Обернувшись, он увидел устремленный на него злобный взгляд баронессы. Ненавистное вторжение придавало ее желтому лицу зловещий характер.

— Ребенка морят голодом, — возмущенно продолжал Альберт.

Одна из нянь, которой баронесса дала понять, что с принцем здесь не церемонятся, ответила чуть ли не грубо:

— Мы следуем указаниям доктора, Ваше Высочество.

Альберт вышел из детской, королева последовала за ним.

— Это заговор, — сказал он. — Все, да, все словно сговорились выжить меня из детской.

Виктория, которую, как и Альберта, обеспокоило здоровье дочери, вскричала в гневе:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, меня беспокоит то, как обращаются с моим ребенком.

— Вы, вероятно, хотели бы всех выгнать из детской, — вскричала королева. Ее нрав снова заявил о себе, и потому она вряд ли отдавала себе отчет в том, что говорит. — Да, именно это вы хотели бы сделать, чтобы с тем большей легкостью уморить дитя.

Принц не мог поверить своим ушам. Уморить его любимое дитя! Королева, верно, спятила, не иначе. Ох, уж этот ее необузданный нрав! Как же ему с ним все-таки сладить? Когда на нее находило, она теряла всякую логику, всякое чувство меры. Но обвинить его в том, что он хочет смерти крошки Вики! Он хотел уже было высказать ей протест, не менее энергичный, чем ее вспышка, но вспомнил предупреждения Мельбурна и Штокмара.

— Мне нужно набраться терпения, — произнес он и, резко повернувшись, пошел прочь.

Оставшись один, он принялся себя урезонивать. Если бы он настоял на своем, что было ему по силам, Виктория оказалась бы в споре в выигрышном положении. Она выходила из себя и говорила необдуманные обидные слова; он сохранял спокойствие и прощал ее; потом все повторялось. Если он желает жить в мире с нею, он должен держать свое мнение при себе. Нет, данный путь явно не для него.

Он собирался сказать ей, что он обо всем этом думает: если Виктория может выйти из себя, значит, может и он; если она готова бросаться оскорбительными замечаниями по его адресу, то и он готов ответить тем же.

Как он догадывался, потребовалось не так уж много времени, чтобы она снова пришла к нему. Она буквально ворвалась к нему в комнату, глаза ее бешено сверкали.

— Значит, вы намерены избегать меня?

— Нет, это не так, хотя я прекрасно понимаю, почему вы так думаете, учитывая манеру вашего поведения.

— Моего?! А может, вашего? Кто критиковал детскую? Бедные женщины делают для Киски все, что в их силах, а вы пришли и всех расстроили.

— Их давно пора разогнать!

— Да как вы можете говорить!

— Потому что это правда, и я не собираюсь сидеть сложа руки, когда моей дочери не оказывают должного ухода.

— Должного ухода! И это когда мы так волнуемся из-за дитяти, что и сами все заболели. Никто не мог бы проявить о девочке большей заботы, чем Дейзи…

Упоминание этого нелепого имени вызвало в Альберте чувство гнева, в котором он так нуждался. Теперь и он вышел из себя.

— Именно ваша Дейзи — корень всех бед. Она совершенно не приспособлена ухаживать за ребенком, точно так же, как была не приспособлена ухаживать за вами. Именно отсюда эти вспышки вашего гнева, от которых вас надо было отучить еще в раннем детстве.

— Вы не понимаете, что говорите.

— Еще как понимаю! И я больше не позволю, чтобы со мною обращались так, будто я в этом доме ровно ничего не значу.

— Вы забываете, что я — королева.

— Нет, это невозможно. Вы постоянно мне об этом напоминаете.

— Да как… смеете вы…

— Послушайте хотя бы раз правду.

— А! Вы сошли с ума!

— Разве это сумасшествие — сметь говорить правду королеве! Несомненно, вы так думаете. Но позвольте мне сказать вам ее, я ведь это все равно сделаю.

— Как я жалею, что вышла замуж, — горестно вздохнула королева.

— По крайней мере, — парировал Альберт, — это один из моментов, в котором мы с вами сходимся: я тоже жалею, что женился.

Она в изумлении уставилась на него. Это уже совершенно не было похоже на того Альберта, которого она знала.

А он решил, что поворачивать назад уже поздно.

— Ваш доктор Кларк, — продолжал он, — не смотрел за ребенком как положено. Он отравил малышку карамелью, а вы морили ее голодом. Со мной здесь не считаются. Вы — королева. Меня просто привели сюда, чтобы я обеспечил вас наследниками. Но отныне я отказываюсь в чем-либо участвовать. Забирайте малышку, делайте с ней что хотите, только если она умрет, ее смерть ляжет на вас.

Виктория смотрела на него широко раскрытыми глазами, ожидая, видимо, продолжения речи, а он взял и ушел.

Она зашлась в громких рыданиях.


— Ну-ну, — успокаивала ее баронесса, — попытайтесь лежать не шевелясь. Я вам дам что-нибудь теплое и успокаивающее. Бедная головка… болит, верно. Люди так себя ведут специально, чтобы вас расстроить. Как будто вам и без того мало забот.

Королева почти не сознавала, что Лецен суетится рядом: слова путались у нее в голове: что он сказал, что сказала она. А что она сказала? Что лучше бы ей не выходить замуж?! Она действительно сказала это Альберту!

Кто бы поверил, что она окажется такой несчастной спустя всего несколько дней после рождественского блаженства!

— Вам надо приободриться, — утешала ее Лецен. — Приободриться и возвыситься… над этим коварством. Вам нельзя забывать, что вы — королева. А ведь все было по-другому, когда вы со своими заботами могли обратиться к лорду Мельбурну. Это он пытается окончательно разлучить вас с лордом Мельбурном. Только подумать — с королевой и так обращаются!

Но Виктория пропустила все это мимо ушей. Мысленно она никак не могла избавиться от недавней ужасной сцены. Альберт всегда был таким спокойным. Видеть его вышедшим из себя было просто ужасно. Это был и не Альберт вовсе.

Лецен продолжала:

— Лягте, мое сокровище. Вы так извелись… когда я думаю о вашем беспокойстве…

— Ах, оставьте меня в покое, Лецен, — отрезала Виктория.

Лецен улыбнулась своей терпеливой улыбкой, как бы желая тем самым показать, что она все понимает. Характер у королевы был, конечно, не сахар, да это и понятно, если принять во внимание то, с чем ей приходится сталкиваться.

Одна, лежа в постели, приложив ладони к горячим, мокрым от слез щекам, она думала о жизни с Альбертом и о том, что эта жизнь для нее значит. Определенно должен быть положен конец этому нетерпимому более положению вещей. Они, конечно же, объяснят друг другу, что отнюдь не собирались говорить всякие гадости.

Она ждала, когда он придет, спокойный, как всегда, чтобы выразить сожаления, и тогда она скажет, что ей тоже жаль, и они согласятся, что подобная сцена никогда больше не повторится.


Нет, это уже становилось невыносимым. Она написала ему записку. Она прощает его за сказанное им вчера. Она придает слишком много значения всяким пустякам, а он верит разным слухам; а вот если бы он пришел к ней и они все обсудили, она могла бы многое ему объяснить, и тогда у них бы не было этих неприятных разногласий.

Получив записку, Альберт решил, что в его семейных делах наступил кризис, который может сказаться на всем его будущем, и отправился к барону Штокмару просить совета.

Он подробно рассказал ему, что произошло. Он был встревожен, ибо, по его мнению, в детской все не так, как надо; в хозяйстве при дворе царит хаос. Подтверждением может служить тот факт, что Бой Джонс смог проникнуть во дворец и оставаться в нем незамеченным в течение нескольких дней. Королева околдована старой интриганкой баронессой Лецен, которая ненавидит его и намерена расстроить их брак; образование королевы в свое время до того запустили, что она испытывает комплекс неполноценности в обществе умных людей и, следовательно, этого общества избегает; более того, ее вспыльчивый резкий характер совершенно не позволяет в чем-либо ее убедить.

Барон внимательно его выслушал.

— Все, что вы говорите, правда, — ответил он, — и такое положение дел не может продолжаться. Баронесса Лецен должна уйти.

Альберт почувствовал облегчение. Он правильно поступил, что пришел к Штокмару: даже Виктории придется выслушать его.

— Боюсь, это необходимо. Вы советовали сохранять терпение, и я следовал вашему совету: но я обнаружил, что она злоупотребляет моим терпением, а потому и не предпринимает никаких попыток сдерживаться. Она вынуждает меня чувствовать себя сущим младенцем, а этого я уже вынести не могу.

— Значит, наступил тот самый момент, когда нужно проявить волю и предпринять решительные действия. Королеве дают плохие советы и оказывают гибельную поддержку. От этих советов и поддержки нужно отказаться… как можно быстрей.

Принц нетерпеливо кивнул.

— Придется предъявить ултиматум. Вы не можете просить Викторию сделать выбор между вами и Лецен, ибо, вполне очевидно, что вы не можете оставить ее.

— Оставить Викторию?! — Альберт побледнел при этой мысли, а Штокмар улыбнулся.

— Конечно, на это вы не пойдете, но если бы, паче чаяния, согласились и пригрозили, можно не сомневаться, что любовь к вам вынудила бы ее отказаться от Лецен. Однако, я повторяю, вам этого делать не стоит, ибо такое требование, даже и исполненное, стало бы в дальнейшем источником постоянных упреков. Другое дело, если подобный ультиматум предъявлю я. Тогда это уже стало бы делом выбора между мною и Лецен.

Альберт почувствовал облегчение и вместе с тем некоторой страх. Лецен, которую она так беззаветно любит, или Штокмар, который был при дворе чем-то вроде оракула, Штокмар, который мог критиковать даже лорда Мельбурна? Альберт гадал, что последует, если она согласится, чтобы Штокмар ушел. Он попробовал представить себе, как будет противостоять ему Виктория, активно поддерживая Лецен.

Однако терпеть нынешное положение дел далее тоже нельзя, и если кто-то и мог исправить его, так только Штокмар.

Когда Виктория прочла записку Штокмара, она пришла в ужас. Штокмар всегда был откровенным и говорил строго по делу. Он прямо заявил, что недоволен недавним поведением королевы по отношению к ее мужу, и если подобные дикие и недостойные сцены снова будут иметь место, он не останется при дворе. Он удалится в Кобург и будет жить со своей семьей, что ему уже давно хочется сделать.

В запальчивости она ответила Штокмару, что сама терпеть не может никаких сцен, но зачем Альберт их провоцирует? Зачем он верит всяким глупостям, которые она говорит в запальчивости. Он же знает, что она этого не думает.

Она не могла не принять во внимание намек на то, что Лецен должна уйти. Последняя сцена сделала враждебность между баронессой и принцем очевидной. Виктория вспомнила счастливое время, когда они с Альбертом перед выборами объезжали дома вигов; ей припомнилось Рождество и то, как Альберт наряжал рождественские елки, как Киска выплясывала у него на колене и как он рассказывал ей о Рождестве в Кобурге.

Разве она сможет жить без Альберта? Он значил для нее гораздо больше, чем кто-либо на земле — Киска, Парень и Лецен. Счастливее всего она была с Альбертом. Милый лорд Мельбурн сказал ей, что Альберт будет для нее большим утешением, и как всегда оказался прав.

Она любила Альберта, она не перестанет его любить и никогда не почувствует себя счастливой в разлуке с ним. Ничто и никогда в ее жизни не будет для нее столь же важно, как ее любовь к Альберту.


Барон окинул королеву строгим взглядом.

— Могу вас заверить, — сказала она, — что ссоры с Альбертом для меня гораздо более мучительны, чем для него.

— В таком случае, их следует избегать, — сказал барон. — И есть лишь одна причина, которая их вызывает. Будем откровенны. Баронесса Лецен и принц далеко не добрые друзья и никогда ими не станут, и пока баронесса остается в вашем доме, беды не миновать.

Королева побледнела. Это, разумеется, правда. Лецен и Альберт — хотя и одной национальности — заклятые враги и никогда ничем иным не станут. Странно, что эти двое, которых она так любила, совершенно разные люди. Альберт такой скрупулезный, такой хороший организатор, а у Лецен всегда все в беспорядке; Виктории пришлось признать, что в детских не все так, как следует. А что, если Киска страдает именно из-за этого?

— Бытует, — сказала она, — ошибочное представление о том, что баронесса Лецен — своего рода сила за троном. Это не так. Лорд Мельбурн все прекрасно понимал. В детстве она была мне как мать; я лишь хочу, чтобы она осталась жить у меня, вот и все. Тут слишком много домыслов.

— Я думаю, ей следует уехать, — сказал барон Штокмар. — Право, она должна уехать.

— Вы хотите сказать, в отпуск?