Джилл Барнет - Джунгли страсти

Остров Лусон, провинция Кавите,

июль 1896 г.

Над головой просвистело мачете. Сэм Форестер, наемный солдат, молниеносно обернулся. В шаге от него стоял партизан и, высоко занеся длинный кривой нож, готовился к новому удару. Сэм ударил первым. Привычно заныло запястье, хрустнули суставы пальцев. Он затряс рукой, чтобы унять боль, однако не сводил глаз с поверженного противника, пока не убедился, что тот еще не скоро поднимется с земли.

Сэм подобрал мачете и спустя секунду уже прорубался сквозь густые заросли бамбука. Там, где растения расступались, он пытался бежать. Лицо царапали влажные острые листья олеандра. Под ногами хрустел срезанный бамбук. По плечам и голове хлестали стебли лиан. Все это время Сэм слышал шум погони. Он поднял мачете и резанул по низкому удушливому пологу из зеленых плетей.

Неожиданно Сэм оказался на поляне – джунгли больше не пытались удержать его. Он припустил что было сил, стараясь оторваться от преследователей. На ходу взглянул наверх. Тьма. Дневное светило скрывал изумрудный шатер гигантских баньянов. Впереди виднелась лишь зеленая стена – безбрежное море пальмовых листьев и снова заросли бамбука.

Над влажной землей клубился туман, словно пар в преисподней. Душный воздух отдавал приторным до тошноты запахом. С каждым шагом запах становился сильнее, листва вокруг беглеца сгущалась. Он с трудом разрывал плотные путы сладкого жасмина, пытавшегося взять его в плен. Корявые ветви впивались ему в плечи, царапали лицо и руки. Казалось, кто-то пытается схватить его длинными цепкими пальцами, решив во что бы то ни стало остановить, удержать или сбить с ног. Но Сэм не имел права оступаться. От этого зависела его жизнь. Одно падение – и его настигнут. Партизаны были уже совсем близко. И хотя он не слышал их из-за гром кого стука собственного сердца, чутье подсказывало: они где-то рядом. Идут по пятам.

Затем он услышал их у себя за спиной. Они задыхались. Они ругались последними словами, но не отставали. Он слышал звон их мачете – длинные изогнутые смертоносные стальные лезвия разносили в щепы высокий бамбук, когда они прокладывали тропу. С каждым ударом металла по твердым стеблям Сэма все больше охватывал леденящий страх затравленного зверя.

Пот градом катил по его загорелому, обветренному, словно высеченному из камня лицу, попадал под черную кожаную повязку на глазу, которую он носил уже восемь лет, и стекал с темной трехдневной щетины. Влага на его лице смешивалась с влажным душным дыханием острова, изнемогающего от жары, – острова, на котором рай смешался с адом.

Сэм попробовал прибавить шагу, но споткнулся. Он уже ничего не видел, кроме темного расплывчатого пятна, и промокнул здоровый глаз рваным рукавом. В ушах стоял оглушительный стук сердца. Под этот аккомпанемент ему предстояло бежать.

Воздух наполнился новым ароматом. Запахом опасности.

Внезапный прилив крови заставил его бежать быстрее; Сэм уже не думал о шуме, с которым продирался сквозь джунгли. Горький металлический вкус опасности был настолько реален, что он ощутил его своим пересохшим языком. Дыхание участилось, казалось, что грудь обожгло горячей кислотой. Ноги подкосились. Бедра сковала судорога. Неожиданно земная твердь ушла из-под ног – его засасывала липкая жижа.

Проклятие! Он с трудом сделал шаг вперед, решив, что никакой трясине его не остановить. Он продолжал бороться. Сапоги словно налились свинцом. Он проваливался все глубже. Вода дошла почти до бедер. Заныли икры. Напряглись мускулы рук. Но он упорно шел вперед. И болото постепенно отступило: некоторое время он шел по щиколотку в жиже, а вскоре опять оказался на твердой земле.

Сэм побежал. Преследователи по-прежнему гнались за ним. Это была игра, в которой он ходил по острию между жизнью и смертью. Он был в своей стихии. Искушал судьбу. Бросал ей вызов. Он ставил на карту свою жизнь, потому что азарт гораздо сильнее и острее, когда ставка так велика.

На суровом лице мелькнула белозубая сатанинская ухмылка.

Все это и составляло жизнь Сэма Форестера.

Район Бинондо, Манила,

4 часа пополудни

Дом производил впечатление уже одной своей высотой. Сад перед домом окружала стена из ценного белого коралла, эта стена отделяла поместье от странной чужеземной смеси культур острова, а также служила гарантией того, что внутри сохранится заведенный хозяином идеальный порядок, который никто не сможет нарушить.

Двое железных ворот – спереди и на задворках – украшал затейливый орнамент в виде виноградной лозы, тот же самый мотив использовался для украшения решеток на высоких окнах дома. И ворота, и железные решетки, венчавшие многочисленные окна, покрывал густой слой блестящей черной краски. Ржавчина, бич этого острова, не портила ни одним пятнышком жилище посла Лару, принадлежавшего к семейству Лару из Бельведера, что в Южной Каролине, владельцев компании «Калхун индастриз», ферм Бичтри и поместья Гикори-Хаус.

За стеной из белого коралла не было места суете. Даже ветерок не шевелил темные блестящие листья миртовых деревьев, которые напоминали гордых часовых, несших службу. Лишь капли влаги поблескивали на толстых цепких плетях китайской жимолости, свисавших с кованой ограды балкона, совсем как глициния в Южной Каролине.

Двор, вымощенный ярко-красной привозной плиткой, такой же, что покрывала остроконечную крышу дома, наполнял сладкий густой аромат тропиков. Тишину нарушало постукивание, доносившееся из открытого углового окна на втором этаже. Постукивание было неторопливое, и все же в нем почему-то угадывалось нетерпение. Время от времени шум прекращался, затем возникал снова и снова, наконец неожиданно оборвался, как ножом отрезало.

Юлайли Грейс Лару уселась в кресло и подперла подбородок крепким кулачком. Хмуро уставилась на напольные часы, отсчитывавшие бесконечно долгие минуты. Стрелки показывали четыре часа дня. Девушка поменяла кулачки. Это заняло еще две секунды. Она вздохнула – из ее груди вырвался нежный, едва слышный звук, одним словом, вздох, отточенный за многие годы до совершенства выпускницами дамской консерватории мадам Деверо, Бельведер, штат Южная Каролина. На вздох ушло целых четыре секунды. Она вновь посмотрела на часы, удивляясь, как три часа могут показаться тремя годами. Но ведь действительно прошли годы, напомнила она себе, долгих семнадцать лет с тех пор, как ее отец покинул Гикори-Хаус, родовое гнездо семейства Лару, чтобы занять свой пост где-то в Европе.

Ее мать была из рода Джона Калхуна[1]. Она умерла от родов, когда Юлайли было два года, поэтому отец оставил ее на попечении пяти старших братьев и нескольких верных слуг. Она до сих пор помнила, как спустя много дней после отъезда отца она спросила своего старшего брата Джеффри, где такое место – Андорра. Он взял ее за руку и повел вниз по витой лестнице из красного дерева. Они оказались у гигантских дубовых дверей комнаты, в которую Юлайли запрещали входить – один из многочисленных запретов ей как женщине. В то время она, пятилетняя малышка, додумалась до того, что называла отцовский кабинет «запрещенная комната».

В тот день, когда брат впервые открыл заветные двери, девочка заупрямилась и осталась на пороге, теребя голубые бархатные ленточки на своих светлых косичках. Тогда Джеффри уверил ее, что она может приходить сюда, если только с ней будет кто-нибудь из братьев. Юлайли до сих пор не забыла чувство благоговейного ужаса, с которым робко последовала за братом в ту огромную, темную, отделанную деревом комнату.

В кабинете было очень душно, и ее словно окатило жаркой волной, от которой заболел живот. Юлайли несколько раз глубоко вздохнула и не успела почти ничего рассмотреть, потому что брат сразу подвел ее к большому глобусу, стоявшему рядом с массивным письменным столом. Он крутанул глобус, от чего у нее закружилась голова, потом остановил его и ткнул в маленькое розовое пятнышко, сказав, что отец сейчас там.

Она помнила, что рассматривала маленькое розовое пятнышко очень долго. Затем спросила, здоров ли отец и когда он собирается вернуться домой. Джеффри смотрел на нее несколько секунд, потом сказал, что она очень хорошенькая маленькая леди, настоящая Лару, ведь у нее такие большие голубые глаза и шелковистые светлые волосы, совсем как у их матери, и что маленьким девочкам, особенно из семейства Лару, не нужно волноваться о таких вещах. В эту самую секунду Юлайли стало совсем плохо и ее стошнило.

Джеффри так и не ответил на ее вопрос.

И в последующие годы братья старались избегать этого вопроса. И все же когда приходило очередное письмо от отца, Джеффри всякий раз приводил ее в кабинет – удостоверившись сначала, что она здорова, – и показывал цветные точки на глобусе: после Андорры были Испания, Хиджаз, Персия, Сиам, а последним местом службы была испанская колония, Филиппинские острова. Приблизительно годам к пятнадцати Юлайли перестала спрашивать, когда отец вернется домой, но так и не перестала надеяться.

Ее надежды и молитвы сбылись три месяца назад, когда в Гикори-Хаус пришло еще одно письмо. Она как раз спорила со своим братом Джедидая о том, можно ли ей одной отправиться на встречу с однокурсницами без сопровождения кого-либо из братьев – бесполезная просьба, она сама знала, но тем не менее продолжала упорствовать, чтобы убить послеполуденную скуку, – когда появился Джеффри. Джедидая тут же строго посмотрел на нее и поинтересовался, что она выкинула на этот раз.

Оскорбленная таким отношением, хотя ей не терпелось услышать, какую новость принес Джеффри, она припомнила уроки мадам Деверо и, высоко подняв голову, прошла мимо хмурого брата грациозно и торжественно. Правда, шла она недолго... Шагов через пять она совершила оплошность – зацепилась за шелковую бахрому ковра и потянулась к ближайшему предмету, чтобы удержать равновесие. В результате она упала сама и повалила курительную стойку из красного дерева вместе с чужеземными сигарами братьев и бутылкой французского коньяка пятидесятилетней выдержки.

От этого воспоминания Юлайли нахмурилась и принялась грызть ногти. Ей понадобилось три дня, чтобы убедить братьев, особенно Джеда, что она в состоянии отправиться на Филиппины, как о том просил отец в своем последнем письме. Она до сих пор помнила охватившую ее радость, когда Джеффри прочитал письмо. Отец хотел, чтобы Юлайли выехала как можно скорее.

У каждого из пятерых братьев нашлись возражения. Джеффри сказал, что она еще слишком молода. Впрочем, он был старше на пятнадцать лет и всегда относился к ней как к ребенку. Харлан заявил, что она чересчур слабенькая, Лиланд считал ее слишком наивной, а Харрисон назвал беспомощной. Но Джеффри продолжил читать письмо и отмел все их страхи, потому что отец устроил так, что ей предстояло совершить путешествие в сопровождении семейной пары по фамилии Филпотт. Это были методисты, которые отправлялись на остров Минданао, на юг Филиппин, спасать души язычников.

Юлайли пришла в восторг. Восторг исчез, как только Джед открыл рот. Хотя он и не был самым старшим – от сестры его отделяло только восемь лет, – он выделялся среди братьев красноречием. Джед заявил, что где бы она ни находилась, там обязательно что-нибудь случится. Тут же пять пар голубых мужских глаз посмотрели на пустое место, которое совсем недавно занимала курительная стойка. Потом все дружно повернулись к сестре.

Она ответила, что брат так и не простил ей тот случай, когда она в трехлетнем возрасте свалилась в высохший колодец, а его, как самого маленького и худого, спустили на веревках вниз, чтобы вытащить ее. И прибавила: несправедливо упрекать ее за то, что произошло так давно. Разногласия продолжались три дня, в основном спорили Юлайли и Джед. Он молол вздор, сравнивая ее с Пандорой, приоткрывшей свой ящик, уверяя, что где она, там и беда. Юлайли отбивалась как могла. А он твердил одно – у него есть шрамы, доказывающие его правоту. К концу субботы Юлайли не выдержала и разрыдалась. Она проплакала всю ночь.

Но Бог, должно быть, был на ее стороне, потому что воскресная проповедь избавила заплаканную Юлайли от нападок Джеда. Пастор Татуайлер выбрал именно то утро, чтобы поговорить о предрассудках – происках дьявола, которым истинный христианин никогда не поддастся. Юлайли, услышав тему проповеди, чуть было не вскочила с передней скамьи, издавна принадлежавшей семье Лару, чтобы поцеловать священника. После службы она услышала рассказ миссис Татуайлер о том, что послужило преподобному отцу источником вдохновения: в Бельведере появился хиромант из Нового Орлеана. Но Юлайли было все равно, что вдохновило священника. Проповедь совершила чудо.

И теперь, три месяца спустя, она сидела в спальне отцовского дома в Маниле и ждала, как все предыдущие годы. Она приехала на день раньше срока и не застала отца. Он оказался в провинции Кесон и должен был вернуться к полудню.