Внезапно посреди покоя, в который она погрузилась под звуки музыки, до ушей ее долетел иной звук, ритм которого выбивался из мирного щебетания птиц и детского пения. Это был стук подков, клацанье железа о камень. В Хоукхест прибыл посетитель.

Иден выпрямилась, руки вцепились в подлокотники стула. Было уже довольно поздно. Никто не мог приехать в такой час, если только не с каким-то печальным известием… или со злым умыслом. Она прислушалась. Всего один всадник в тяжелых доспехах. Посланник? От кого? Она вновь откинулась на стуле, ожидая стука в дверь. Один человек не мог причинить вреда. Не так было той ужасной ночью… что была так давно, но повторения которой Иден не переставала бояться со времени своего возвращения.

Раздались удары дверного молотка. Где же Ролло? Его обязанностью было узнать, кто стучит, и потом прийти к ней за позволением впустить гостя… Вновь повторились гулкие удары.

Сердце забилось чаще. Что если Ролло отсутствовал? Говорили, что он ухаживает за какой-то деревенской девушкой… а большинство слуг все еще работали в поле, пользуясь последними лучами заходящего летнего солнца. Паника поднималась в ней, необъяснимая, полная черного ужаса. Это было глупо, она постаралась взять себя в руки. Потом она услышала, как огромные двери открываются, уловила приглушенные голоса, и кровь застучала у нее в ушах, будто стремительный ливень.

Вопреки всякому здравому смыслу, она знала, что человек, который появится на пороге, будет сэром Хьюго де Малфорсом, пришедшим требовать ее тело и земли по праву, подаренному ему королем. Она молилась, чтобы он не пережил Крестовый поход, хотя желать смерти страшный грех. Но ей можно было и не умножать свои грехи. Этот человек выжил бы при землетрясении, в пожаре, наводнении, урагане и любом другом известном бедствии. Он был неистребим, как само зло. И теперь он вернулся, намереваясь завершить ее собственное разрушение. Колесо вновь совершило оборот, и глубиной своего естества она понимала, что так оно и будет.

В страхе поднялась она, не отрывая глаз от занавешенной двери. Затем глубокий, ужасный гнев родился в ее душе, так что дрожь прекратилась и кровь замедлила свое течение. Она сделалась холодной, как мрамор. На столе, как обычно, лежал нож, которым она резала мясо. Она взяла его и спрятала в рукаве. На сей раз она не проиграет. Бог задолжал ей эту жизнь.

Не двигаясь, она ждала. Твердые шаги послышались за дверью. Занавес отодвинулся.

Нож звякнул о каменный пол, выскользнув из бессильных пальцев, когда Тристан де Жарнак тяжело шагнул в комнату. Они замерли, безмолвно глядя друг на друга через длинный обеденный стол.

Тристан сделал легкий приветственный жест:

— Миледи… мне многое надо вам сказать… если будет ваша воля выслушать.

Она не могла ответить. Его голос, его присутствие здесь совершенно раздавили ее. Дрожь началась опять.

Он прошел дальше в комнату.

— Прошу простить меня, что застал вас врасплох, — сдержанно проговорил он, — но иначе я не был уверен, что вы пожелаете принять меня.

Иден наконец обрела голос.

— Я не желала даже…

— Даже случайно увидеть меня. Я знаю это. Но есть нечто, о чем нам необходимо поговорить.

Она качнула головой. Облако боли окутывало ее.

— Между нами… ничего нет.

Тристан развязал свой темно-красный плащ и скинул его с плеч на стол. Из-под туники он достал небольшой сверток.

— От Беренгарии. Я прибыл еще и как ее посланец.

Он шагнул к ней, протянув руку. По-прежнему дрожа, она взяла письмо.

Тристан видел ее страдания.

— Сядьте, — мягко предложил он.

Она повиновалась, ибо не могла более держаться на ногах.

Он отошел и остановился перед очагом. Молча обменялись они взглядами.

Иден заметила, что он похудел, и волосы его отросли. В своей зеленой тунике он казался моложе и не походил на прежнего, закованного в броню рыцаря. Двигался он немного неестественно, как показалось Иден. В лице она уловила скрытое нетерпение, которое выдавали лишь рубиновые искорки в глазах и напряженная линия рта.

Тристан же видел лишь ее муку и ожидание. Красота Иден пронзала его, точно боль от полученной раны.

— Я знаю, что вы думаете обо мне… из-за смерти Стефана, — начал он, сразу же увидев, как глаза ее расширились. Ей выпало тяжкое испытание. — Это неправда, — спокойно произнес он. — Я не давал опиум, ставший причиной его смерти. Сделал это Хьюго де Малфорс. За это я убил его. И за вас.

Она вскрикнула, как ребенок.

Подойдя к ее стулу, он опустился на колени. Он видел, что она начала прозревать. Голос его звучал негромко и размеренно, давая ей возможность вынести услышанное.

— Барон, неизвестный рыцарям, посетил Стефана вечером накануне его последнего дня. Как вы убедились, Стефан, упокой Господь его душу, был рад этому посещению.

Из последних сил она пыталась сохранить ясную голову. Однако слова выходили торопливыми и бессвязными:

— Но ведь Стефан рассказал мне… он сказал… я была совершенно уверена…

Когда чудовищность ошибки проникла в ее сознание, она снова вскрикнула. Словно темные крылья захлопали вокруг нее, она закрыла лицо руками в попытке спрятаться от них, от Тристана, от его ужасной невиновности, от собственной отвратительной вины.

— Он рассказал мне… — беспомощно повторяла она; боль разрывала ей грудь. — Он сказал, что вы помогли ему покинуть этот мир, поступив по своему разумению. Он, конечно же, думал, что вы из сострадания позволили ему…

— Я знаю все от Беренгарии, — проговорил он учтиво. — Она передала мне все, что было сказано. Взгляните на меня, Иден.

Она была не в силах.

— Поверьте, я не стал бы везти его в такую даль, причинять такие страдания, только чтобы в конце забрать его жизнь. Он подразумевал, что я помог ему уйти из мира, доставив его в Яффу, где он встретил свой конец. Я не стал бы убивать его, Иден, даже ради вас; любовь не может зиждиться на смерти.

Устало глядя перед собой, она пыталась прогнать вновь окружившие ее видения. Теперь она наконец-то поняла все. В тот момент скорбь оказалась ей помехой. Она едва слушала, когда Стефан улыбнулся и сказал, что, по прихоти судьбы, именно Хьюго освободил его… Она думала, что речь шла о времени, когда он впервые встал в ряды защитников Креста. Но почему же, ради Господа, позднее не подумала она об этом еще раз?

Но не подумала. Осталась неизменной в своей низкой убежденности, несмотря на мольбы и даже слезы Беренгарии, презрение Джоанны, открытое неверие всех окружающих. Ее вполне устраивало считать Тристана убийцей Стефана.

Она подняла глаза и взглянула ему в лицо. Сейчас она чувствовала жгучий, мучительный стыд.

— Вы по-прежнему верите, что это моя вина, Иден?

Она отчаянно покачала головой.

— Тогда почему… как могли вы подумать такое?

Нотка боли проскользнула в его словах, и сердце ее сжалось еще сильнее, когда она поняла, как ранила его своей жестокой ошибкой. И взглянув в гордое, опечаленное, но все равно великодушное лицо, она вдруг поняла причину своего неверия и решила, что должна сказать ему об этом.

Это было нелегко.

— Я сочла возможным так думать, ибо была ранена вами, — нетвердо начала она. — Я любила вас, но любовь моя была жестоко уязвлена. Это случилось… когда вы собрались принять обеты Ордена святого Иоанна. Было такое чувство, словно вы бросили меня. Я знаю, что у меня не было этого права.

Только сейчас к ней пришло осознание того, что Беренгария и потом Элеонора поняли сразу же. То было прозрение.

— Не было права, — повторила она, — чувствовать себя так. Теперь я вижу, что даже не понимала, что со мной творится. Мне было легче видеть в вас зло… так скорее могла притупиться боль от потери. Элеонора права, я так ничего и не поняла тогда.

Тристан с трудом поднялся и осторожно прошелся по комнате.

— Вам больно! — Чувство вины вновь охватило ее.

— Меч Хьюго пронзил мне бок. Я думал, что умру, но Господь решил иначе. Благодарю его за то, что он дал мне сильное тело и крепкую броню.

Беспечность его была очень болезненна для Иден.

— А я даже ничего не знала.

— Сейчас рана почти зажила. Вам остается лишь извинить мне некоторую стесненность в движениях.

Он улыбнулся, чтобы как-то смягчить ее боль.

— Неужели Хьюго и вправду мертв? — спросила она, ошеломленная свалившимся на нее известием. — Я с трудом верю в это. Мне все еще кажется, что он должен вломиться в этот зал. — Она смущенно рассмеялась. — Я подумала… когда вы въезжали в ворота… что это Хьюго. Разве не странно? Он обещал, что придет за мной, а Ричард сказал, что я должна буду с ним обвенчаться…

— Даже Ричард не сможет поднять его теперь из могилы, — мрачно промолвил Тристан.

— Как обстоят у вас дела с королем?

Перестав расхаживать, он уселся на край стола.

— Неважно, — сознался он. — Король не выносит моего общества с тех пор, как я стал встречаться с Конрадом. И тем паче после смерти де Малфорса… что ж, Ричард был огорчен потерей своего собутыльника. Он называет меня предателем, хотя и не стремится расправиться со мной. Не думаю, однако, что он решится на это. В английском лагере многие стали думать так же, как я. — Он покосился на нее, отметив, что она слушает гораздо спокойнее, чем раньше. — Быстрое заключение мира может быть единственно достойным завершением Крестового похода, — продолжал он. — Ричард опять не сумел взять Иерусалим. Теперь город отойдет к Саладину. — Он вздохнул с глубоким сожалением. — Этот поход оказался неудачным. Потеряно так много жизней, разбито так много судеб и иллюзий. Кто из нас вернулся домой с тем, что стремился обрести?

Он увидел, как она склонила голову, и инстинктивно протянул к ней руку. Она не подняла глаз, и он продолжал:

— Великие предводители — Ричард, Филипп, Конрад — оказались несостоятельными. Ричард, все еще крутящийся вокруг Иерусалима, словно изголодавшийся пес, до сих пор верит, что может вернуть себе былую славу. Быть может, ему это удастся… ибо нет более непредсказуемого человека. — Вновь скупая улыбка осветила сгустившуюся мрачную атмосферу. — Когда наступает конец, счастлив тот, кто получает добычу: новобранец, который ограбит убитого рами, пехотинец, который выполняет приказы и молится, когда не забывает.

— А вы, — быстро спросила она, — вернетесь за море? И закончите Крестовый поход рядом с Ричардом?

Она не осмеливалась спросить себя, почему он здесь.

На этот раз улыбка его была печальной.

— Пока я не нужен ему… хотя когда-нибудь мы, возможно, помиримся. А до тех пор… у меня другие планы.

— Разумеется. — Неожиданно ей захотелось заплакать. — Ваше будущее принадлежит Ордену.

— Я не ношу больше их эмблемы, — спокойно ответил он. — Разве вы не заметили?

— Нет. — Она была поражена. — Я не подумала. Так вы не станете принимать обеты?

— Нет.

— Как же вы поступите?

— Когда я вступал в Орден, — медленно проговорил он, не спуская с нее глаз, — я не желал ничего в этом мире, если не мог уже получить вас…

На мгновение глаза ее блеснули радостью, и он заметил это. Момент наступил. Он шагнул к ней и заключил ее в объятия.

— Я не дам больше обетов, моя дорогая и единственная любовь, если только они не будут посвящены тебе.

Она плакала и задыхалась, руки ее трепетно скользили по его лицу. Они жадно прильнули друг к другу устами, со страстью, которая превозмогала любую боль. Она попыталась было освободиться, чтобы молить его о прощении, но он остановил ее поцелуем, нежность которого была сравнима лишь с предшествовавшей яростной силой.

— Никогда не произноси этого, дорогая. Какое нам нужно прощение? — пробормотал он, прижимая к себе сладостное тело, утраченное и мучительно вожделенное им с той ночи в горах близ Дамаска. Грудь ее была мокра от слез, он осушал их своими поцелуями. Внезапно подняв голову, он ликующе произнес:

— Найдется ли священник в твоем владении, Иден? Если он есть, то пусть придет и соединит нас браком!

— Теперь же?

Ошеломленная, потрясенная, переполненная радостью, она тоже смеялась, волосы разлетелись по плечам, лицо светилось от счастья.

— Почему бы и нет? Или он предпочтет, чтобы я делил с тобой постель, не будучи законным супругом?

При этих его словах она неожиданно затихла. Огромные глаза взглянули ему в лицо с выражением таинственным и лукавым, которое он не надеялся увидеть снова еще много дней.

— Что такое, Иден? Почему ты так на меня смотришь? Разве ты не хочешь меня в мужья?

Она кивнула с серьезным видом, сложив руки на животе:

— Без сомнения, желаю, и чем скорее, тем лучше. Я тотчас пошлю за отцом Себастьяном. Но при всем этом мы живем здесь в Хоукхесте маленькой сельской общиной, и ты должен будешь простить, если даже после нашей женитьбы языки у людей не перестанут чесаться.