— Это могло случиться где угодно, — пробормотал Бен.

— К этом все и шло, — добавил Иорам.

— Значит, на роду написано, — присоединился Яков.

Гидеон собрал все силы, чтобы сохранить ледяное спокойствие. Чтобы проглотить все свои горькие возражения…

Тем из вас, кто разглагольствует о судьбе, мысленно ответил он Бену, не мешало бы понять, что судьба тут ни при чем, черт ее побери. Он пытался вытолкнуть комок, забивший горло. Смерть написана на роду только в тех случаях, когда выбираешь дорогу, по которой навстречу несется пьяный водитель. Или когда для отпуска выбираешь город, где случится землетрясение. Или когда берешь с полки супермаркета банку консервов, зараженную бутулизмом… Однако судьбой и не пахло в тот день, когда мои жена и сын шли по Виа Венето в поисках карты города. Об этом даже нечего спорить, — мысли тяжело бились в его голове, — по той простой причине, что в моих силах было предотвратить это несчастье, которое произошло лишь по моим собственным недомыслию, небрежности или неинформированности…

Его руки спокойно лежали на столе, а когда он наконец заговорил, то его голос был ровным и невозмутимым.

— Когда Рафи попросил меня попытаться найти кого-то, кто сможет рассказать нам все, что нам нужно знать о Карами, начиная от особенностей его агентуры и кончая его детскими заболеваниями, я подумал, что это невозможно. — Тут он сделал паузу. — За одним исключением. Если нам удастся убедить помочь в этом самого Карами.

Гидеон удивлялся тому, что он столько раз произносит это имя и не теряет рассудка.

— Но когда я поразмыслил об этом еще немного, — продолжал он, — я понял, что все-таки есть один человек, который в состоянии дать нам такую информацию. — Тут Гидеон взглянул на кончик карандаша. — Этот человек его кофейщик. Самый преданный человек из всей прислуги Карами. У него есть брат, который живет на вилле Бет Форик… Это на оккупированных территориях.

— А это значит, что ему нужны израильские документы — удостоверение личности, разрешение на работу и налоговая справка, — подхватил Рафи.

Остальные закивали головами. В их глазах засветилось восхищение. А чем, собственно, восхищаться, недоумевал Гидеон, хорошо отрегулированной машиной, хорошо смазанным роботом?

— Для тех, кто забыл. Бет Форик — очаровательная маленькая ферма около Наблуса. Сколько угодно оливковых деревьев, булыжников и никаких проблем, — сказал Рафи и, повернувшись к Гидеону, попросил:

— Пожалуйста, продолжай о кофейщике.

— Процесс приготовления кофе в арабском мире — символ покоя и умиротворения, — начал Гидеон. — Даже если нет уверенности в том, что за последним глотком не последует конец света.

— Ближе к делу, — попросил Рафи.

— Кофейщик — единственный человек в доме, кто точно знает о том, кто приходит и кто уходит. Он тот, кому известно, когда наш палестинец пьет кофе, какой сорт ликера предпочитает, какие сигареты курит; пьет ли кофе в столовой с советниками или с женой в постели… Он тот, кто знает, где Карами держит ружье, потому что он тот, кто его чистит и смазывает. Он также знает, сколько раз в день Карами молится и кладет ли рядом оружие, когда обращается к аллаху… Сколько дверей в доме, сколько окон. Он знает телефонные номера и то, как часто они меняются…

Что это Саша Белль говорила о красной курточке? Вся разорвана, и клочок зажат у Мириам в руке?..

— Последнее особенно важно. Это даст нам возможность слышать все разговоры, которые он ведет с женой, которую любит так нежно…

Он перебирал бумаги на столе, вспоминая своего сына…

— Дело в том, что Карами звонит ей по десять раз на день, когда бывает в разъездах, и рассказывает все. Он, несомненно, ценит ее мнение… Словом, все нити сходятся к кофейщику. Он тот человек в доме, от которого зависит успех операции.

— Зачем же тогда впутывать девушку? — спросил Яков.

Если бы он только это знал, незачем было бы жить. И только потому что не знал, жил и не знал страха.

— Она уже впутана, — ответил он, стараясь избежать любых эмоций.

— С нами или без нас, — объяснил Рафи, — она все равно отправляется туда за интервью. И она будет встречаться со всей семьей около недели. Таким образом, она единственный вхожий в дом человек, у которого нет причин лгать Гидеону или вводить его в заблуждение. Она будет нашим помощником и единомышленником. Благодаря ей, те заведомо ложные сведения, которые даст нам кофейщик, будут намного ценнее сообщаемой им правдивой информации. — Он слегка улыбнулся. — Одна голова хорошо, а две лучше. Саша Белль, если хотите, будет для нас тем вторым врачом, к которому мы бежим от первого после того, как тот сообщил нам, что надежды на выздоровление нет.

— Она простодушна, — сказал Гидеон, опустив глаза, — а любые непредвзятые наблюдения могут оказаться ценней сведений того, кто наблюдает с определенной целью. К тому же она впервые на Арабском Востоке, впервые сталкивается с политическими преступниками после взрыва террористов.

— Она чиста, и помысли ее невинны, — молвил Рафи.

Однако Гидеон пропустил реплику мимо ушей и стал излагать свои опасения относительно предстоящего дела.

— Нужно иметь в виду, что палестинские лидеры страдают параноидальной подозрительностью в отношении американских журналистов. Они считают их всех агентами ЦРУ, а стало быть, и Моссад. Поэтому интервью Карами воспринимает как поручение Вашингтона или Иерусалима. — Тут Гидеон взглянул на Рафи. — Если они ожидают подвоха с этой стороны, то им и в голову не придет опасаться чего-то еще.

— Вернемся к аналогии с врачами, — быстро сменил тему Рафи. — Как бы вы поступили, узнав, что жить осталось две недели?

— Это время, отпущенное на операцию? — спросил Иорам.

— Мы делаем что в наших силах, — сказал Рафи.

— Как ты думаешь выйти на кофейщика?

— И где он сейчас?

— Мы должны захватить его в Тунисе?

— А что с его братом? Мы возьмем его в Бет Форике?

— А почему ты думаешь, что через одного брата можно повлиять на другого?

— А если он сначала согласится, а потом переменит свое решение?

Вопросы следовали один за другим, и Гидеон молчал, ожидая пока они иссякнут.

Гидеон вытащил сигарету.

— Саба Калил, брат кофейщика, взят нами два дня тому назад.

— Где? — спросил Ронни.

— Один американский колониальный отель объявил о дополнительных рабочих местах. Помещение нуждается в ремонте. С началом Интифады то и дело гремят взрывы. Одним из них выбило все окна на первом этаже отеля.

— А что случилось? — спросил Бен.

— Как тебе сказать, — начал Гидеон. — Однажды у обочины дороги между Иерихоном и Иерусалимом…

У обочины дороги между Иерихоном и Иерусалимом остановился автомобиль. Арабские деревни встречались здесь гораздо чаще, чем израильские поселения. Гидеон сидел рядом с Рафи на заднем сиденье. В ожидании света встречных фар, его взгляд был прикован к дороге. Через несколько минут вдалеке показался приближающийся армейский джип, а еще через минуту, с противоположной стороны, появилось такси.

— Пора, — сказал Рафи, тронув водителя за плечо. — Следуй за такси, а когда оно затормозит, остановись рядом.

Гидеон наблюдал, как двое в армейском джипе, одетые в форму израильских солдат, начали действовать. Водитель круто повернул руль, и джип перегородил шоссе. Один из «солдат» выпрыгнул из него и сделал знак такси остановиться у обочины.

— Когда они приведут его, — сказал Рафи, — я пересяду на переднее сиденье, чтобы он сел рядом с тобой.

Гидеон не отвечал, внимательно наблюдая за происходящим на дороге. Подобную картину, впрочем, можно было наблюдать десятки раз в день. Обычное дело для дорог Израиля.

Задержанным автомобилем оказалось арабское такси, в котором четверо палестинских рабочих следовали в американский колониальный отель в Восточном Иерусалиме, объявившем о вакансиях. Рафи приказал своим людям, чтобы они во всем следовали обычной процедуре досмотра. Они должны были проверить удостоверения личности и разрешения на работу, а также осмотреть автомобиль на предмет оружия или взрывчатки. Затем они должны были вывести указанного им человека из машины и задержать под предлогом проверки удостоверения личности.

К счастью, осмотр не выявил факта провоза оружия или взрывчатки, а также других нарушений. Проверили документы водителя и троих пассажиров, их обыскали. После этого им разрешили возвратиться в машину и следовать дальше. Четвертого пассажира препроводили к Рафи и Гидеону, объяснив это необходимостью проверки удостоверения личности. Обернутый в целлофан документ оказался в руках Гидеона, который мельком взглянул на него, а затем распахнул перед перепуганным палестинцем дверцу автомобиля.

— Садись! — приказал он.

Палестинец оказался маленьким и толстеньким. У него была нежная кожа, чрезвычайно темные глаза и пушистые каштановые волосы. Рукава рубашки завернуты до локтей. Брюки замаслены и потерты. Однако медалька на цепочке, висевшая у него на шее, была золотая. На ней была изображена ладонь — «рука Фатимы», приносящая удачу.

— Ты Саба Калил? — по-арабски спросил Гидеон, рассматривая фотографию на удостоверении.

— Мое удостоверение еще действительно! — запротестовал тот тоже на арабском.

— А ты знаешь, что бывает с палестинцами, которые работают на израильтян? — прервал его Рафи с переднего сиденья.

— Но я не работаю на израильтян! — запротестовал тот еще громче.

— Их обезглавливают или вешают на телеграфных столбах, — продолжал Рафи, словно разговаривал только с Гидеоном. — Расскажи ему!

Но Гидеон мрачно молчал, и на лице палестинца отразилось замешательство. Он уже не был уверен, что находится в руках израильтян. Наконец, Гидеон заговорил.

— Так ты действительно Саба Калил? — любезно поинтересовался он.

— Конечно, — поспешно кивнул палестинец.

— И у тебя больной ребенок… — предлагая ему сигарету, продолжал как ни в чем не бывало Гидеон.

Человек заметно покраснел.

— Да, но теперь…

— Ему нужна операция, иначе он умрет, — сказал Гидеон.

— Да, — снова кивнул палестинец. Сигарета дрожала у него в руке.

— Но у тебя нет денег.

— Нет.

Гидеон закурил и дал прикурить палестинцу.

— У родственников тоже нет денег, — сказал Гидеон. — Так что же ты собираешься делать, Саба? — Он внимательно смотрел на палестинца, стараясь думать только о предстоящем деле и подавляя всякое сочувствие к задержанному. — Так что же, Саба? — повторил он.

— Я не знаю.

— Может быть, тебе обратиться за помощью к брату? — как бы между прочим спросил Гидеон.

Взгляд палестинца начал принимать осмысленное выражение.

— Может быть, он попросит денег у своего босса. — Гидеон сделал паузу. — Как ты думаешь, Саба, может он обратиться за деньгами к Тамиру Карами?

— Я не знаю, — ответил Саба, опустив глаза.

— Я понимаю, это будет не так просто. Это поставит твоего брата в сложную ситуацию.

— Он не захочет просить у Абу Фахта, — пробормотал палестинец.

— У кого? — переспросил Гидеон. — Я что-то не расслышал имя?

— Абу Фахт, — повторил тот. — Он не захочет просить денег у него.

— Ну конечно, — кивнул Гидеон, — конечно, не захочет. Если каждый начнет просить этого человека о помощи, то перед его домом соберутся толпы больных детей и голодных стариков. — Он продолжал качать головой. — Да и вообще не стоит этого делать. В этом нет никакого смысла, правда?

Палестинец кивнул.

Гидеон вздохнул поглубже, прежде чем обратился к нему. Постарался придать своему голосу предельную торжественность, как если бы обращался к человеку, который только что стал обладателем миллионного приза.

— У нас для тебя хорошие новости, — сказал он. — Тебе поможем мы. — Он подождал, пока палестинец поднимет упавшую челюсть. — Твоя жена и ребенок, а также двое других детей находятся в безопасности в Иерусалиме, Саба. И когда ты приедешь к ним, твоему малышу уже сделают операцию.

По лицу палестинца потекли слезы.

— Кто вы такие? Что вам от меня нужно?

— Ничего, что может принести вред тебе или твоей семье, — сказал ему Рафи, оборачиваясь.

— Мы предлагаем тебе помощь, Саба, — добавил Гидеон, — и надеемся, что ты поможешь нам.

— Но что я могу?

Гидеон решил, что не станет взывать к его патриотическим чувствам. Одного патриота в этой семье вполне достаточно. Его ребенок родился с нарушением функции правого сердечного клапана, и это сделало отца аполитичным. Впрочем, в прошлом Саба Калил не чуждался слова «Палестина». Он даже громко скандировал его на одной из демонстраций, за что был арестован властями, обвинившими его в поддержке этого несуществующего государства. Но это было задолго до того, как он стал отцом смертельно больного ребенка.