. Таково желание моего отца, чтобы я, урожденная леди из Лукретили, владычествовала над людьми в наших краях. Я должна вернуться в отчий дом. Я не могу умереть здесь, на дороге, только потому, что по глупости поддалась мимолетному искушению и, не удержавшись от соблазна, примерила пару башмачков.

Раввин кивнул одному из дозорных, и тот побежал по главной улице. Только сейчас, провожая его глазами, Изольда обратила внимание на покосившиеся деревенские домишки, привалившиеся друг к другу, словно старые верные товарищи; такие странные, такие необычные. Одно здание особенно выделялось среди остальных: похожее на постоялый двор, оно глухими, причудливо разрисованными стенами выходило на улицу. Окон у здания не было, зато двери стояли открытыми, приглашая войти всех желающих.

Деревушка была маленькая, как и все подобные ей деревушки: главная, вымощенная булыжниками улица вела к центральной площади, к домам зажиточных торговцев с широченными и высоченными двустворчатыми воротами, в которые свободно въезжали подводы, катившие прямиком к складам на первых этажах. А к этим великолепным домам лепились домишки попроще, помельче. Если бы не отсутствие церкви и звонящего к молебну колокола, если бы не удивительная чистота вокруг, Изольда и не догадалась бы, что находится в еврейском поселке. Ров, пересекавший маленькую центральную улочку, был полон кристально чистой воды, бродячие животные не рыскали по площади, свиньи не рылись в мусорных кучах, сваленных в переулках, цепные псы не лаяли на задворках. Изольда снова перевела взгляд на здание без окон – должно быть, это их церковь, подумала она, синагога, где они исполняют свои магические варварские обряды. Изольда содрогнулась.

На дороге появились сапожник и булочник. Булочник тащил корзинку, наполненную всякой снедью: вчерашними лепешками, парой головок сыра и копченой рыбой. Чья-то щедрая рука добавила к этому две бутылки вина и кувшинчик с пивом. Раввин поглядел на корзинку.

– Спусти ее по веревке вниз со стены, – попросил он привратника. – И скажи им, пусть берут ее и уходят подобру-поздорову, иначе мы прогоним их прочь.

– Для них не секрет, что у нас нет оружия, – тихо промолвил страж ворот. – Они прекрасно осведомлены, что в случае налета нам нечем защитить себя, что нам запрещено сражаться даже ради собственных жизней. Они прекрасно знают, что на нас всегда нападают, а мы всегда безоружны.

– Скажи им, пусть продолжают свой путь, нам больше нечего им предложить. Это все, что у нас есть.

Привратник кивнул, забрал у булочника корзинку, вскарабкался по каменным ступеням на стену и что-то прокричал танцорам.

Сапожник присел перед Изольдой, взял в руки ее беспокойно подрагивающую ногу.