Кейт понятия не имел, какого поцелуя она хотела, и сомневался, что она это знает, поэтому поцеловал ее снова, дразня ее губы в надежде, что она их приоткроет. Она прижималась губами к его рту, но явно не знала, как поступить дальше.

Он мог чуть нажать на ее нижнюю губу подушечкой большого пальца, приоткрывая путь, а вместо этого просто играл с ее ртом. Она постепенно расслабилась, но не выказывала никаких признаков, что желает большего. Наконец он скользнул губами к ее щеке, намереваясь на этом закончить.

Инстинкт заставил его заключить ее в объятия.

Возможно, ему это требовалось не меньше, чем ей.

Она вдруг припала к его груди, белокурая голова поникла, сопротивление ушло. Кейт гладил ее по спине, чувствуя позвонки и выступающие лопатки. Результат постоянного голода. Это разъярило его.

«Ты ничего не можешь сделать, Кейт».

Он мягко отстранился, убедившись, что она твердо держится на ногах.

Она подняла руку, вероятно, чтобы тронуть губы, но коснулась волос, словно опасаясь, что прическа растрепана.

— Спасибо, — сказала она, не глядя ему в глаза.

— Следовало бы отпраздновать ваш первый поцелуй. Я принесу еду из гостиницы.

Ее взгляд метнулся к нему.

— Вы не можете уходить и приходить, — шепотом настаивала она. — Люди на этой улице все замечают.

— Когда вы ели в последний раз? — спросил он.

— Несколько часов назад.

— Вы ели недостаточно.

— Вы хотите нелестно отозваться о моей внешности, мистер Бергойн?

От ее надменных манер ему хотелось рассмеяться, но в этой истории не было ничего забавного.

— Я хочу помочь вам. Назовите свое имя, и я пришлю вам деньги из Лондона.

Она снова стала чопорной.

— Не надо. Я не нуждаюсь в благотворительности, особенно в вашей. Помогать мне — обязанность моего брата, и я уверена, он это сделает.

— А если нет?

— Я справляюсь сейчас, справлюсь и дальше.

Кейту хотелось встряхнуть ее.

— Тогда доброй ночи, — сказал он.

— Да. Доброй ночи.

Несмотря на решительность, она колебалась, и Кейт задавался вопросом, как бы он поступил, если бы она попросила о большем, даже обо всем.

Но она схватила свечу и поспешно вышла, закрыв за собой дверь.

Черт бы ее побрал с ее гордостью, зато все к лучшему. Ему не нужно лишних проблем в жизни.

Глава 2

Пруденс Юлгрейв, из соображений экономии, загасила свечу, потом долго сидела на краю кровати. Боль и ярость от предательства брата все еще кипели в ней, но их накрывала умиротворяющая сладость поцелуя.

Это ничего не значит. Однако поцелуй успокаивал, как мазь успокаивает ожог. Возможно, это магия первого поцелуя или последствия выпитого бренди. Если так, она может пристраститься.

Но настоящей магией стало объятие. Чувство безопасности и тепла в сильных и нежных руках. Мать растила ее с лаской, но когда Пруденс подросла, все кончилось. К несчастью, это случилось приблизительно в то время, когда они были изгнаны из рая. Оружием против превратностей судьбы мать избрала позитивный настрой. Наверное, объятия и прочие нежности могли ослабеть ее решимость, поэтому она их себе не позволяла.

А в последние месяцы жизни матери Пруденс сама стала источником защиты и нежности для умирающей. Уже четыре месяца Пруденс наслаждалась независимостью. Она жила как хотела, никому не подчиняясь, читала и гуляла, коротая время до воссоединения с Эроном в Дарлингтоне.

Теперь ей пришлось взглянуть в лицо правде. Никакой независимости у нее нет. Она очень зависит от трех гиней Эрона. Без них она окажется в работном доме… и то, если повезет. Там не дают приют здоровым, поэтому ей найдут место прислуги, или она окажется на улице и станет выживать единственным способом, который доступен женщине в этой ситуации.

Эрон не допустит такого, но, с другой стороны, она никогда не думала, что он может отказать ей в ответ на прямую просьбу.

Пруденс зажмурилась, сдерживая рыдания.

Это всего лишь пьяные слезы. Утром она скорее всего проснется с больной головой, но Пруденс не жалела о блаженном умиротворении, которое принес алкоголь. И о скандальном поцелуе, который выпросила у этого мужчины.

Пруденс даже не подозревала, как чувствительны ее губы и что их может так покалывать. Когда ее губы немного приоткрылись во время поцелуя, неожиданно что-то, свернутое в ней тугой пружиной, всколыхнулось самым беспокойным образом.

Ей захотелось прижаться сильнее, углубить поцелуй. Хвала небу, Кейтсби Бергойн остановился. А потом схватил ее в объятия. О, как это божественно — ощущать себя в безопасности и под защитой впервые за десять лет! Пожалуй, впервые в жизни.

— Глупая иллюзия, — пробормотала Пруденс, пораженная тем, что сказала это вслух.

Обнищавший пьяный Кейтсби Бергойн — отнюдь не источник безопасности.

Эти объятия, однако, напомнили о ее цели.

Она выйдет замуж. Это ее право и негласный долг Эрона. Она станет замужней женщиной с респектабельным положением в приличном обществе, у нее появится дом, которым она станет управлять, и дети, которых она будет нежно любить.

И муж, который будет защищать ее, любить, целовать, обнимать. Здравомыслящий достойный человек, напомнила она себе, раздеваясь и ложась в постель. Не какой-нибудь пьяный авантюрист. А юрист, как Эрон. Доктор или священник. Она не возражает и против торговца, но весьма респектабельного.

Или мелкопоместный дворянин с собственностью в провинции. С поместьем вроде того, в котором она когда-то жила…

Нет, она не станет предаваться глупым мечтам. Те дни прошли. Приличный джентльмен из Дарлингтона прекрасно ей подойдет.

Пруденс проснулась, когда солнечный свет вовсю пробивался сквозь плохо пригнанные ставни. Проснулась, сознавая свое полное безумие. Она впустила в дом мужчину. Позволила ему остаться здесь на ночь! Должно быть, она напилась до умопомрачения, если сделала это.

И не только это.

Пруденс коснулась губ, словно те могли измениться, потом быстро оделась и выглянула в коридор. Дверь в другую комнату оказалась распахнутой, комната — пустой. Сердце кольнула печаль, в глазах закипали жгучие слезы.

Дурочка!

Думать надо о том, что он украл. Или крадет сейчас, ибо внизу слышался шум.

Пруденс бесшумно спустилась по лестнице, вооруженная только деревянным подсвечником, но опасного мистера Бергойна и след простыл, только Тоби вилял хвостом.

Однако вместо того чтобы украсть, ее скандальный гость кое-что добавил к лежащим на столе двум шиллингам. Взяв серебряную галстучную булавку, Пруденс поворачивала ее в солнечном свете. Головка булавки была сделана в виде крошечного кинжала.

Она изучала булавку, словно та могла что-то поведать о хозяине, хотя если и так, то только то, что ему нравилось оружие. Ей бы рассердиться, ведь она отклонила его благотворительный порыв, но Пруденс сжала булавку, словно это был подарок любовника.

Он, наверное, мошенник и игрок, коли оказался на мели, но… от осознания, что она никогда его больше не увидит, в душе у нее поселилось что-то, похожее на боль.

Кейт Бергойн.

Не преуспевающий, но такой высокий, сильный. Такой бесстрашный и быстрый, без размышлений выхвативший шпагу. От воспоминаний о том, как он бросился в атаку, у нее до сих пор захватывало дух. Такой красивый.

И что создает эту красоту? Резко очерченные черты, твердый подбородок, впалые щеки… но и нечто большее. Все в нем, включая уверенность, сквозившую в каждой линии.

Кейт признался, что у него мало денег, но явно не привык к бедности. Его одежда отлично сшита и в хорошем состоянии, в том числе и шейный платок, отделанный дорогим кружевом. Пруденс знала цену кружевам, постепенно продавая все, что у нее имелось. Кейт мог добраться до Лондона со всеми удобствами, продав какие-нибудь мелочи, но просто не знал этого.

Отбросив мысли о госте, Пруденс убрала булавку в дальний угол ящика и сунула в карман шиллинги. Потом разожгла огонь в очаге, чтобы вскипятить чайник.

Позавтракав хлебом и чашкой чая из корней одуванчиков, Пруденс взяла лист почтовой бумаги, которой почти не осталось, очинила перо и принялась составлять правильное письмо Эрону.

Она придумала только одно тщательно взвешенное предложение, когда через заднюю дверь вошла Хетти Ларн.

— Ваш хлеб, мисс Юлгрейв.

Пруденс отложила письмо в сторону.

— Спасибо, Хетти.

— Не за что.

Хетти казалась худенькой и непритязательной, но в ней был свет, всегда изумлявший Пруденс. Как можно светиться, когда живешь в бедности «Двора белой розы»? Возможно, Эрон считал, что двор увит розами даже в марте, однако название происходило от заведения на Хай-стрит, которому принадлежала эта земля.

«Белая роза» — это название таверны.

Хетти жила в соседнем домике со своим мужем Уиллом и двумя маленькими детьми, которые сейчас улыбались, прячась за юбки матери. Подбежал Тоби, виляя хвостом. Ребятишки с радостным смехом присели поиграть с ним.

У матери Пруденс было доброе сердце, но где бы они ни жили, она настаивала на том, чтобы держать соседей-простолюдинов на расстоянии. Сама Пруденс была не способна на неучтивость. За домами находился общий участок земли, где одни растили овощи, другие держали цыплят и все вешали сушиться выстиранное белье. В хорошую погоду передние и задние двери оставались открытыми, и соседи заходили друг к другу без лишних церемоний.

На следующий день после того как Пруденс поселилась здесь, к ней постучалась Хетти Ларн. Пруденс уже знала, что это приемлемо для первого визита. Даже здесь есть свой этикет.

Хетти принесла маленькую стопку овсяных блинов, которые бедняки едят чаще, чем хлеб из белой муки. Пруденс была застигнута врасплох, но она понимала, что это сделано от души, и приняла подарок.

С тех пор она соскользнула — ее мать сказала бы «опустилась» — в фамильярность. Однако это стало своего рода деловым соглашением. Хетти пекла для нее овсяные блины, а Пруденс время от времени присматривала за ее детьми.

Оказалось, что дети горазды на всякие проделки, и как-то ей пришла в голову идея учить их грамоте, чтобы удержать от озорства. К ее удивлению, им это очень понравилось. Мальчик, Уилли, оказался очень сообразительным. Хетти была на седьмом небе от счастья. Пруденс взяла пособия, которые сделала сама, и дети вскарабкались на стулья у стола.

— Вы так добры, что учите их, мисс.

— А ты так добра, что печешь для меня, Хетти. Я бы никогда с этим не справилась.

— Это довольно просто. Я могу вас научить.

Пруденс улыбнулась, прикрыв улыбкой вспышку возмущения. Ей не нужно уметь печь овсянные блины и разбираться в сортах хлеба. Она создана для лучшей жизни.

— Я могу научить тебя читать, Хетти.

— Меня?! Бог мой! Это бессмысленно. Но тут есть родители, которые будут счастливы, если вы станете учить их сорванцов.

— Организовать школу?!

Хетти многозначительно посмотрела на Пруденс, зная о ее бедности. Но устроить школу — это даже хуже, чем стать гувернанткой. Это означает навсегда остаться скупой старой девой. Это полное фиаско.

— Я не предполагаю здесь задерживаться надолго, — сказала Пруденс. — Первая часть траура закончилась, я скоро переду к брату в Дарлингтон.

— Какая досада, мисс!

Проглотив ответ, Пруденс повернулась к столу и развернула алфавит. На каждом квадратике бумаги изображалась буква и маленькая картинка. Были и другие кусочки бумаги, со словами.

Она задала каждому слово.

— А теперь, милые, найдите буквы, которые составляют это слово. — Она поставила перед каждым коричневое глиняное блюдо, присыпанное мукой, и положила радом палочки. — Когда вы это сделаете, попытайтесь написать это слово.

Уилли тут же взял палочку и тщательно вывел слово «кот».

Хетти смотрела на это с благоговением.

— Такое удовольствие видеть, как они пишут буквы, мисс.

— У вас умненькие дети.

На самом деле маленькая Сара особенной сообразительности не проявляла, но Уилли явно добился бы успеха, родись он в другой среде.

— Ох, я забыла спросить, — сказала Хетти. — Вы в порядке после сегодняшней ночи?

Пруденс похолодела и медленно повернулась к гостье.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы слышали, как старый мистер Браун прикрикнул на кого-то, чтобы прекратили. Уилл выглянул, но никого не увидел. А сегодня утром старик Браун сказал, что наверняка у наших домов прятались какие-то люди и замышляли недоброе.

— Правда? — Пруденс притворно округлила глаза. — К кому-нибудь в дом забрались?

— Насколько я знаю, нет, мисс, и рада, что вас не потревожили: Я побегу, некоторые дела лучше делать, когда детишек нет рядом. Уилли и Сара, ведите себя хорошо.