«Королева была опечалена, — заключила она, — что лорд Мельбурн не мог на нем присутствовать».

Было прекрасное июньское воскресенье, и королева с Альбертом возвращались в Букингемский дворец из королевской часовни в Сент-Джеймсском дворце. Вдоль всего Мэлла выстроились толпы людей, чтобы посмотреть на них. К королеве относились с симпатией. Симпатию вызывали и дети. И хотя Альберта продолжали называть Немцем, но большинство людей соглашались с тем, что любовь королевской пары друг к другу — пример для всех. Уже не злословили насчет королевы и лорда Мельбурна, был позабыт скандал с Флорой Гастингс.

Альберт, такой красивый в мундире, сидел в карете рядом с королевой и кивал в ответ на приветствия.

— Народ сегодня, кажется, нами доволен, — заметил он.

— Да, доволен, — ответила Виктория, поворачиваясь направо для легкого поклона.

— Виктория, вы заметили? — вдруг сказал Альберт.

— Что именно? — повернулась она к нему.

— Возможно, я и ошибся, — продолжал Альберт, — но, по-моему, я видел, как в нас кто-то прицелился, я даже слышал, как щелкнул курок.

— Да ну!

— Наверно, я ошибся. Никто, похоже, ничего не заметил.

Она прильнула к нему и крепко сжала его руку.

— А сейчас вы ничего не видите, Альберт? — спросила она.

— Нет, ничего. Должно быть, мне показалось.

Добравшись до дворца, они с облегчением вздохнули.

Пополудни во дворец заглянул сэр Роберт Пиль в сопровождении начальника полиции.

— У нас весьма тревожная новость, — сказал сэр Роберт. — Мальчишка по фамилии Пирс сообщил в полицию, что, находясь в толпе на Мэлле, он увидел, как какой-то мужчина, стоявший рядом с ним, поднял пистолет и прицелился в карету. Однако пистолет дал осечку.

Побледнев, Виктория посмотрела на мужа.

— Должен вам сказать, сэр Роберт, — сказал Альберт, — я видел этого человека. И сразу же сообщил о нем королеве. Но потом подумал, что ошибся.

— Это не ошибка, — ответил сэр Роберт, — и я полагаю, что надо прекратить публичные выезды королевы, ибо эта попытка может повториться.

Виктория возмутилась. Да, на нее покушаются не первый раз. Но ведь не могут же они сидеть во дворце безвылазно.

Последовал долгий спор.

Наконец все согласились на том, что Виктория и Альберт будут совершать выезды, как обычно, но охрану следует усилить. Позвали королевских конюших, полковника Арбатнота и полковника Уайлда, и сообщили им, что произошло; им вменили в обязанность сопровождать карету, при этом один должен был смотреть за правой стороной дороги, другой — за левой; сами поездки решено было совершать в более быстром темпе, чем прежде.

Королева провела бессонную ночь, а наутро пожаловалась, что ей страшно.

— Альберт, а вдруг это вас собирались убить?

Альберт ответил, что пусть бы лучше его, чем ее, но он полагается на меры предосторожности, предпринятые сэром Робертом; полиция будет начеку, а при первом признаке опасности он заслонит королеву своим телом.

— Но именно этого-то я и боюсь, Альберт! — вскричала она.

На другой день выезжали, нервничая, волнуясь, тревожась. Королева держала зонт от солнца с кольчужной подкладкой, а карета была окружена охраной; с обеих сторон ехали полковники, и темп был довольно резвый.

Ярко светило солнце. Пока они катили к Хэмпстеду, кругом стояли толпы людей, отчего они ни на минуту не могли расслабиться. Только при виде деревьев Грин-парка Виктория испытала облегчение: они почти приехали.

— Но представьте себе, — сказала она Альберту, — что так будет продолжаться несколько месяцев, пока он решится предпринять вторую попытку.

Они приближались ко дворцу — с одной стороны от них находился парк, с другой стена сада, — когда прогремел выстрел. Пуля прошла под каретой. Они услышали крики: «Хватайте, держите его!», лошадей стегнули, и кареты — королевская и сопровождения — с грохотом въехали в ворота Букингемского дворца.

Альберт помог королеве выйти и, обхватив ее рукой за талию, ввел во дворец.

Почти тут же появился сэр Роберт Пиль. Стрелявшего арестовали. Им оказался некий Джон Фрэнсис, двадцати двух лет, столяр по профессии. При аресте он яростно отбивался и во время следствия вел себя высокомерно, но после того, как его приговорили к смертной казни, он сразу сник.

Виктория была в безутешном горе.

— Только подумайте, Альберт, — возмущалась она, — меня так ненавидят, что готовы убить.

— Он сумасшедший.

— Возможно, но он отважился на убийство, и я порой задумываюсь: неужели всегда будут находиться люди, которые жаждут моей смерти? Мне невыносима сама эта мысль. И тем не менее мне неприятно думать, что он из-за меня умрет.

— Он заслуживает казни.

— В любом случае я собираюсь просить, чтобы ему сохранили жизнь.

— У вас доброе сердце, — сказал Альберт, — я это знаю, но без острастки тут не обойтись.

— Совершенно верно. И все равно я собираюсь спросить у сэра Роберта, каким образом можно сохранить ему жизнь.

Сэр Роберт ответил, что королевская прерогатива о помиловании может быть применена только с согласия правительства, и, поскольку королева так настаивает, ее просьба будет обязательно рассмотрена.

В результате смертный приговор Джону Фрэнсису был заменен пожизненной каторгой.


Альберт впоследствии заметил, что, будь Джон Фрэнсис повешен, как он того вполне заслуживал, Джону Уильяму Бину и в голову бы не пришло последовать его примеру. Всего четырех футов росту, горбун Бин был легко опознаваем.

С тех пор как Фрэнсис пытался убить ее, королева приобрела еще большую популярность, и, когда бы она ни выезжала, собирались толпы, чтобы ее поприветствовать.

И вот когда она с Альбертом направлялась в часовню в Сент-Джеймсском дворце, упомянутый горбун направил вдруг на них пистолет. Шестнадцатилетний паренек по фамилии Дэссетт с помощью своего брата схватил горбуна и позвал полицейского. Полагая, что маленький Бин всего лишь ребенок, а схватившие его ненамного старше, полицейский решил, что мальчишки играют, и велел братьям отпустить уродца. Однако братья Дэссетт оставили пистолет Бина у себя и показали его другому полицейскому. Ни на минуту не усомнившись в том, что он держит в руках опасное оружие, и под предлогом того, что люди видели, как братья Дэссетт из него стреляли, а теперь только притворяются, что ни в чем не виноваты, полицейский уже собирался их арестовать, когда их дядя, приведший их посмотреть, как будет проезжать королева, поспешил к ним на выручку, и к тому времени нашлись свидетели, рассказавшие, что произошло на самом деле. В пистолете был обнаружен порох, и мальчишек Дэссетт похвалили, а на розыск горбуна, оказавшегося продавцом в аптеке, ушло не так уж много времени, и его живо арестовали.

Сэр Роберт, находившийся в Кембридже, услышав эту новость, поспешил в Лондон и явился в Букингемский дворец.

Когда королева вошла в залу, его охватило такое волнение, что на глаза навернулись слезы, а голос отказался повиноваться.

Королеву глубоко тронуло, что, обычно холодный и педантичный, сэр Роберт так близко к сердцу принял случившееся, и с того момента последние признаки неприязни, которую она испытывала к нему, исчезли.

— Мой дорогой сэр Роберт, — вскричала она, — мы снова спасены!

— Мэм, — срывающимся голосом ответил сэр Роберт, — должен просить вас извинить меня. В данный момент…

— Мы с Альбертом все понимаем, — тепло сказала королева.

Хотя и с некоторым усилием, сэр Роберт вернулся к своей обычной манере поведения. Закон должен быть жестче, сказал он, иначе покушениям не будет конца. Тем более что каждое из них сопровождается шумихой в газетах, а для многих неустойчивых людей соблазн увидеть в заголовках свое имя зачастую оказывается непреодолимым.

Сэр Роберт никогда не откладывал в долгий ящик то, что собирался сделать. Уже через несколько дней в парламенте был принят билль, согласно которому любая попытка покушения на жизнь суверена наказывалась семью годами ссылки в колонию или тремя годами тюрьмы, причем арестант подвергался порке, в некоторых случаях публичной.

Бина приговорили к полутора годам тюремного заключения.

«Это, — сказал сэр Роберт, — отучит людей от мысли, будто пальнуть по королеве — своего рода развлечение».


То было лето, наполненное событиями: два покушения на ее жизнь, предстоящий отъезд Лецен и уйма гостей, которых надо было принять. Дядя королевы, Менсдорф, приехал с континента еще в июне и успел стать свидетелем покушения Фрэнсиса; он как раз сидел в карете позади королевы и Альберта. Короткий визит нанесли дядя Леопольд и тетя Луиза, вслед за ними в июле должен был приехать брат Альберта Эрнест со своей женой.

Вдобавок ко всему произошли изменения в отношениях с близкими ей людьми. Во-первых, Лецен готовилась к отъезду.

— К концу жизни, — грустно сказала она, — набирается столько вещей!

Все подарки королевы — а с годами их набралось довольно много — она увезет и будет хранить до самой смерти. Без лишних слов обе понимали, что это расставание навсегда.

Во-вторых, под влиянием Альберта изменились ее отношения с премьер-министром. Да и на самого мужа она полагалась все больше и больше. Теперь она все с ним спокойно обсуждала, и никаких вспышек с ее стороны почти не было, а если они и случались, так только по пустякам, и уже через минуту они с Альбертом могли только посмеяться над ними и тут же забыть.

Альберт устроил основательную проверку в детских и отстранил от воспитания детей нескольких нянь, которых считал несведущими или грубыми. Во главе детских была поставлена Сара Спенсер Литлтон, очаровательная и деловитая женщина, и принц вскоре убедился в правильности своего выбора. Позже он рассмотрит, как ведется хозяйство двора, но только после отъезда Лецен, ибо теперь, когда он добился своего, ему не хотелось быть с ней слишком жестоким. Он лишь желал, чтобы она без лишнего шума уехала, а уж тогда он начнет самым серьезным образом проводить свои реформы.

Приезд брата очень обрадовал Альберта. Они с Викторией повезли новобрачных в Клермонт, хотя Виктория надеялась, что Эрнест предпочтет веселье Лондона. Впрочем, в любом случае их присутствие послужило предлогом для того, чтобы устроить два-три бала.

Единственное, что ее огорчало и даже несколько задело, так это печаль, в которую впал муж после отъезда брата. Разумеется, она понимала, что он любит Эрнеста — спутника своих детских и юношеских лет и не может радоваться его отъезду, но ведь теперь у него была она.


Семейство Кембриджей с самого начала было настроено против Альберта, и Виктория по этой причине рассорилась с ними. Родственники порой так утомляют. Взять хотя бы дядю Камберленда. Он никогда не довольствовался тем, что он король Ганновера, а постоянно осыпал племянницу упреками потому только, что ей якобы принадлежит то, что должно было принадлежать ему, — чистейший вздор, разумеется. В Англии не было закона, препятствующего восхождению женщин на престол, а дядя Вильгельм даже утверждал, что народ в душе предпочитает их мужчинам. «Матросам всегда приятнее сражаться за прекрасную даму!» Это были чуть ли не самые последние его слова. Однако дядя Камберленд рассуждал иначе. По сути, пока не было доказано, что Фрэнсис и Бин чуть ли не безумцы, они вполне могли быть агентами дяди Камберленда, потому что в ее юные годы он не раз замышлял против нее всякие гадости.

Что же касается Кембриджей, то она вовсе не предполагала, что они станут устраивать против нее всякие заговоры. Они бы на подобное не отважились. Но они-то хотели, чтобы она вышла замуж за Джорджа Кембриджа, полагая, что имеют на то все основания, поскольку когда-то Джордж Кембридж (пока родители его находились в Германии) жил с тетей Аделаидой и дядей Вильгельмом, и они пытались свести Джорджа и Викторию. Поскольку они были королем и королевой, могло показаться, что им этого нетрудно добиться. Но, с улыбкой нежности подумала королева, я уже увидела Альберта.

Ох уж эти Кембриджи! Не могли, видно, обойтись без того, чтобы не вызывать у нее раздражения, на разные лады понося Альберта. Естественно, что, когда она услышала о скандале, связанном с Джорджем, она не могла не почувствовать легкого удовлетворения, хотя, разумеется, это и было нехорошо. Но они уж и впрямь слишком зазнавались.

Шептались, что дочь герцога Бофортского, леди Августа Сомерсет, беременна и что в последнее время она оказывала внимание Джорджу Кембриджу. Поскольку леди Августа была фрейлиной герцогини Кембриджской, Джордж мог встречаться с ней довольно часто, и, вполне вероятно, он и был виновником ее интересного положения.

Альберт, осуждавший любую форму нечистоплотности, поразился тому, что подобное может иметь место среди родни.