Виктория Холт - Единственная любовь королевы

— Ваш двор, любовь моя, не отличается строгими нравами, — заметил он, любовно ее журя. — Я думаю, и здесь необходимы перемены.

— Разумеется, Альберт, — согласилась она.

— Вам надо пригласить герцогиню и дать ей понять, что леди Августа не может больше рассчитывать на наши приемы.

— А как же Джордж?

Альберт сказал, что с ее кузеном дело сложнее, но при данных обстоятельствах его тоже не следует принимать.

Кембриджи были в ярости. Герцогиня тут же поинтересовалась у королевы, почему это с ее сыном и камеристкой поступают подобным образом.

— Потому что те, кого это больше всего касается, узнают о том, что происходит вокруг, в последнюю очередь, — ответила королева.

— Я в совершенном неведении, на что намекает ваше величество.

— Тогда вам следует спросить вашего сына и… фрейлину. Принц и я не потерпим при дворе никакой распущенности. В прошлом ее было слишком много. А теперь мы решили принять против нее самые строгие меры, и они будут применимы ко всем без исключения.

— Это жестокая ошибка, — сказала герцогиня, но королева пожала плечами и стала обмахиваться веером.

Но герцогиня не собиралась прощать королеве оскорбления, особенно после того, как и ее сын Джордж, и леди Августа заверили ее, что обвинения ложны.

— Королева поступает с нами так, как она поступила с Флорой Гастингс, — сказала герцогиня. — Когда нужно отстаивать чью-то честь, молчать нельзя.

Новость просочилась в прессу — семейство Кембриджей позаботилось об этом. Немецкий муж королевы до того чист, говорилось в комментарии, что видит зло даже там, где его нет.

Лорд Мельбурн встревожился. Будучи сам закоренелым сплетником, он гораздо лучше Пиля сообразил, что в данном случае имеется в виду. Новое дело было словно эхо дела Флоры Гастингс, и все прекрасно знали его печальные последствия. Королева, разумеется, тоже знала, ибо ее потом долго преследовал образ невинно пострадавшей женщины. Произошли две попытки самоубийства, в некоторых частях страны люди выступали против невыносимых условий существования, народ голодал и уже открыто выражал свое недовольство, в Мидленде произошло восстание. Королева не могла позволить себе еще одного скандала, подобного скандалу с Флорой Гастингс, и лучшее, что можно было сделать, это чтобы Альберт, который якобы распустил эту сплетню, немедленно извинился перед Кембриджами и леди Августой.

Это очень трудно и унизительно, заявил Альберт, но, поскольку слух действительно оказался безосновательным, он согласился, что извинения не миновать.

И он его принес, но в довольно сдержанной форме. Королева надеялась, что этим все и закончится, однако по ночам ей стала сниться покойная Флора Гастингс: безмолвно стоя в изножье кровати, она смотрела на королеву долгим укоризненным взглядом.

Она рассказала об этих навязчивых снах Альберту и к тому же вспомнила памфлеты, распространявшиеся в то время разными злобными людьми. Один из них, особенно возмущавший королеву, был озаглавлен так: «Дело об убийстве, выдвинутое против Букингемского дворца».

— Это какой-то ужас! — Она вся дрожала от негодования. — Я не хочу повторения этого.

— Никакого повторения не будет, — успокоил ее принц. — Да, слухи оказались безосновательны, но нравственность при дворе должна быть высокой. Мы, любовь моя, должны ее поддерживать.

Виктория согласилась с его словами, а Кембриджи, как только представлялась возможность, продолжали поносить Альберта.

Наступил сентябрь — месяц, когда Лецен должна была уехать. Альберт прекрасно сознавал, какое напряжение принесут с собой эти последние недели, а потому решил, что они с королевой немного отдохнут. Перемена обстановки пойдет королеве на пользу. Детишек можно было оставить под присмотром Лецен, которая все еще заведовала детской.

— Это будет Клермонт? — спросила королева.

— О нет, — ответил Альберт, — гораздо дальше. Я слышал, Шотландия очень красива.

Шотландия! Королева никогда не думала забираться так далеко, но предложение, как она выразилась, было весьма заманчивым, а поскольку этого хотелось Альберту, они туда и отправились.

Поездка вышла на удивление удачной. Подданные ее величества на севере были очень рады, что она посетила их страну. Эдинбург привел ее в восхищение.

— Необыкновенный город! — воскликнула королева.

А узкие лесистые горные долины и заросшие вереском холмы привели в восхищение принца. Он сказал, что они напомнили ему о доме. Это было самым большим комплиментом, которым он мог их одарить.

Королева нашла пейзаж подлинно величественным и решила, что эту часть своего королевства она осмотрит внимательней.

Для нее же было радостью находиться с Альбертом, который показал себя прекрасным спутником. Он не всегда бывал серьезен, иногда любил и посмеяться. Например, когда лорд Киннул, принимая их в своем загородном доме, хотел показать им красоты своего поместья, а сам оступился и покатился кувырком по склону, покрытому травой. Встав, он чуть было не полетел с другого склона, но Альберт успел его вовремя подхватить. Виктория поймала взгляд Альберта, и они улыбнулись друг другу, а поскольку лорд Киннул от падения нисколько не пострадал, все обратили в шутку. Оставшись наедине, они не могли не вспомнить этот случай и, как королева сообщала об этом в письме дяде Леопольду, «чуть не умерли от смеха».

Из Дэлкита они поехали в Перт, «исключительно красиво расположенный на реке Тей», писала королева, оттуда во дворец Скон, «прекрасный, но довольно мрачный». Затем уж в Дункелд и на Северное нагорье.

Ах, эти прекрасные, прекрасные горы! Она навсегда запомнит, как впервые увидела их, и полюбит их навсегда. А что особенно восхитило ее, так это лагерные стоянки шотландских горцев, которые собрались, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Славные люди, в своих клетчатых юбках, с щитами и мечами. Такие романтичные. Ну и отличная же была идея отправиться в Шотландию! Ей никогда не отблагодарить Альберта за то, что он привез ее сюда. В Дункелде лорд Бредэлбейн в честь королевского визита вывел своих вооруженных людей вместе с батальоном 92-го полка шотландских горцев.

Поразительное зрелище! Она пришла в восторг. Когда она не думала о бедной Лецен, собирающей во дворце свои вещи и готовящейся к отъезду, она казалась самой себе счастливой.

Какая же это была удивительная ночь! Из окна спальни, насколько хватал глаз, виднелись ярко пылавшие костры; горцы при свете факелов танцевали свои воинственные танцы, волынщики исполняли странную возбуждающую музыку.

— Я влюбилась в Шотландию! — с чувством воскликнула она.

Она была в восторге, что открыла для себя это красивое королевство, но другое открытие, которое она сделала в путешествии, было далеко не таким приятным.

Она снова забеременела.

Лецен молча сидела в своей комнате. Вот и конец всему. Завтра она покидает дворец, а это означает, что из жизни Виктории она уйдет навсегда.

Год назад такое показалось бы совершенно невозможным. Как быстро может измениться жизнь!

Теперь она видела, где допустила ошибку. Ей не следовало даже пытаться вбить клин между мужем и женой. Ей бы следовало знать, что королева будет преданнейшей из жен. Но теперь уже слишком поздно. Ей придется начинать новую жизнь. Там, куда она уезжала, ее ждут дети брата. Возможно, и они станут ей так же близки, как стала близка Виктория. Но не будет больше никого, кто значил бы для нее столько, сколько значила королева.

Она уже начинала философствовать. Она старела. Ее время прошло.

Ее преданность дражайшему дитяти была бескорыстной, и она могла не кривя душой сказать, что ничего так не хотела, как счастья Виктории.

Альберт ей никогда не нравился. Он был строгий, серьезный и благонравный; он не мог по-настоящему наслаждаться жизнью, потому что всегда стремился исполнить свой долг и подспудно считал, что в любом наслаждении есть что-то греховное. Он сформирует ее по-своему. Она изменится.

«Пора ехать», — сказала себе Лецен.

Сегодня она в последний раз увидит королеву. Спокойно простится, никаких эмоций! А завтра с утра пораньше тихонько уедет. Ей не хотелось расстраивать Викторию и изнурять ее долгими слезами.

Лецен уехала.

А королева все-таки не могла не расстроиться. Ведь столько лет они вместе! Она не могла вспомнить дня в своей жизни, когда бы с нею не было Лецен.

Однако она почувствовала и некоторого рода облегчение. Последние месяцы были слишком напряженными. И Альберт наконец вздохнет спокойно — он так этого добивался. Во всем, что было не так, он винил Лецен; и правда, он заставил Викторию увидеть баронессу в ином свете, не похожем на тот, к которому она успела привыкнуть.

Да и лучше, что она уехала. Больше всего Лецен хотела, чтобы Виктория была счастлива — точно так же, как она сама от души надеялась, что Лецен найдет покой и счастье среди своих родных.

Конец долгого ожидания — всегда благословенное время, и ей захотелось вновь ощутить дух былого, каким оно было тогда, а не как виделось сейчас, и лучше всего было сделать это, почитав свои старые дневники.

Читая, она то и дело краснела. Неужто она и впрямь испытывала к лорду Мельбурну такие чувства?

Она писала о нем так, как будто они были возлюбленными. Бездумная пора! Право же, все это как-то неестественно. Вряд ли ее можно было назвать счастливой.

Однако, читая дневники, она поняла, как довольна она своей нынешней жизнью.

— Слава тебе, Господи! — сказала она вслух. — Альберт научил меня тому, что такое настоящее счастье.

Теперь, когда Лецен перестала мешать, Альберт решил расследовать, как осуществляется управление хозяйством двора, которое — он нисколько не сомневался — нуждается в срочной реформе. Он быстро обнаружил, что до сих пор существуют службы и должности, введенные два века назад, хотя некоторые из них были не более чем синекурами. Дисциплина совершенно отсутствовала: слуги злились, если им поручали какую-нибудь работу, кроме основной. Сплошь и рядом случались смехотворные казусы.

Имелся, например, главный камергер, который в годы правления деда Виктории Георга III осуществлял наблюдение за всем хозяйством двора, кроме королевских апартаментов; однако недавно ввели должность лорда-гофмейстера, и никто толком не знал, какие обязанности перешли к нему от главного камергера. Например, лорд-гофмейстер мог приказать, чтобы окна вымыли изнутри, а вот кому заниматься ими снаружи, было неясно, и на этот счет бытовали различные мнения. Вот почему с внешней стороны окна не мылись по многу месяцев. Ни один из слуг не мог сказать, кому он подчиняется, что давало многим из них свободу делать то, на что при надлежащем руководстве они бы не отважились.

На одном лежала обязанность подготовить камин к растопке, на другом — разжечь его, и зачастую камин вообще не топился.

Во время поимки Боя Джонса Альберт обнаружил, что разбитое окно может оставаться незастекленным в течение многих месяцев, потому что никто не ведал, чья обязанность заменить стекло; он даже обнаружил, что некоторые разбитые окна заклеены коричневой оберточной бумагой, потому что слуги не могли, как они говорили, «выносить задувавший холодный ветер». И это в одном из самых великолепных дворцов в мире!

Все надо было менять, и Альберт с присущей ему дотошностью взялся за дело.

Он изучил счета и обнаружил, что королеву обманывают. Он подсчитал, сколько продуктов и спиртного поступает во дворец, и понял, почему некоторые из придворных напиваются каждый вечер допьяна.

— Любовь моя, — сказал он королеве, — ваш безалаберный и плохо управляемый двор не окупает таких затрат, какие вы делаете.

Виктория, восхищенная его бурной деятельностью, заявила, что с трудом представляет себе, как она вообще жила без Альберта и без его заботы о ней. Отныне пусть он делает все, что только пожелает.

Слуги начали роптать. Кто он такой, этот принц, приехавший из Германии, чтобы мешать их приятной жизни? То ли было дело со старой баронессой, любившей хорошую шутку и закрывавшей глаза на все, что, как она говорила, может расстроить королеву. Пока все, что она ела, было сдобрено тминным семенем, ее совершенно не волновало, чем заняты слуги.

Альберт относился с совершенным безразличием к тому, что о нем говорят и думают, он уже ко всему привык. Он хотел, чтобы в доме Виктории был порядок, — остальное его не интересовало.

Порой доходило до абсурда.

Однажды он заглянул в детскую и увидел, что младшая няня качает на колене принца Уэльсского.

— Ой как смешно нашему попси-уопси! — приговаривала няня. — Его пальчикам на ножках щекотно, вот он и смеется.