— Ты возьмешь все, что она захочет тебе дать, но так, чтобы она ничего не заподозрила.

— С чего ты взял, что от нее можно чего-нибудь добиться.

— Я в тебя верю. Кроме того, женщины обожают обсуждать дела с мужчинами. — Рафи потер ладони. — Впрочем, откуда мне в самом деле знать об этом. Мне, примерному семьянину, который сорок семь лет женат на одной и той же женщине.

Гидеон задумался.

— Снова предаваться этому безумию, — проговорил он, рассматривая цветной портретный снимок Саши Белль.

Черные глаза, посаженные, может быть, немного близко друг к другу. Идеальный овал лица. Едва заметная улыбка играет на полных и чувственных губах. Кончик носа чуть вздернут. Волосы струятся по плечам. Словом, есть все, чтобы женщину можно было считать красивой.

— В чем дело, Гидеон? — резко спросил Рафи.

— Никогда не знаешь, как все обернется. Ты еще пытаешься что-то предпринять, потом узнаешь, что что-то уже проиграно.

— Ты прав, нам еще нужно время, — вздохнул Рафи. — Обдумай все хорошенько.

Гидеон медленно провел пальцами по фотографии Саши, как будто касаясь ее волос, щек, губ. Потом быстро взглянул на Рафи.

— Каждый день она будет проводить долгие часы в доме Карами, а это значит, что она будет в курсе всего распорядка, познакомится с прислугой, телохранителями, визитерами. Ей будут известны такие подробности, как-то: в каком настроении проснулся Карами, планирует ли его жена забрать детей на каникулы или нет, засиживается ли Карами за письменным столом дольше обычного, сколько почты получает, как часто включается факс, — короче говоря, все то, благодаря чему можно будет заключить, что Карами начинает принимать особые меры предосторожности, а значит, затевает очередную террористическую акцию. Единственное, что может вызывать у него подобную активность, — это опасение получить от нас ответный удар.

— Что потребуется от меня?

— Нам нужно, чтобы ты стал для нас тем, кто будет снабжать нас всей информацией, касательно привычек Карами и внутреннего распорядка его дома более профессионально, чем Белль. Тебе не следует использовать ее в этом смысле. Она женщина и повинуется прежде все инстинктам и чувству. Поэтому нам нужен кто-то еще, кто знаком с системой сигнализации, замками, ключами, окнами и прочим. Мы не должны упустить такой шанс. Может быть, наш лучший шанс.

— Кем я должен стать на это время? — спросил Гидеон.

Рафи с облегчением вздохнул.

— Удостоверение личности, паспорт и проездные документы будут подготовлены на имя инженера-гидравлика из французской компании «Рено». Ты должен будешь отправиться из их парижского отделения. В Париже двадцать тысяч безработных, и, стало быть, вполне естественно, что инженер-гидравлик объезжает Северную Африку, выбирая место для строительства нового завода «Рено», где для него и таких, как он, будет работа.

— Значит, Тунис?

— Совершенно верно.

Гидеон почувствовал, что смертельно устал. И не только из-за бессонных ночей.

— Она остановится в Париже в «Георге V», — сказал Рафи. — Еще есть вопросы?

— Я еще не успел все осмыслить.

— Кстати, Гидеон, может, это пригодится. Она бегает. Каждый божий день, независимо от того, какая погода и какая страна. Бегает, и все тут.

— Мне бы такое здоровье.

— Кроме того, как только она прилетит в Париж, Глик поведет ее ужинать в маленький ресторанчик по соседству с нашим посольством.

— Тебе и это известно?

— Да, он уже успел сообщить нашему человеку.

Гидеон промолчал.

— Одним словом, Гидеон, если ты не сумеешь познакомиться с ней и не успеешь пригласить на ужин, перехватив у Глика, тебе не останется ничего другого, как устроиться за соседним столиком, вооружившись шикарным портфелем с фирменным знаком «Рено». А если ты еще и причешешься, да наденешь голубую рубашку, чтобы подчеркнуть цвет своих глаз, то вполне возможно она обратит на тебя внимание.

Гидеон выглядел мрачным.

— Дай подумать. Мне понадобится пару дней.

Однако про себя он уже решил.

— У нас нет и пары часов. В соответствии с графиком, она начнет снимать в Тунисе уже через неделю, а в Париже пробудет двое суток.

В течение следующего часа они не произнесли ни слова. Гидеон курил и просматривал содержимое папок с досье на Сашу Белль. Рафи то принимался ходить взад и вперед по комнате, то снова садился в кресло, глубоко вздыхая при этом. Наконец, он бодро сказал:

— Она приготовила цыплят.

— Кто? — пробормотал Гидеон.

— Моя жена. Она приготовила цыплят, и они в машине.

— Чтобы накормить ищейку? — сумрачно усмехнулся Гидеон, однако было заметно, что он немного расслабился.

— Так кормить или нет? — спросил Рафи многозначительно.

— Кормить, — кивнул Гидеон.

Согласие между мужчинами было восстановлено.

5

Серым, туманным днем Саша прилетела в Париж. Когда самолет заходил на посадку, капли влаги сконденсировались на стеклах иллюминаторов. По крайней мере три часа полета ее никто не беспокоил, и она смогла побыть наедине со своими мыслями.

В пять тридцать она уже прошла французский паспортный контроль, получила чемоданы и разыскала присланного за ней шофера, державшего табличку с ее именем. На Саше были толстый шерстяной свитер, свободные брюки, элегантные туфли и очки в роговой оправе, которые сделали ее неузнаваемой. Она отправилась за водителем к машине. Обычно общительная и приветливая, она умела напустить на себя холодный и неприступный вид, который мог отбить у каждого желание заговорить. Когда она усаживалась в автомобиль, у нее был как раз такой вид — главным образом, от усталости.

Пока автомобиль мчался в город, она смотрела в окно и вспоминала все подобные этой поездки из аэропорта в город. Где бы это ни происходило — в Дес Мойнсе или Каракасе, или еще где-нибудь, — дорога из аэропорта к центру города казалась ей всегда одинаковой. Промышленные районы сменялись однотипными жилыми кварталами. Потом — деловые кварталы, отели на престижных центральных улицах. Всюду одно и то же. Образчики рекламы неизменно копировали американский стиль. Даже самодеятельная мазня на придорожных заборах, казалось, была сделана одной и той же рукой в любом городе планеты… Немного погодя ей припомнился случай, происшедший в вермонтском мотеле много лет тому назад в один из тех последних летних дней, незадолго до переезда в Нью-Йорк.

В бассейне утонула женщина. Когда женщина нырнула и не вынырнула, народ вокруг заволновался. Может быть, там, под водой отказало сердце. Просто в какой-то момент она перестала жить. Сашу поразил тогда не столько вид трупа, который несли, обернув в целлофан, сколько то, что, когда из номера погибшей выносили ее вещи, среди прочего находилась обыкновенная косметичка. Еще несколько минут назад она была нужна женщине. Целый мир, в том числе и эта сумочка, окружал ее. Еще несколько минут назад у нее были тысячи связей с миром… И вдруг все связи оказались оборваны; жизнь прекратилась. Нечто подобное Саша ощутила в Риме.


Саша шла по фойе отела «Георг V» за мальчиком-посыльным, который катил тележку с ее вещами. Подошла к стойке портье и зарегистрировалась. Здесь ее ждали два послания — оба от Маури Глика. В них сообщалось, что он прилетает завтра и что завтра же они отужинают вдвоем. Слава богу, что по крайней мере сегодня она принадлежит самой себе. Стало быть, если она будет паинькой, то, пожалуй, пригласит сама себя на обед. А может быть, выйдет прогуляться. А может быть, просто отдохнет в номере. Впрочем, сейчас ей было не под силу строить планы, потому что она засыпала на ходу. Когда она поднялась на лифте в номер, то едва могла поднять веки.

В комнате она еще пыталась распаковывать вещи, сделала несколько записей. Нужно принять душ и заказать что-нибудь поесть, думала она, но вместо этого решила прилечь на несколько минут, а остальным заняться чуть позже.

Она проснулась только десять часов спустя. Было полседьмого утра. Она спала бы еще, если бы не какофония автомобильных гудков, доносившихся с улицы. Прежде чем вылезти из постели, она дотянулась до телефона и вызвала горничную. На ломаном английском ей сообщили, что завтрак будет готов через полчаса. Нагая, она скользнула в мраморную ванную, вспенила в воде флакон гостиничного шампуня и погрузилась в ванну, из которой вылезла ровно через тридцать минут — как раз для того, чтобы отпереть дверь. Она запахнулась в махровый халат, впустила официанта и распорядилась поставить поднос на кровать. Выписав чек и дав пять франков на чай, она повернулась к окну, пока официант со своей тележкой выходил из номера.


В атмосфере Парижа, как нигде в другом городе, присутствовало нечто врачующее душу и заставлявшее чувствовать себя не такой несчастной, как обычно. Нельзя сказать, что из ее памяти совершенно стерлись воспоминания о той ночи в Нью-Йорке, когда, собрав вещи и упаковав свой потертый кожаный чемодан, Карл ушел из их общей квартиры на Вестсайде. Никаких объяснений или разбирательств. Скупая слеза и обещание, что в случае необходимости он обязательно вернется. И уж конечно, всегда будет считать ее своей «семьей».

— «Семья»! — с горечью повторила она. — Разве ты знаешь, что это такое.

Следующие несколько недель, когда она видела пустые места на стенах, где раньше висели его литографии, когда натыкалась взглядом на темные, как дупла, пустоты в книжных полках, где раньше стояли его книги, ей казалось, что она сойдет с ума. Это было что-то вроде сожительства с привидением, которое то и дело щерится из-за каждого угла.

Когда она пыталась вспомнить ту ночь в офисе у Карла, это виделось ей, словно из далекого прошлого. Как все начиналось? Она пришла к нему после операции. Ей удалили кисту из левой груди. Она попросила его помочь ей снять пальто. Потом у них случился короткий спор относительно персонализации, мотивации и ассимиляции. Он признал ее правоту весьма неохотно. Зато потом его рука стала поспешно подбираться к ее правой, неоперированной груди. При этом оба хранили неловкое, тяжелое молчание. Потом в ее сознании, словно неоновые огни, вспыхнули всевозможные варианты: любовная интрижка, которая могла бы окончиться замужеством и материнством; дом, которого у нее никогда не было; любовные свидания при едва тлеющем вожделении; пресловутые споры об оргазмах, эротических фантазиях, мастурбировании и нудные обеды в обществе безымянных и безликих мужиков, имя которым легион. Она предпочла принять ухаживания, которые трансформировались в упоительное страстное общение с телом Карла, и в конце концов увенчались замужеством.

Материнство и дети стали темой нон грата. Всякий раз, когда она пробовала коснуться этого предмета, он переводил разговор на путешествия — Таити, Бора-Бора, Мучи-Пучи, — какой еще бэби, дорогая, когда у нас есть целый мир. Через некоторое время он начал жаловаться, что ее биологические часы не дают ему спать всю ночь. Она, вероятно, вполне могла бы выдвинуть контробвинение о том, что его географические часы не дают ей покоя… Но нет, она не винила его. Напротив, проснувшись однажды утром, она пришла к мысли, что все ее ночные проблемы не только не причиняют ей боли и страданий, но даже, как бы это сказать, нелепы и не стоят выеденного яйца. Просто Карл не может принадлежать ей одной. Вот откуда конспиративные телефонные разговоры вполголоса, стереотипные и лживые отговорки о якобы неотложных ночных сеансах с пациентами, склонными к суициду. Даже после того, как они разъехались, а потом и развелись, он так или иначе не оставлял ее в покое. Она смогла забыть его только тогда, когда, оказавшись в Риме, стала свидетельницей террористического взрыва и у нее на руках умер ребенок. С тех пор ее сердце узнало иную боль.


Теперь она не жалела ни о чем и благодарила судьбу, что рассталась с Карлом. Она опасалась только одного — как бы не вернулось прежнее безумие. Именно поэтому все, что она ни делала — пила ли кофе, принимала ли душ, примеряла ли платья, — она делала это для того, чтобы не вспоминать о нем. С величайшими предосторожностями она раздвигала шторы, открывала двери и даже откупоривала банку с овсянкой — словно опасалась, что оттуда вдруг выпрыгнет какое-то воспоминание о нем и в один миг разрушит покой, которого она достигла ценой таких усилий.

Когда позвонили в дверь, сердце у Саши тяжело забилось. Идя открывать, она пересекала комнату с такой осторожностью, будто на каждом шагу под ковром могла быть спрятана мина.

За дверью стоял слесарь. Он стал объяснять, что пришел чинить неисправный бачок: есть заявка, и потому он обязан сделать все необходимое. И хотя Саша уверяла, что все в порядке, слесарь настоял на том, чтобы проверить бачок и унитаз. Его манера спорить была точь-в-точь, как у Карла.