Мервин долгое время не подозревал, что все эти такие улыбчивые люди просто хорошо умели скрывать свою брезгливую неприязнь к нему. Да и не до них ему было. Что-то с ним происходило такое, в чем он никак не мог разобраться. Но разобраться надо было, ибо надо было жить. Правда, он не раз задавал себе вопрос: «зачем?» — вопрос, на который нелегко находились ответы. Наиболее частыми были: «встретиться с Джун» и «стать поэтом». Но стихи писались плохо или совсем не писались, что же касается Джун, то дальше мучительных воспоминаний о ней Мервин не позволял себе идти.

Он много спал. Во сне часто видел американца из сайгонского госпиталя. Он выполнил его просьбу. И теперь казнился сомнениями — так ли он поступил, как подобало солдату и христианину? Вспоминал он и сержанта ВВС, которого застрелил в сарае. Тому тоже принес смерть он, Мервин. И ни единого раза не шевельнулась в его душе и тень раскаяния. Он знал — доведись ему пережить такое еще раз, рука не дрогнет. Нет, не дрогнет! Он стрелял и убивал вьетконговцев — он был солдат, они были враги. Но были ли они его врагами? Потом, через какое-то время, его дела и поступки будут судить и бог и люди.

Потом!.. В минуты же их свершения человек сам себе и бог и судья.

«Странно, не правда ли, — в сущности, два равнозначных события. Исход обоих — прекращение бытия человека, — размышлял Мервин. — И какие полярно различные чувства: справедливости и вины. А что, если я ошибся? Если я в обоих случаях ошибся?! Тогда я просто убийца. Самый элементарный уголовный преступник. Так кто ж я, господи: вершитель добра и справедливости или бандит, убежавший от суда?.. Кто поможет мне ответить на этот вопрос?»

Месяца полтора Мервин крепился, но потом все же заказал телефонный разговор с Веллингтоном. «Разговаривать хотите с кем-либо определенным или кто подойдет?» — деловито осведомилась телефонистка. Он помедлил с ответом, потом сказал: «Кто подойдет». Никто не подходил. Он звонил день, три, пять — результат тот же: никто не подходил. Он обратился в телефонную справочную службу Окланда. «Кто в Веллингтоне? — спросил бойкий девичий голосок. — Имя, фамилия, адрес?» Мервин назвал. Почти тотчас бойкий, голосок сообщил: «Седрик Томпсон по указанному вами адресу не проживает и вообще в веллингтонском телефоном справочнике не значится». — «Этого не может быть, мисс! — сказал встревоженный предчувствием недоброго Мервин. — Здесь какая-то ошибка, мисс…» — «В телефонных справочниках, сэр, — голосок стал сухим, резким, — так же, как и в Библии, ошибок не бывает. Даю более расширенную справку: нужный вам абонент числился в справочнике за прошлый год. В справочнике за этот год его нет». — «А Джун, Джун Томпсон?» — «Джун Томпсон тоже нет». — «Пожалуйста, — торопливо попросил Мервин, боясь, что рассерженная девица отключится, — пожалуйста, посмотрите телефон компании «Джун и Седрик Томпсон», мисс!» — Не значится», — отрезал голос. Мервин молчал. Голос опять потеплел: «Вы слышите, сэр? Неужели вы не мните, что все газеты в течение нескольких дней только и писали, что о банкротстве вашего абонента и его гибели в авиационной катастрофе? Вы меня простите, сэр». — «А дочь — про дочь что писали?» — крикнул в трубку Мервин. «Про дочь, по-моему, ничего не было…» Видимо, девушку встревожило его волнение: «Сэр, о дочери я не читала ни слова. Можете положиться на мою память — в ней надежно держатся тысячи телефонных номеров».

Это был удар, удар страшный, неожиданный. Следствием его было то, что Мервин решил ехать в Веллингтон — и немедленно. До этого он был занят только собою — своими переживаниями, своей бедой. Все остальное, все радости и беды мира казались ему ниже, мельче его горя. И вдруг судьба поразила его в самую чувствительную болевую точку.

«Нужно разыскать Джун, — твердил Мервин, бросая рубахи, бритву и зубную пасту в небольшой старый саквояж. — Найти во что бы то ни стало! Какой я болван, какой же я самовлюбленный болван! «Я ей не нужен — ее жалость будет для меня оскорбительной…» Пока я давился слезами сострадания к самому себе, она нуждалась во мне. Конечно, рядом с ней были и мадемуазель Дюраль, и Дэнис, и друзья ее отца. Но больше всех ей нужен был я. Я знаю, помню, как было, когда погиб мой отец… Джун, родная, прости меня и за мой эгоизм, и за твои не прочитанные мною письма! Прости меня! Я найду, найду тебя!»

Ему теперь казалось, что каждая минута, которая не приближает его к ней, — потерянная, что она может стать роковой. В Окланде ничто его не задерживало. Дорожную карту Северного острова он посмотрел лишь тогда, когда сел за руль и пристегнул ремень. Сосчитал деньги в бумажнике: оказалось немногим больше ста долларов.

Около пяти часов вечера Мервин вывел свой «холден» на Первое шоссе. Шел дождь. Нескончаемой вереницей тянулись машины из Окланда, растекались по пригородным поселкам. Перед самым Гамильтоном на панели управления вспыхнул рубиновый индикатор. Надо было заправляться. Мервин остановился у ближайшей бензоколонки. «Ну и ливень, — мотнул головой лохматый блондин, выходя из своего офиса, который одновременно был и магазином дорожных мелочей. — Вам сколько галлонов, сэр?» — «Полный бак, пожалуйста, — ответил Мервин, изучая карту. — Скажите, сколько часов езды до Веллингтона?» — «Смотря как ехать. — Блондин оценивающе посмотрел сначала на автомобиль, потом на водителя. — Если дождит по всему пути, то часов десять, не меньше. А чего спешить? — он хохотнул, показал большим пальцем на небо. — Туда успеется, мимо не проскочим. Ночуйте в Таупо: половина пути и место шикарное!..»

Смеркалось. Внезапно дождь прекратился. «Холден» побежал веселее. Шоссе было отличное — широкое, гладкое как стекло. То скатываясь с холмов в долины, то карабкаясь на склоны невысоких гор, оно открывало вдруг такие просторные дали, пряталось в такие укромные ущелья, что даже проезжие новозеландцы, в общем-то привыкшие к сказочным пейзажам своих островов, и те невольно задерживали дыхание.

Мервин — он впервые проезжал по этой дороге — был всецело занят своими мыслями. Он думал о том, что жизнь человеческая петляет точно так же, как Первое шоссе. И после каждого подъема начинается спуск, а после спуска — новый подъем. Но никто не может наверное знать, что после спуска его ждет подъем…

Это равновесие противоположных начал лежит в основе всего мироздания, равно как и в судьбах каждого человека: счастье сменяется невзгодами, радость — страданием… И ничего нельзя предсказать — ни губительного града и грозного землетрясения, ни солнечной весны и щедрой осени. Никто не может наверное утверждать, что будет завтра, послезавтра, через неделю. Да что там будущее! Разные люди по-разному читают прошлое.

Слаб, безгранично слаб еще человек, Полуглух, полуслеп, полуразумен. И еще долго, очень долго будет оставаться таковым. Но есть одно непостижимое и тем не менее великое чудо, которое иногда посещает человека. Чудо это — любовь. Оно рождается внезапно и столь же внезапно умирает. Оно может сжечь человека дотла и вдохнуть в него могучие силы, вознести на пьедестал и низринуть в бездну. Истинная любовь редка. Многие искренне заблуждаются и, прожив жизнь в невежестве, в невежестве умирают. Тем великолепнее, ярче и величественнее настоящее чудо любви. Но откуда он знает, почему он уверен, убежден, что скупая судьба подарила ему и Джун столь редкое чудо? У него не было сейчас ответа на этот вопрос…

Несмотря на поздний час, Таупо сверкал веселыми огнями. Был поздний ноябрь, наступала пора летних предрождественских отпусков. Мервин заглянул в два-три мотеля, которые попались ему при въезде в город, езде висели таблички «Свободных комнат нет». Да он, собственно, и не надеялся, что ему повезет: курортное местечко, сезон каникул. «Не беда, — подумал он. — Есть «холден». Подложить под голову чемодан или просто кулак — чем не постель? Для солдата, повидавшего джунгли Вьетнама?..» Он поставил машину рядом с детским городком и вскоре заснул.

Разбудили Мервина голоса, шум волн, шорох листвы. Было десять часов. Несколько мальчишек пытались раскрутить карусель. Мамы стояли поодаль, наблюдали, тихо переговаривались. Два пожилых рыбака-любителя священнодействовали над спиннингами, блеснами, наживкой. В маленький прогулочный гидроплан грузились седовласые леди и джентльмены. Они были одеты в легкие, ярчайших расцветок бушеты и платья-мини, громко говорили, хохотали.

Мервин подъехал к ресторанчику, где можно было перекусить, не выходя из машины. Проглотив несколько сандвичей и выпив чашку чая, он вернулся на Первое шоссе и вскоре был уже далеко от курортного городка.

Когда «холден» выбирался из каменного лабиринта горных ущелий и был готов ринуться по прямой как стрела дороге через пустыню, Мервин увидел на обочине две маленькие фигурки. Девочки-подростки, согнувшиеся под тяжестью рюкзаков, тянули вверх большие пальцы — голосовали. Он затормозил.

— Спасибо, спасибо! — затараторили девочки, перебивая друг друга.

Глядя на них, повеселел и Мервин.

— Возьмите нас, пожалуйста. Шесть машин проехало. И все мимо!

— Кидайте рюкзаки на заднее сиденье, а сами садитесь рядом со мной. Места хватит, — сказал Мервин. — Куда это вы путешествуете?

— В Палмерстон-Норт, — отвечала та, что сидела рядом с Мервином.

— Вам повезло, — сказал он. — Доедете без пересадки.

— Спасибо. — Девочки переглянулись. — Спасибо!

— Мы едем к моей бабушке, — добавила та, что сидела рядом с Мервином. — У нее недалеко от города ферма.

Долго ехали молча. Потом девочки зашептались.

— Секреты? — спросил Мервин.

— Нет! Кто вы? — повернувшись к нему, в упор спросила та, что сидела рядом. — Учитель?

Мервин промолчал. Он хотел было ответить шуткой, как неожиданно сдавило виски, сдавило невыносимо больно. Он знал эту боль, знал и боялся ее. Так начинается приступ, когда от неосторожного движения или нервного потрясения давал себя знать проклятый осколок в позвоночнике. Мервин съехал на обочину, закрыл глаза. Каждый новый приступ мог оказаться роковым…

Ожидая взрыва боли, он прислонился лбом к стеклу, уронил руки на сиденье. Девочки испуганно притихли, в недоумении переглядывались: «Пьянчужка? Или наркоман?!» Постепенно боль отступила, ровнее становилось дыхание. Минут через двадцать Мервин обернулся к пассажиркам с извиняющейся улыбкой:

— Ничего, ничего… Поехали дальше!

Проезжали Вайору. Здесь Мервин проходил войсковую подготовку, отсюда отправился во Вьетнам. Нет, не всколыхнулось в его душе ни горечи, ни сожаления… Когда же промелькнул поворот к озеру — их озеру, — он засветился такой радостной улыбкой, что девочки с еще большим удивлением стали поглядывать на него.

«А ведь у Джун, — думал Мервин, — тоже может теперь возникнуть такой же вопрос: «Кто ты?» Что я отвечу? Начну взывать к милосердию, к жалости? Нет, никогда! Неужели нет выхода из этого страшного круга? Он должен, он обязательно должен быть! Мы отыщем его вместе с Джун. Только бы мне побыстрее найти ее. Вперед, «холден», вперед!» И тут же услышал плачущий голосок одной из девочек:

— Пожалуйста, не надо так быстро, сэр! Пожалуйста, сэр! Мы боимся!

Мервин в недоумении посмотрел на спидометр. Стрелка показывала сто сорок миль в час. Он тотчас сбросил скорость. Фу-у, на сей раз обошлось…

В Палмерстон-Норт прибыли после ленча. Остановились у здания почтамта, где девочек уже ждали две пожилые, хорошо одетые леди. Девочки горячо благодарили Мервина. Он помахал им на прощанье рукой.

Чем ближе подъезжал Мервин к Веллингтону, тем сильнее становилось его волнение. А что, если окландская телефонистка что-нибудь напутала? Всякое может быть… А вдруг приходит он к Джун, а она говорит: «Мервин, ты жив?! Но от тебя так долго не было ни строчки… Познакомься, это мой жених…» Он вслух рассмеялся — до того невероятной, нелепо невероятной представилась ему подобная ситуация. Не верить Джун — значит не верить самому себе…

Было еще совсем светло, когда Мервин миновал причалы пиктонского парома. Здесь начинался собственно город — надо было решать, что ему предпринять теперь. Еще далеко на подъезде к городу он представлял себе, как остановится в этом районе и продумает каждый свой последующий шаг. Но ничего такого не произошло — на него вдруг нашло какое-то затмение. Он перестал видеть другие машины, пешеходов — видел лишь руль, спидометр и клочок дороги перед радиатором! Еще какой-то шаг, еще один, последний шаг — и он увидит наконец Джун!

Полицейский-регулировщик, стоявший в этот час «пик» на одном из оживленных перекрестков, едва успел отскочить в сторону от машины Мервина и тем спас свою жизнь. Он тут же передал по радиотелефону всем своим коллегам, чтобы они задержали «холден-пикап» с мужчиной-водителем, который только что нарушил все правила движения и может стать причиной катастрофы: «То ли пьян, то ли наркотиков нажрался». Но «холден-пикап», чудом никого не задев, проскочил на предельной скорости малый тоннель перед Карори, свернул влево и исчез на верхней дороге.