— Я попросил, чтобы в течение часа нас не беспокоили, — объяснил он ей. — Этого достаточно?

— Более, чем достаточно, — сказала она и посмотрела на Берни, который уже забрался в автомобиль, чтобы покрутиться около дома в поисках эффектных планов.

Кабинет был не заперт. Письменный стол, кресло. Еще два кресла для посетителей, небольшая софа, ковер, четыре шкафа с документами и факс. На стенах фотографии мужчин — «мучеников», как сказал Карами, — палестинских лидеров, «расстрелянных израильтянами», и тех, кто «сложил голову в войне за освобождение родной земли». Одиннадцать из них были те самые — из особого списка Голды Меир. И все они, один за другим, были уничтожены в течение нескольких лет. Он был последним, кто остался в живых. Надолго ли? Этого никто не мог сказать.

Он начал что-то говорить о своем кофейщике, а потом остановился.

— Не хотелось бы огорчать жену, но у нас есть основания полагать, что он не вернется. У меня есть сведения, что его убили евреи. — Он пожал плечами. — Вы понимаете, что я имею в виду. Теперь на очереди я. И это только вопрос времени. — Тема была закрыта. — Вам кофе или зеленый чай? — спросил он.

— Зеленый чай, — ответила Саша.

Отдавая предпочтение зеленому чаю, Саша в соответствии с системой Станиславского, решила входить в образ специалиста по Ближнему Востоку. От чая до терроризма. Единственное, на что она надеялась, что покушение не случится у нее на глазах. Одного кошмара в год для нее вполне достаточно. Однако разве можно оставаться равнодушной к его возможной смерти? Если только она уже не стала для него неотвратимой реальностью. Невольно Саша исполнилась сочувствия к человеку, обреченному на смерть.

— Откуда у вас такая уверенность, что вашего кофейщика убили израильтяне? — спросила она.

Он улыбнулся одними глазами.

— Могу ли я настолько доверять вам, журналистам, чтобы раскрывать свои источники информации?

— Нет, конечно, — поспешно ответила она. — Но это довольно серьезное обвинение с вашей стороны. Или, по крайней мере, предположение.

— Это не обвинение и не предположение. Это правда.

— И вы живете только по правде? — спросила она, чувствуя, что слишком торопится с развитием беседы. Следовало бы приберечь это для съемки.

— Нет, не только, — терпеливо сказал он. — В конце концов, мы такие же люди, как и все. Точно такие же, как и вы — американцы. — Он улыбнулся. — Разве ваше правительство всегда говорит только правду?

Он добросовестно разыгрывал давно отрепетированную роль, и она ему прекрасно удавалась.

— Но почему всегда случается так, что палестинцы сами вредят себе в общественном мнении? — между прочим поинтересовалась Саша.

Он взглянул на нее с интересом.

— Может быть, потому что у нас слишком много лидеров. А может быть, у нас только один лидер, но он хочет угодить сразу слишком многим.

— Это еще мягко сказано. А как вы объясните тот факт, что арабы терпят поражение за поражением от этой маленькой ущербной страны? — спросила Саша.

— Мы имеем несчастье постоянно недооценивать нашего врага.

Он сделал паузу, чтобы снять кобуру. Пистолет он положил в ящик письменного стола, а кобуру на стол.

— А что бы вы могли сказать о себе? — спросила она, опустив глаза.

— Я — главнокомандующий Армии освобождения Палестины.

— Почему же вы живете так, как вы живете? — продолжала она. — Среди всего этого загородного комфорта и роскоши? — Она обвела глазами комнату. — Что вы здесь делаете в то время, как ваш народ живет в лагерях?

— Вы полагаете, что мне следует быть вместе с ними. Так я был с ними.

— Почему же вы их покинули?

— Потому что целесообразнее стало жить здесь, чтобы принимать лидеров со всего мира, которые могут помочь нам вернуть то, что нам принадлежит, — Палестину.

— Значит, вы ищете политическое решение проблемы.

Его глаза потускнели.

— Ну конечно. Мы стараемся найти политические решения. Мы вообще стараемся, как только можем.

— Политическое решение и военное решение… Я бы назвала это другим словом.

— Каким?

— Терроризмом, — сказала она то, что должна была сказать. Она не упомянула следом слово «убийство», хотя они почти синонимы.

— Называйте, если вам так нравится. — Он пожал плечами. — Так говорили и раньше.

— То, что произошло в Риме, нельзя назвать «политическим решением», — медленно начала она, не отрываясь глядя ему в глаза.

Он не отреагировал на ее взгляд.

— Мы знаем, что вы были там. Но мы не знали, что вы специалист по Ближнему Востоку.

— А я и не специалист. Однако события, подобные римскому, заставляют взглянуть на вещи иначе. Это крушение всей вашей политики, — улыбнулась она.

— Очень прискорбно, что вы не на нашей стороне. Вы изрядно искажаете всю картину. — Он опять пожал плечами. — Вы можете придумать и другие аргументы, и люди даже не поймут, что вы сказали, что имели в виду. Они не поймут даже, как обмануты… Скажите, вы давно сделались сионисткой?

— Ваша собственная жена пришла к выводу, что я не сионистка, а только еврейка. Такая же еврейка, как она палестинка.

Вообще-то она не была уверена, что сионисты существуют в природе. Возделывать землю, сажать деревья — вот к чему призывала Голда Меир, когда впервые оказалась на Ближнем Востоке. Однако потом появились ракеты «земля — воздух» и ядерные боеголовки. Теперь если что-то и копают, так шахты для ракет, а деревья высаживают для маскировки взлетных полос.

— А каково ваше определение сионизма?

К этому вопросу он был всегда готов. Он отвечал на него много раз.

— Сионизм — это когда один существует за счет другого. Сионизм — это строительство поселений в Израиле, где должны жить только евреи. Сионизм — это расизм.

Резолюция, которую арабы давно двигают в ООН [9]. Саша почувствовала жар на щеках. — А как насчет евреев? Им разрешают селиться в городах Иордании, Кувейта или Саудовской Аравии?

— Не разрешают.

— Так какая разница?

— Эти страны не имеют спорных территорий.

— Вы смешиваете понятия. Некоторые из них как раз владеют спорными территориями.

— Я дам вам немного материала для вашей программы. Мы начнем с моей семьи и с того, почему я не забочусь о своей безопасности так, как другие лидеры. — Он взглянул на фотографии людей из списка Голды Меир. — Видите ли, эти люди были чрезвычайно осторожны. А теперь они мертвы. От судьбы не уйдешь.

— Я хочу, чтобы вы знали, Абу Фахт, что название нашей программы «Семья», — сказала Саша, употребив его партийную кличку, и тем самым как бы смиряясь с его деятельностью. — Если вы пожелаете, то можете говорить только о том, что касается вашей личной жизни. Вы не обязаны обсуждать что-то еще.

— Вы объяснили это моей жене?

— Да, вкратце.

— И что она сказала?

— Вероятно, то же, что собираетесь сказать вы.

Он поднял руки, как бы сдаваясь.

— По крайней мере, в этом мы с ней сходимся.

— Мне показалось, что вы сходитесь с ней во всем.

По его губам скользнула улыбка.

— Супружеская жизнь полна недоразумений и разногласий, а моя жена — настоящая женщина.

— Нельзя ли поподробнее?

Ее изрядно насторожили эти гладкие ответы, которые, по-видимому, были заготовлены на все случаи, о чем бы ни зашла речь. Подобная беседа могла стать очередным телерепортажем из бункера Гитлера — милый обмен банальностями с его обитателями. Однако Маури задумал этот сериал как документальный, и выбирал людей, которые жили жизнью, отличной от той, которой живут многие семьи.

— Все новообращенные ведут себя гораздо жестче, чем те, кто здесь родился и вырос на наших религиозных принципах и традициях. Моя жена чувствует, что я, например, слишком снисходителен и многое готов прощать. При некоторых обстоятельствах я даже склонен вести переговоры с израильтянами. Конечно, не с любыми. Но я всегда говорил, что желал бы сесть за стол переговоров с Ариелем Шароном, худшим из них, потому что, если с ним заключить соглашение, можно быть уверенным, что оно будет одобрено всеми израильтянами. Никто не может упрекнуть его, что он продает свой народ и приносит в жертву его веру.

— По вашей логике, вступая в переговоры с палестинцами, следовало бы выбирать для этого не Ясира Арафата, а какого-нибудь жесткого фанатика вроде Ахмеда Джебриля, который взорвал американский авиалайнер.

— Если мы сойдемся в этом вопросе, утвердим этот, как вы говорите, сценарий, то с Арафатом можно попрощаться. Итак, многие полагают, что единственная причина тому, что он до сих пор жив и его не убили израильтяне, потому что последние опасаются того, кто придет на его место.

— Ну а в чем еще вы расходитесь с вашей супругой?

Он откинулся в кресле.

— Она считает, что я слишком мягок с детьми. Однако это потому, что у нее было детство, у меня же его никогда не было. Она недовольна также, что я предпочитаю страдать молча вместо того, чтобы выговориться — поделиться с ней или с моими товарищами. — Он взял в руки кобуру и стал поглаживать ее ладонью. — Она думает, что я слишком много работаю и взваливаю на себя проблемы, которыми могли бы заняться другие.

Террорист-подкаблучник?

— Она считает, что я неправильно питаюсь. — Он похлопал себя по животу. — Что я становлюсь похож на купца из Наблуса.

Не купец, а мясник. Вот какое слово пришло ей на ум. Не успел ли он прочесть это в ее глазах?

— Было бы здорово, если бы вы рассказали перед камерой о вашей супружеской жизни и о ваших чувствах друг к другу.

— А это не сделает нас в глазах ваших телезрителей похожими на человеческие существа? — Злая ирония в его словах была очевидна. — Хорошая идея, а? Человек… с пистолетом.

Однако у нее не было ни малейшего желания ввязываться в идеологические разборки, которые бы лишь уничтожили то немногое, чего ей удалось добиться. Кроме того, она не собиралась зря тратить время — ни свое, ни его, ни телезрителей.

— Мне кажется, это приблизит вас к зрителям, а какова будет их реакция — трудно сказать.

— А вам не любопытно узнать причины?

— Какие причины?

— Почему мы делаем то, что делаем.

— Ваша жена упомянула о том, что вы стремитесь привлечь внимание мира к своим проблемам. Только не слишком ли вы заломили цену, если для этого надо убивать невинных людей.

— Их убивают каждый день в Хевроне и Газе.

— Вы превратили эти земли в арену битвы.

— Не хотите ли вы сказать, что справедливость — вопрос географический?

— А вы? — спросила она в ответ, как будто все зависело от того, выиграет она или проиграет спор с человеком, который всю жизнь посвятил организации террористических актов.

— Позвольте, я вернусь к самому началу.

К самому началу. Звучит словно текст пропагандистской брошюрки, которые раздают всем, кто приезжает, чтобы встретиться с руководителями ООП…


— Я помню, когда был маленьким мальчиком, пришли евреи, чтобы отобрать у нас наш город Рамла. Сегодня я помню это так же ярко, как и в тот день, когда это увидел. Еврейские солдаты стреляли в женщин и детей, выбивали двери домов, вытаскивали на улицы стариков, забивали их до смерти на глазах у родных и близких. Мы спрятались в мечети. Почтенный старец вышел на дорогу с белым флагом, и солдаты не посмели разрушить мечеть. Они вошли внутрь и развели — женщин отдельно, мужчин отдельно, детей отдельно. — Он отпил чая. — Мужчин отправили в концентрационные лагеря.

— И вас тоже?

— Нет. Все дети младше двенадцати лет остались с матерями, а мне было всего четыре и я был старшим ребенком. Наш дом разрушили, мы жили у соседей. Каждую ночь солдаты врывались с обыском — якобы искали оружие. Это был способ заставить нас бежать из наших домов и с нашей земли. — Он вздохнул. — Однажды ночью сионисты объявили по громкоговорителям, что мы должны собраться на городской площади. Они говорили, что автобусы доставят нас в Наблус, но когда — не сказали. Нам объяснили, что теперь мы должны жить прямо на улице. И мы спали там и ждали, пока на шестой день солдаты не погнали стариков в Наблус пешком.

— А где были вы?

— С матерью, бабушкой, тетей и маленькими братьями и сестрами. — Он надолго задумался. — В следующую ночь автобусы наконец подали, и нам сказали, что с тобой можно взять только один чемодан. — Его глаза снова смотрели на Сашу. — Мы думали, что автобусы довезут нас до Наблуса, но они остановились уже через двадцать километров, и нам приказали вылезать.

Он взглянул на карту Ближнего Востока, которая висела на стене. Территория Израиля была закрашена черным и сверху было написано «Сионистская гадина».