Миа Райан - Дюжина поцелуев

Во время случайно возникшего короткого, но полного знаменательных событий зимнего сезона наш город почтил своим присутствием маркиз Дэрингтон, которого не видели в Лондоне больше пяти лет, потраченных им на военную службу. По слухам, он был ранен в бою и провёл последующие месяцы, восстанавливая своё здоровье в Айви-Парке, своем поместье в Суррееnote 1, которое унаследовал (вместе с титулом) после смерти внука своего четвероюродного брата, предыдущего лорда Дэрингтона, у которого к тому времени были жена, ныне вдова, леди Дэрингтон, и дочь, леди Каролина Старлинг.

Подробности ранения лорда Дэрингтона и последовавшего за этим процесса выздоровления неизвестны (на самом деле, вся ситуация вокруг нового лорда Дэрингтона окутана неким ореолом тайны, даже для такого опытного в деле раскрытия секретов человека, как ваш Автор). Тем не менее, доподлинно известно, что после возращения маркиза Дэрингтона с континента леди Дэрингтон и ее дочери был предоставлен весьма короткий срок, чтобы покинуть Айви-Парк, который они называли своим домом в течение нескольких десятилетий.

В общем, вся эта ситуация, несомненно, довольно неприятна.

«Светская хроника леди Уислдаун», 28 января 1814 года

Эрнест Вареинг, граф Пеллеринг. Она собиралась выйти замуж за человека, которого зовут Эрнест Вареинг, граф Пеллеринг. Во имя всех святых, у него же имя рифмовалось! Леди Каролина Старлинг не знала, то ли ей плакать от этого, то ли смеяться.

И пока она находилась в общественном месте, пусть и спрятавшись в укромном уголке, ей ни в коем случае не следовало делать ни того, ни другого.

Однако поскольку за последний месяц она, кажется, растеряла всё своё самообладание, леди Каролина Старлинг начала всхлипывать прямо там, в ротонде note 2 Королевского театра Друри-Лэйн.

Для леди было недопустимо предаваться рыданиям, нарушая таким образом правила приличия, но для Каролины Старлинг, которая вообще очень редко плакала, в собственном поступке было ещё меньше смысла.

Конечно, следует сказать, что за последнюю неделю она выплакала больше слёз, чем за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь.

Но важнее всего было то, что леди Каролине вообще не было смысла плакать, ведь за прошедший месяц её жизнь наконец-то, после потрясений всех этих последних лет, приблизилась к тому, чтобы стать идеальной.

Разве это не должно было подразумевать, что она будет с удовольствием сидеть в одной ложе с графом Пеллерингом, с замиранием сердца наблюдая за игрой Эдмунда Кина note 3 в роли Шейлока?

Конечно, должно. Ей следовало быть взволнованной. Восторженной. Думая об этом, Линни расплакалась еще сильнее.

— С вами всё в порядке?

Линни подскочила от неожиданности, и её сердце чуть не остановилось, когда она услышала рядом голос другого человека, причем, несомненно, мужчины. Она очень хорошо спряталась за несколькими тяжёлыми портьерами и кадкой с растением, прежде чем превратиться в сопливую лейку.

— Вот.

Она моргнула, когда ей под нос бесцеремонно ткнули белоснежный льняной носовой платок. Протягивающие его руки были затянуты в такие же белоснежные перчатки, практически не скрывавшие красивую форму и изящество пальцев их владельца.

Линни перестала плакать, полностью сосредоточившись на созерцании перчаток неизвестного мужчины.

И, поскольку она не могла видеть его рук, ей показалось странным, что она вообще обратила на них внимание. Хотя Линни никогда не допускала даже мысли о собственной нормальности, она слегка растерялась от того, что невидимые руки смогли вызвать ранее неведомый трепет где-то в её животе.

Похожая реакция, пожалуй, могла возникнуть, если человек был напуган.

Но она чувствовала нечто иное.

Вообще-то, она скорее ощущала себя так, как будто съела испорченную колбасу.

Тряхнув головой, Линни скользнула взглядом по синему рукаву хорошо сшитого шёлкового сюртука, затем по впечатляющим плечам и красивой сильной шее, и наконец, подняв глаза, она обнаружила прямо перед собой самого потрясающего мужчину, которого ей когда-либо доводилось видеть в жизни.

Линни икнула.

— Возьмите платок, пока не испортили свое платье, — сказал мужчина, снова помахав кусочком льна перед её носом.

Этот мужчина был великолепен, но обладал манерами дикаря. Конечно, Линни никогда не встречала дикарей. Однако она вдруг с абсолютной ясностью поняла, что в этом мире вряд ли найдется такое создание, как мужчина, обладающий приятной внешностью, хорошим воспитанием и тонкой душевной организацией одновременно.

О Боже, ей снова захотелось плакать.

Линни схватила платок и, скомкав, прижала его к носу, из её глаз снова потекли слёзы. Её рыцарь в сияющем синем шёлке просто стоял рядом, уставившись на неё так, словно она только что разделась донага на сцене.

Линни громко высморкалась, а затем сложила платок таким образом, чтобы остался чистый кусочек ткани, которым она могла бы вытереть лицо.

— Спасибо, — ответила Линни, взглянув на красивого мужчину и протянув ему мокрый носовой платок.

Он уставился на него, и мгновение спустя Линни в ужасе прижала платок к себе.

Конечно же, она не могла не отдать ему платок. Какая немыслимо отвратительная ситуация.

— Я… — Линни на мгновение замолчала, надеясь, что он поступит как джентльмен и предложит ей оставить платок у себя, чтобы таким образом избавить её от этого ужасного и унизительного положения, позволив ей сохранить при этом хоть немного достоинства.

Естественно, мужчина всё так же продолжал стоять и глазеть на неё.

Красивый болван. Его манер могло хватить на то, чтобы предложить ей носовой платок, но, совершенно очевидно, что на этом его познания в этикете заканчивались, и верх брала его довольно напыщенная манера поведения.

— Ах так…, — сказала она, поднимаясь на ноги и запихивая грязный кусок льна прямо ему в нагрудный карман.

Он опустил взгляд на свой карман и снова уставился на нее.

Линни сию же секунду захотелось провалиться сквозь землю. Ну зачем она позволила себе так ужасно поступить? Именно по этой причине Линни обычно стояла у стенки, стараясь смешаться с окружающими её людьми. Всякий раз, когда ей приходилось отходить от них, её поведение неизбежно влекло за собой нарушение правил приличия.

Однако вместо того, чтобы злобно посмотреть на неё, как имели обыкновение делать многие, лорд Великолепие улыбнулся. Вернее, это была широкая ухмылка.

И хотя Линни прикусила губу, всеми силами стараясь сдержаться, она не смогла побороть себя и ухмыльнулась ему в ответ.

— У вас ямочка на щеке, — сказала Линни и зажала рот ладонью. Ей действительно следует вообще перестать разговаривать.

Но ямочка у него всё-таки была, только одна, на правой щеке. Она придавала ему беспутный вид, от чего Линни почувствовала слабость в коленях.

— А в вас есть страсть, — ответил он.

Линни заморгала.

— Вы больше не плачете, — тихо сказал он. — Хорошо. Это… — Мужчина быстро оглянулся, а затем снова посмотрел на неё. Он отнял её руку от рта и нежно прижался губами к пальчикам.

Она была очень близка к тому, чтобы упасть в обморок.

Но, к счастью, мужчина ушёл прежде, чем она смогла совершить что-нибудь настолько глупое. Хотя она уже успела расплакаться перед ним, громко высморкаться в его платок и засунуть мокрый кусок ткани в его нагрудный карман, в общем, за последние пять минут она успела наделать гораздо больше глупостей, чем какой-то там обморок.

Линни вздохнула. Ей действительно следует запретить появляться в обществе. Сделав глубокий вдох, она пригладила волосы и распрямила плечи. Она ведь уже находилась в общественном месте, а именно в театре, с человеком, который непременно сегодня вечером сделает ей предложение.

О Боже, ей снова захотелось заплакать.

«Нет!» Линни закрыла глаза. Брак с Эрнестом Вареингом, графом Пеллерингом, не был таким уж отвратительным событием, совсем наоборот. Это было то, к чему она отчаянно стремилась. Она действительно надеялась, что он не будет слишком долго размышлять и попросит её выйти за него замуж. Именно это ей и было нужно.

Линни заставила себя ни о чём другом больше не думать, покинула своё тайное убежище и весьма решительно направилась обратно к роскошным местам, которые лорд Пеллеринг достал для неё, её матери и жениха матери, мистера Эванстона.

По правде говоря, мысли о мистере Эванстоне были почти такими же неприятными, как её странное настроение в последнее время. Один его вид вызывал у неё непреодолимое желание с криком убежать прочь от людей.

И вдобавок ко всему, когда Линни разглядывала затылок лорда Пеллеринга, у неё в голове возникла ещё одна неловкая мысль. Ореол тёмных волос на его слегка вытянутой лысоватой голове становился привычным зрелищем, но при этом не вызывал в ней никаких душевных волнений или каких-нибудь других, столь же сентиментальных чувств.

Но разве не должно было быть по-другому?

Нет, конечно же, нет. Она не принадлежала к легкомысленным дурочкам, чьими поступками управляли лишь мысли о сладости любви. Как будто чей-либо затылок мог заставить затрепетать сердце другого человека.

Внезапно перед мысленным взором Линни возник затылок лорда Великолепие, и хотя её сердце не совсем затрепетало, ей пришлось признать, что лёгкую дрожь он в ней всё же вызвал.

Очевидно, это просто усталость или голод. Или ещё что-нибудь, настолько же лишающее сил. Слегка покачав головой, Линни распрямила плечи и, извинившись, заняла своё место прямо перед лордом Пеллерингом.

Мать окинула её взглядом, в котором читался лёгкий упрёк. Линни нечасто видела, чтобы она так на неё смотрела, поскольку изо всех сил старалась избегать материнского недовольства, как правило, просто держась от неё подальше. Но когда на неё внезапно нахлынуло желание расплакаться, Линни поняла, что ей необходимо какое-нибудь убежище получше, чем ложа, в которой в тот момент находилась её семья.

Она церемонно сложила руки на коленях и посмотрела на сцену, которая находилась в таком отдалении, что лица актеров представлялись лишь размытыми пятнами. В довершение всего, колонна справа от неё закрывала правую половину сцены, и даже появление Эдмунда Кина не смогло бы спасти эту ночь, если он вообще когда-нибудь выйдет на сцену. Казалось, этот фарс никогда не закончится.

Её мысли блуждали, пока она внезапно не поняла, что снова думает о лорде Великолепие, который, следует признать, являлся обладателем замечательных волос. Признание за мужчиной факта обладания замечательными, густыми, тёмными, волосами, которые очень мило вились, безусловно, не таило в себе ничего дурного. И позволять себе размышлять о том, как бы выглядели мужские руки без перчаток, тоже было не так уж и нелепо.

Вовсе нет.

— Ну, надо же, — сказала её мать, и Линни поняла, что актёры наконец покинули сцену. Первое представление закончилось. — Я вижу, лорд Дэрингтон почтил театр своим присутствием.

Линни полностью вернулась к действительности, когда холодная реальность, заключённая в этом имени, ворвалась в её мысли, полностью поглотив образ красивого мужчины с большими руками и мокрым платком.

Её мать наклонилась к бортику ложи, вглядываясь не куда-нибудь, а в партер.

— Не могу поверить, что это он. Какая наглость!

Мистер Эванстон встал позади её матери.

— Я, конечно же, слышал, что молодые щёголи предпочитают сидеть в партере вместе с крестьянами. Они говорят, что оттуда им лучше видно.

Поскольку Линни только и делала за последний час, что созерцала колонну прямо перед собой, иногда замечая движение на сцене, ей пришлось признать, что молодые щёголи в чём-то оказались правы.

— Но рядом с ним женщина! Думаю, это мисс Амелия Релтон, благовоспитанная дама. Какая наглость!

Линни было бы абсолютно всё равно, кто и где сидел, или что рядом с каким-то мужчиной в партере находилась благовоспитанная дама (что за нужда толкает людей использовать такое выражение в разговоре о другом человекеnote 4), если бы не одно «но» — этим мужчиной был лорд Дэрингтон, и от одной только мысли о том, что она находится с ним в одном здании, ей внезапно стало невыносимо плохо. В конце концов, он никогда себя не утруждал знакомством с ней. На самом деле, он зашёл так далеко, что послал письмо, в котором потребовал, чтобы они с матерью покинули свой родной дом, дав на сборы всего два дня.