Они пообедали вместе, опять заказав «сокка», а затем поехали в шато, чтобы скорректировать планы. Жан-Пьер сказал, что сможет приступить к работе через неделю. А через два дня Джульетте позвонил риелтор с известием, что нашел для нее маленький коттедж в Биоте, который можно снять за совсем небольшую сумму до переезда в шато. Джульетта осмотрела коттедж вместе с Жан-Пьером, который одобрил его. От дома Жан-Пьера до коттеджа было всего несколько миль, архитектор счел расположение удачным и сказал, что места здесь безопасные.

В воскресенье вечером, накануне отъезда Софи в Гренобль, Джульетта повезла Жан-Пьера ужинать к Марнье. Элизабет приготовила свой знаменитый аши Пармантье. Жан-Пьер трижды просил добавки, Джульетта – дважды. Уезжая, Джульетта обняла Софи и пообещала поддерживать связь с ней эсэмэсками и по электронной почте.

– Мне понравились ваши друзья, – заметил Жан-Пьер, когда вез Джульетту домой.

Помедлив минуту, она робко взглянула на него.

– Они не просто друзья. Софи – моя сестра, правда, сводная. Ее мать и мой отец были… – она смутилась, и он кивнул, сообразив, в чем дело. – Мы узнали обо всем только после его смерти. Мне тоже они нравятся.

– Хорошо, что вы навещаете их по-дружески.

Джульетта кивнула. Она думала о том же самом.

– Здесь такое часто случается, – продолжал он. – Так было всегда. При королевском дворе жило множество внебрачных детей, люди часто растили чужих дочерей или сыновей. Французы – непростой народ, – с улыбкой добавил он. – Но ваш отец не француз.

– Моя мама наполовину француженка. Ее мама была француженкой, и ее бабушка с дедушкой тоже.

– Значит, и вы француженка, – его взгляд заметно потеплел. – У нас сильные гены.

Ее и вправду всегда тянуло во Францию – она сама не знала, почему. А Жан-Пьер просто радовался, что она здесь. Он высадил ее возле коттеджа и пообещал заехать за ней на следующий день. Работу в шато он предвкушал с нетерпением, охотно согласился помочь переделать его в отель и понимал, как много эти планы значат для Джульетты. Ее приезд в Сен-Поль-де-Ванс казался ему знаком судьбы.


В тот же день, когда Джульетта улетела во Францию, у Джой было назначено прослушивание в рекламном агентстве, которое готовило рекламу для крупной косметической компании. После прослушивания Джой позвонила матери и сообщила, что все прошло успешно. Она надеялась, что ее утвердят, и Рон тоже так считал. На собеседовании Джой выглядела шикарно, пребывала в радостном возбуждении и той же ночью улетала в Лос-Анджелес.

– Сообщи мне, когда что-нибудь выяснится, – попросила Вероника.

Она успела убедиться, что Рон действительно озабочен карьерой Джой и оказывает ей всяческую поддержку. И Джой выглядела более уверенной, чем раньше, вдобавок Рон старался не отнимать у нее время на прослушивания, которые он считал бесперспективными. Зато агент Джой предлагал ей браться за все сразу. А Рон хотел, чтобы она научилась быть разборчивой. И считал, что участие в общенациональной рекламной кампании станет поворотным моментом ее карьеры и обеспечит рекламу прежде всего ей самой. Веронику не покидала мысль, что Пол дал каждой из дочерей возможность исполнить свою мечту, даже ту, о которой они раньше не подозревали, – например, Джульетте и в голову не приходило переделать шато в отель.

Вероника по-прежнему сочувствовала Берти, понимала, почему он злится, и надеялась, что он все-таки пересилит себя и добьется хоть чего-нибудь в жизни. Девочки, похоже, двигались в верном направлении, и выбранный путь много значил для них.

С тех пор как и Джой, и Джульетта покинули Нью-Йорк, Вероника скучала по ним, но ни словом не обмолвилась об этом Эйдану. Она знала, что он и без того считает ее привязанность к детям чрезмерной, особенно потому, что все они уже взрослые. А дочери были явно в меньшей степени привязаны к ней, и Вероника считала, что в их возрасте это нормально. И все-таки ей было обидно сознавать, что девочки считают увлечение рисованием излишним для нее и уверены, что для этого занятия она уже слишком стара. Еще обиднее было думать, что, по их мнению, близкого человека она не заслуживает. Но к счастью, у нее был Эйдан, так что мнение дочерей не имело особого значения, хоть о существовании Эйдана они не знали.

На следующее утро ей позвонил Николай. Он прибыл в Нью-Йорк и выразил желание повидаться с ней.

– Когда начнем? – спросил он низким голосом, со своим резким акцентом.

– Что начнем?

Вероника точно знала, что он не имеет в виду романтические отношения. Она слишком стара для него, если вспомнить, с какими юными девушками он обычно появлялся на людях. В Риме Вероника успела рассмотреть его спутницу, которую Николай выгнал в спальню.

– Я про свой заказ. Мой портрет.

– Так вы серьезно? – изумилась она.

– Разумеется. Помните, я говорил вам об этом на яхте, когда мы ужинали с вами и вашими дочерьми?

– Николай, но я уже много лет не рисовала. Портрет вам может не понравиться.

– Я вам доверяю. Так когда начнем? – снова спросил он. Вероника растерялась: даже принадлежности для рисования она давным-давно уже не покупала. – Завтра у меня будет свободное время. Я проведу в Нью-Йорке четыре дня.

Она слушала и пыталась сообразить, как теперь быть.

– Да, мы можем начать. Заодно я сделаю фотографии и видео, чтобы потом закончить портрет, – четырех дней вполне хватит для эскизов, а потом она завершит работу над портретом уже не торопясь. – Хорошо, я подготовлюсь. Значит, завтра в десять?

– Прекрасно. А потом мы пообедаем. Согласны?

– Да, – от волнения у нее перехватывало дыхание. Ей не верилось, что она действительно согласилась писать портрет Николая. А если она уже утратила все прежние навыки?

Она поспешила в салон художественных принадлежностей, купила масляные краски, приблизительно подходящий по размеру холст, мольберт, скипидар и кисти – атрибуты давно заброшенного ею ремесла. Нервничая и чувствуя себя неловко и глупо, она собрала покупки, отнесла их домой, разложила в кухне, освещение в которой сочла наиболее подходящим, и притащила туда же удобное кресло для Николая.

Тем вечером она не сказала Эйдану о предстоящем сеансе ни слова, потому что тогда пришлось бы объяснять, что она согласилась писать портрет Николая. Но возбуждение чувствовалось в ее голосе, и Эйдан заметил это.

– Ты что-то затеяла, я точно знаю, – добродушно упрекнул он, с облегчением думая, что отъезд дочерей из города не стал для Вероники тяжелым ударом. Она не знала, когда вновь увидится с Джульеттой или Джой, а Тимми, как уже понял Эйдан, не проявляла особой заботы о матери. Эйдану не нравилось, что Вероника подолгу остается совсем одна, когда она не с ним.

– Да так, просто решила опробовать кисти и краски, – отозвалась она. – Накупила их сегодня утром.

– Давно пора. Берись за дело, – он был занят подготовкой к следующей выставке, которая отнимала у него все время.

Вероника последовала совету, слегка смущенная тем, что не сказала Эйдану всей правды. Николай прибыл на следующее утро ровно в десять. Здороваясь, он по-медвежьи обнял ее, она сварила ему кофе и усадила на приготовленное кресло в кухне. Наброски она сделала так легко, что не поверила своим глазам, потом взялась за фотографии и видео, попросив Николая двигаться свободно и стараясь разглядеть его лицо во всех ракурсах, чтобы выбрать наиболее выгодный. Они сошлись во мнении, что на портрете он должен быть изображен в три четверти, он одобрил предложенный размер холста и сказал, что именно его он и имел в виду. К удивлению Вероники, от ее недавней нервозности не осталось и следа, как только она погрузилась в работу. Она успела поработать над подмалевком и набросала несколько эскизов в блокноте, которые показала Николаю, когда они решили сделать перерыв.

– Очень хорошо, – оценил он и одобрительно кивнул, а потом сообщил, что заказал столик в «Ла Гренуй» – одном из самых элегантных ресторанов Нью-Йорка.

Покончив на сегодня с набросками, Вероника тщательно вымыла руки и быстро переоделась в черный костюм от «Шанель». Машина Николая ждала внизу. Они промчались от Пятой авеню до Пятьдесят второй улицы между Пятой и Мэдисон авеню, потом прекрасно пообедали, беседуя об искусстве, портрете Николая и его великолепной яхте. Вскоре он улетал на другую свою яхту, которую держал в южной части Тихого океана. Он объяснил, что вторая яхта размерами поменьше, чем та, на которой побывала Вероника. Общаться с Николаем было удивительно легко и весело, а после обеда, вернувшись домой, Вероника снова взялась за доработку эскизов, сделанных утром. Работа продвигалась неожиданно быстро и успешно.

На следующее утро Николай приехал снова. Вероника так и не рассказала Эйдану, чей портрет пишет, – просто объяснила, что все-таки взялась за рисование и что очень довольна этим, но тревожить Эйдана упоминаниями о Николае не стала. В тот день сеанс продолжался три часа, в третий – два, а в последний день Николай смог уделить ей только один час, за который она сняла еще видео, сделала несколько фотографий и наконец заключила, что ей хватит материалов для дальнейшей работы. Отнимать у него больше времени ей не требовалось.

– Сообщите мне, когда портрет будет готов, и я напишу вам, куда его отослать. Ста тысяч долларов будет достаточно? – спросил Николай, доставая чековую книжку. Вероника поспешила возразить:

– Нет-нет, хватит и десяти. Или пяти. Только без глупостей, пожалуйста, не надо пока платить мне. Сначала посмотрите, понравится ли вам портрет. Когда я закончу его, я отправлю вам фотографии.

– Нет, десять тысяч – это слишком мало, – отрезал он. – Вы же не уличный художник, а мастер, – объяснил он, и Вероника засмеялась.

– Об этом поговорим потом, – мягко предложила она. – Может, вам еще не понравится.

– Вряд ли, – он кивнул в сторону ее набросков. – Мне уже нравится.

– Спасибо, Николай.

Он снова обнял ее на прощание и ушел, и следующие три дня она неистово работала над портретом, пока его лицо еще было свежо в ее памяти. Внезапно оказалось, что у нее нет охры, которая требовалась для фона. Она совсем забыла про охру, поскольку давным-давно не писала красками.

Поспешив в магазин, она купила и охру, и еще одну краску, которую всегда любила за то, что та придавала коже теплый оттенок, вдобавок выбрала еще несколько кистей. Погруженная в мысли о портрете, она сошла с тротуара, чтобы подозвать такси и ехать домой. Краем глаза она заметила, как что-то несется на нее во весь опор, и не успела опомниться, как какой-то курьер на велосипеде сбил ее. Отлетев в сторону, она ударилась о бордюр, ее пакет взлетел в воздух. Кто-то пронзительно завизжал. Такси, которое она подзывала всего секунду назад, остановилось, скрипнув тормозами, водитель выскочил из машины и бросился на помощь. Какие-то прохожие подобрали сумочку и пакет Вероники и поставили рядом с ней. Лежа на тротуаре, Вероника растерянно смотрела на курьера и таксиста. В левом плече она ощущала острую боль, но не могла понять, почему, а когда попыталась сесть, то не смогла. Таксист понял, что она серьезно пострадала, и попросил кого-нибудь из прохожих позвонить в службу «911». Курьер явно запаниковал.

– Я не заметил, что вы сошли с тротуара! – уверял он.

У Вероники кружилась голова, она никак не могла сосредоточить на нем взгляд. Водитель такси просил ее не двигаться, но она все равно не смогла бы, даже если бы хотела. Левая сторона ее тела, казалось, разбилась на миллион осколков. Потом вдруг совсем рядом завыла сирена, Вероника почувствовала, как ее поднимают и кладут на носилки. Сирена завыла еще громче, и Вероника вдруг поняла, что ее везут на «Скорой помощи» по улицам, а врач меряет ей давление и прикладывает к лицу кислородную маску.

– Все будет хорошо, – уверял он, но уже заметил, что и рука, и ступня пациентки повернуты под странным углом, значит, переломы неизбежны. Веронику стошнило, от унижения она была готова провалиться сквозь землю.

Ее доставили в больницу Ленокс-Хилл, в приемную «Скорой помощи». Врач остался, чтобы помочь заполнить бумаги, сестры принялись расспрашивать Веронику о страховке и возрасте, носит ли она зубные протезы или очки, о религиозной принадлежности, аллергиях и лекарствах, которые она принимает постоянно.

– Кажется, у меня сломана рука, – простонала она. – Или шея. Везде болит.

Ее укрыли теплым одеялом и пообещали, что врач скоро подойдет, но обезболивающего пока не дали, и ей пришлось терпеть боль и неизвестность, гадая, что с ней случилось. Курьера, который сбил ее, она даже не заметила. И теперь чувствовала себя глупо, мучалась от боли во всем теле и от тошноты.

– Может быть, позвонить кому-нибудь из ваших близких? – спросила сестра. Вероника хотела бы позвонить Эйдану, но боялась напугать его. Потом она подумала о Тимми, но отвлекать ее от работы не стоило, тем более что пока неизвестно, насколько сильно она пострадала. Она ведь не умирает, ей просто больно. Наверное, это всего лишь вывих или растяжение.