— Не для прессы? — усмехается Яр. — Он любит только все натуральное. Наращенные ногти уже не его вариант, а в глянцевом мире без этого сложно, так что он действительно в поиске.

— А снять все искусственное с девушки, которая понравится, он не пробовал? — изумляюсь я.

— И что от нее останется? — изумляется в свою очередь Яр.

— Ладно, а что у Назара?

Назар — это лысый, и как по мне, из них троих самый харизматичный.

— Что, нет ничего? Или ты не в курсе? — спрашиваю после продолжительного ожидания.

— Есть, — говорит неохотно Яр, — его заморочка в том, что у нас с ним очень схожие вкусы.

Нехороший холодок пробегает у меня по спине, заставив почти нырнуть в песцовую шубу. Напрасный страх или предчувствие? Яр умудряется нащупать мою руку в глубоком кармане и сжимает ее легонько, как бы заверяя, что нечего бояться, никому не отдаст, и хотя на самом деле он ни слова не говорит, а я не считаю, что принадлежу ему… все равно успокаиваюсь.

Машина останавливается у моего подъезда и я, поспешно отняв руку, прощаюсь.

— Пока, — говорю и иду себе. Не свидание ведь, нечего мяться в ожидании поцелуя. Тьфу ты… лезет же в голову всякое… это все сон этой ночью, и еще я не выспалась и устала…

Слышу, как хлопает еще одна дверца. Оборачиваюсь. Это Яр выходит следом за мной. Смотрит то на меня, то на небо, скрытое вязким туманом и ночной полутьмой (полутьмой из-за желтых окон и фонарных столбов), взглядом находит третий этаж, шевелит бровями в глубоком раздумье. Что там особенного? Я тоже задираю голову вверх — из кухонных окон виден неяркий свет, скорее всего, Егор уже спит, просто оставил включенным бра для меня в коридоре. На душе так теплеет от его теплоты, что и шуба мешает.

— Вам не тесно в этой квартире? — спрашивает Яр, незаметно подкрадываясь поближе.

— Да нет, для двоих в самый раз, — говорю я, а потом вспоминаю о псине: — Троим тоже нормально.

Яр кивает задумчиво или устало. Не мудрено, если последнее: у него не работа, а мозговой штурм целый день.

— Я хочу ее выкупить, — говорю ему, и кто бы мне объяснил зачем я все еще здесь, а не в спешке несусь домой. — Близко от метро, дворик тихий. Если хозяева согласятся продать, сделаем с Егором хороший ремонт и заживем заново.

— А если у вас появится еще один жилец? Будет тесновато или тоже нормально?

— Ну знаешь, — вспыхиваю, представив, как из моей полюбившейся двушки пытаются сделать питомник, — я не настолько люблю животных!

— А если это не совсем животное? Если… к примеру… мужчина?

Ясно, проверяет меня на измены. И хотя ничего не должна ему после развода и вообще, меня раздражают его слова. Не могу представить себя с мужчиной. Не могу представить, что снова доверюсь, чтобы нырнуть в пустоту. Нет уж, не девственница — и хватит, остальное когда-нибудь… с кем-нибудь… как-то мы повторим.

— Знаешь что, — завожусь, — мне твоими стараниями не до этого!

Вижу, что задела его, но и хочу взять слова обратно и не хочу. И хочу накричать на него, дать пощечину, и не двигаюсь с места. И хочу, чтобы с глаз ушел и смотрю так пристально, словно век не виделись. Словно сызнова все…

— Я пойду, — отмираю, — может, еще над статьей поработаю.

Поворачиваюсь, иду, мысленно чертыхаясь, и вдруг слышу шаги за спиной.

— Яр?

— Ты ведь не думала, что я позволю тебе одной войти в темный подъезд? — удивляется он, и кивает на сумочку, мол, открывай давай дверь, чего мерзнем. А в подъезде и правда то ли лампочки выкрали, то ли разбили, не падаем на ступени только благодаря фонарику в телефоне у Яра. Мой-то гораздо попроще. Как назло, лифт не работает, и крадемся по лестнице, задевая друг друга не только дыханием. Все, моя квартира, вставляю ключ, поворачиваю, отступаю в прихожую и…

— Я выполнил свое обещание?

Яр ступает за мной, захлопывая за спиной массивные двери. А я только и могу, что смотреть, ждать, притаившись, бояться и… предвкушать…

— Я вернул тебя в целости и сохранности?

Подталкивает к ближайшей стене, наступает.

— Даже пальцем не тронул за целый день?

— Целовал! — выпаливаю дрогнувшим голосом.

— Не считается.

Прижимает бедрами к стене, ругается на треклятую шубу.

— Я с утра мечтал это сделать, — снимает заколку с моих волос, зарывается в них лицом и вдыхает. — И об этом я тоже мечтал.

Распахивает шубу, медленно сканируя взглядом снизу вверх. И обратно. Останавливается на глазах.

— Ты опять в красно-черном корсете? Да, ты в нем, — догадывается и мгновенно расплывается в такой хитрой улыбке, что я немею — начиная от языка и заканчивая конечностями. Но вот что поражает больше… мое тело отзывается на слова и прикосновения Яра.

Я жива.

Я чувствую.

У меня есть желания.

И я с жадностью делаю вдох и слетаю с катушек, даже если все, что меня сейчас окружает — еще одна мишура.

Мир кружится как детская карусель. Исчезает коридор, мягкий свет, оставленный для меня, чтобы не страшно. Где-то я кружусь в высоте, с кем-то смутно знакомым, с которым ни капли не страшно. Так тепло, что послушно впускаю прохладу жадных рук под тесную блузу. Так смешно, когда они, подобравшись к заветному, замирают, а потом неумело и быстро расстегивают корсет, чтобы вдруг не исчезла, чтобы не убежала на карусели. И так странно, я ниже, намного ниже мужчины, который меня обнимает, но смотрю свысока, словно издали, словно и нет меня с ним.

Я летаю.

Я падаю.

Нет, он подхватывает. И торопится, так торопится, что с разбегу успевает запрыгнуть в мою карусель, и мы смотрим вдвоем, сквозь лениво опущенные ресницы, как вокруг разливается лава, поднимается к нам, награждая огнем. Если сделаем шаг, мы войдем в ее жерло, а дальше…

— О, опять, — чей-то голос льдинками остужает лицо, изгоняет страсть, вызывая запоздалую совесть.

— Егор… — шепот в ухо, да я и сама узнала.

Замираем. Разлепляемся. Дышим как два паровоза. Слава богу, одежда почти в порядке, а под блузой бардак не считается, да к тому же на мне все еще шуба…

— Не зажаришься? — усмехается мальчик, когда я в нее заворачиваюсь.

— Вроде прохладно?

— Нет, — не идет на уступки, — когда холодно, не кипят мексиканские страсти.

— Я смотрю, кто-то слишком много времени проводит дома, — хмурится Яр, — наверное, пора действительно сдать тебя в школу.

— Попробуй, — пожимает мальчишка плечами.

— Завтра утром я за тобой зайду.

— Что, прям завтра? — вскидываюсь.

— Почему бы и нет?

Ну действительно. Мальчику, наверное, будет лучше с ровесниками, все считают, что ему будет лучше, и какая разница, что пока я обдумывала какое бы заведение для него выбрать, Яр уже сделал выбор. Кто я им?

— Если хочешь, — тщательно подбирает слова Яр, — завтра можешь поехать с нами.

— Зачем? — пожимаю плечами и распутываюсь из кокона. Шубу перехватывает Егор или Яр — все равно. Не включая свет в комнате, переодеваюсь в штаны, безразмерную майку, обуваюсь в ушастые тапки. И сижу на диване. Наверное, долго, потому что луна перекатывается за дом, потому что в комнате вдруг становится мрачно и ужасно давит тоска.

Моих щиколоток касается мягкая щетка, гладит, гладит… пока я не ловлю озарение, что кто-то об меня просто-напросто хвост вытирает.

— Эй, — зову тихо псину, но она решив, что достаточно меня успокоила, растворяется в коридоре. А оттуда слышны голоса, льется свет и так пахнет съедобно, что вынуждает подняться.

— Наконец-то, — возмущается мальчик, и он так искренен в своем возмущении, словно только меня и ждал, пока я строила новые башни. В двух тарелках дымится наваристый суп, рядом что-то мясное и ароматное в специях, а на третье, если не ошибаюсь, компот? — Что стоишь, словно не родственник? Присаживайся. Кушать подано.

И от этих слов я прощаю присутствие Яра на кухне. И улыбку, которой они обменялись. И свою затаенную радость, что мы втроем, как семья, которая тихо счастлива.

— Не смотри ты так, — уворачивается Егор, но я все равно успеваю его взъерошить, — я, конечно, не сам это приготовил.

— Полина? — выдвигаю предположение.

— Полина — горничная, — делает паузу. — Я пригласил одного хорошего повара… повариху…

Суп становится комом в горле. Не могу даже смотреть на него. И на мальчика, хоть он ничего и не сделал. Ничего предосудительного, просто пригласил к нам врага, а так — пустяки… Повариха из дома Яра. Женщина с ямочками на щеках, которая так похожа на маму. Она всегда готовила для меня отвар, от которого крепко спалось. Чтобы Макар мог меня попользовать. Чтобы все у свекра в расчетах срослось.

— Что с тобой? — замечает Яр.

Понимаю, что ложки в руках больше нет. Понимаю, что меня обнимают. Но не вижу. Ничего. Никого. Подступающая темнота. Крик ребенка. Кажется, моего сына?

— Злата!

Хлопает по щекам, так легко и так больно, что слез больше нет, а вот если бы были…

— Злата! — зовет словно издалека чей-то смутно знакомый голос, а я и не думаю отзываться. Здесь безопасно, здесь я одна. Здесь и нет никого, разве что…

— Мамочка?

Я бросаюсь к нему, наверное, я бросаюсь, хотя и шага не делаю и по-прежнему ничего не вижу. Но узнаю.

— Святослав, — слова даются с трудом, но я не сдаюсь, я ищу его, я хочу, чтобы он понял…

— Мамочка, я люблю тебя. Ты мне веришь?

Да, мое солнышко. Да, мой цветочек, замерший нераскрытым бутоном. Да, мое счастье.

— Нет, нет, — хохочет ребенок, — я пока слишком маленький, а ты достойна гораздо большего счастья. Помнишь, ты сама продлеваешь себе жизнь?

— Не хочу…

— И не только себе, мамочка, поэтому… возвращайся…

Нежное прикосновение с силой смерча выбрасывает меня из замкнутого пространства. Открыв глаза, первым делом смотрю на часы с кукушкой — не прошло и минуты. Никуда я не исчезала, просто… там, где гостила, нет времени.

Лети, чье-то счастье, — вспоминаю слова, услышанные однажды, в таком же бреду, как и этот. Или в таком же мире. Есть ли он? Я хочу верить, что да, потому что там живет мой ребенок, и там ему весело.

Гляжу на бледные лица, которые всматриваются в меня, которые ожидают, надеются. Так и тянет их успокоить, но я пока не доверяю голосу — сейчас он еще больше их испугает. Провожу ладонью по темным взъерошенным волосам, а мальчик не просто терпит и позволяет, наклоняется, чтобы мне гладить было удобней. Второй ладонью глажу мохнатого пса, прекратившего поскуливание отчаяния. А на третьего питомца, с песочными волосами, просто смотрю. Если умный — поймет.

— Злата, — тараторит Егорка, — прости, я совсем не ту повариху к нам приглашал. Просто вы уехали, и я знал, что на целый день, а готовить почти не умею.

— Это ты меня извини, — говорю ему, — за то, что я недальновидная сволочь.

Да, вчера я не знала, что уеду на целый день. И утром была уверена, что вернусь через пару часов. Я сегодня обедала пищей из ресторана, а мальчик оставался в доме голодный.

Мы обнимаемся, но недолго. Потому что Егор быстро устает притворяться ласковым котиком и потому что Яр, долго вглядываясь в меня, все же догадывается, я не знаю как, но догадывается и произносит вслух:

— Ты даешь нам шанс.

Не вопрос. Утверждение. Он не ждет, что отвечу, потому я молчу. Стрелки подползают к двенадцати, и я закрываю глаза и загадываю: если будет четное количество «куков» — у нас все получится. Если нечетное — нечего и пытаться. И еще сколько «кукнет», столько и проживем вместе. Да, я знаю, что я лукавлю, но так хочется на кого-то скинуть ответственность, притвориться, что это не я размазня, это мистика виновата.

Вот… итак… нервно сглатываю…

Мне, наверное, после всего, что случилось, кажется, что высунувшись из домика, кукушка оглядывается, смотрит укоризненно на меня, прежде чем начинает отсчет. Раз… два… двенадцать… двадцать четыре… На сто первом «ку-ку» я с трудом перестаю на нее пялиться.

— Ты тоже загадывала? — спрашивает Яр, делая глоток черного кофе.

— Да, — я смотрю на его улыбку, поражаясь, как он может быть так спокоен, когда в доме, где живет его брат, творится необъяснимое?!

— А я тоже загадывал! — огорошивает меня Егор.

И вот я понимаю прекрасно, что для моего же спокойствия лучше не спрашивать, но все равно не удерживаюсь:

— А загадывал что?

Может, это что-то связанное со школой, пытаюсь себя успокоить. Но он слово в слово повторяет то, что и я загадывала, а когда с ним соглашается Яр, у меня такое чувство, что меня уносит в нирвану или бездну, или… в общем, я в трансе и шоке.