– Я действительно люблю тебя, Алиса, – сказал он.

Совершенно неожиданно она вдруг почувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Она видела, что причинила ему боль – своему отцу, своему защитнику, надежному стороннику во всех делах и начинаниях, и не понимала, как такое могло случиться.

– Прости меня, – прошептала она.

– Тебе не за что просить прощения, – возразил отец и улыбнулся ей в своей манере, нежно и по-матерински, словно она была для него самым большим сокровищем на свете.

А потом, хотя она была уже достаточно взрослой, Алиса забралась к нему на колени, а он прижал ее к себе, и она заплакала о чем-то, чего даже не понимала, спрятав лицо у него на груди.

Он бережно поцеловал ее в макушку.

– Я скоро встречусь с миссис Ричиер вновь, – сказал он. – По делам. Я поговорю с ней еще раз.

– Спасибо! – Алиса поцеловала отца в щеку, а потом заявила: – Я хочу для себя другой жизни, не такой, как у мамы. Она этого не поймет, но ты сможешь, я надеюсь. И я хочу сниматься в рекламе.

– Я знаю.

– А еще ты знаешь, что я тоже люблю тебя.

– Слава богу, – отозвался отец. Голос у него дрогнул, и у Алисы едва не разорвалось сердце.

* * *

На следующее утро Лео проснулась около четырех. До встречи с Эвереттом оставалось еще часа два. Через два часа она расскажет ему о том, что девятнадцать лет назад родила их ребенка. Через два часа она расскажет ему о том, что узнала от Джоан. Через два часа она поймет, действительно ли он полагает реальной и осуществимой ту надежду, за которую она продолжала цепляться, и значит ли это для него столько же, сколько для Лео.

Хотя было еще слишком рано, она поднялась с постели и стала собираться, поскольку процесс переодевания дал ей возможность сосредоточиться на чем-либо еще, помимо мыслей о том, что он скажет, когда узнает обо всем. Она остановила свой выбор на платье от «Люси Лелонг» из черно-белого атласного крепа с ярким рисунком «ломаная саржа». У него был высокий ворот, закрывающий ключицы и основание шеи, а юбка представляла собой нечто необыкновенное: спереди она была присборена чуть ниже талии, ниспадая до самых ступней изящными складками. Ну и красная помада, разумеется, в тон столь ярким цветам.

Закончив, она взглянула на себя в зеркало и отступила на шаг. Она ничуть не походила на ту Лео Ист, которая много лет назад познакомилась с Эвереттом Форсайтом, на девчонку со спутанными волосами в платье из плотной темно-синей шерсти с детской комбинацией под ним. Правда, тогда у нее тоже были красные губы, но это и все, что имели общего Лео Ист и Лео Ричиер. По телу ее пробежала дрожь. Неужели она настолько не похожа на ту девушку, в которую когда-то влюбился Эверетт, что сейчас он сочтет ее незнакомкой? Но какое это имеет значение? Они все равно никогда не смогут быть вместе. Если только… Лео закрыла глаза. Если только Алиса не была дочерью Фэй или Матти. Если только она была ребенком Лео и Эверетта.

Лео приехала на угол Бродвея и Четырнадцатой и вошла в заведение Хорна и Хардарта, а потом подошла к кассирше, чтобы разменять несколько долларовых банкнот на мелкие монетки. Впереди нее в очереди стоял Эверетт Форсайт, меняя деньги с таким видом, словно всю жизнь только и делал, что столовался в подобных заведениях.

– Я смотрю, ты регулярно питаешься здесь, а? – не удержавшись, поддела она его, вставая в очередь позади и стремясь во что бы то ни стало избежать гнева и боли, бушевавших во время их вчерашней встречи.

Он заметил лукавые искорки в ее глазах и слегка улыбнулся в ответ. Облегчение, охватившее Лео, было почти осязаемым; дыхание ее замедлилось, она перестала стискивать ремешок своей сумочки, а боль в затылке уменьшилась.

– Это мой первый и, скорее всего, последний опыт общения с торговым автоматом, – с оттенком сухой иронии ответил он.

Он подождал, пока она заберет монеты, и, когда они направились к стеклянным витринам, закрывавшим тарелки с едой, сказал:

– Итак, что ты мне порекомендуешь – макароны с сыром или вареные бобы со шпинатом и сливками?

– Невкусно и то, и другое, – сказала Лео. – Я до отвала наелась этого счастья, когда только приехала в Нью-Йорк, так что кому еще разбираться в них, как не мне? Кстати, еще и поэтому я уверена, что мы не встретим здесь никого из своих знакомых.

– Но кофе-то выпить можно?

– Он здесь тоже ужасный. Но я все равно возьму себе чашку. – Лео сунула пятицентовую монетку в щель, повернула рукоятку, подняла стеклянную крышку и забрала свой кофе. Эверетт последовал ее примеру. Они нашли свободный столик за рядами с несъедобными блюдами и сели.

Лео про себя даже подивилась тому, как легко у них завязался разговор. Оба, похоже, не испытывали ни малейшей неловкости. Совсем не так, как вчера вечером. Ну и слава богу. Если она сумеет поддерживать беседу в столь же непринужденной манере, то он, быть может, простит ее и даже захочет, чтобы Алиса стала их общим ребенком.

– Как у тебя дела? – осведомился Эверетт. – Я читал, что твое выступление в Йельском клубе имело большой успех.

– Ты имеешь в виду ту самую речь, в которой я призвала всех присутствующих в зале мужчин позволить своим женам тратить как можно больше денег на губную помаду?

Эверетт рассмеялся.

– Да, ту самую. Я всегда знал, что та женщина, с которой я познакомился в дождливую ночь в гостинице, когда-нибудь станет выдающейся личностью.

Неужели он действительно сказал это? Она взглянула на него и вдруг почувствовала, как ее охватило желание. Она пожалела, что не может перегнуться через столик и ослабить узел его галстука, расстегнуть верхнюю пуговицу у него на рубашке, услышать, как у него перехватит дыхание, и убедиться в том, что он хочет ее так же сильно, как и она его. Но она не могла этого сделать.

– Прости меня. – Лео взялась за свою сумочку. – Мне не следовало приходить сюда. Я разрушаю тот хрупкий мир, который мы с тобой смогли обрести.

– Что до меня, то я не обрел никакого мира, – сказал Эверетт, глядя на нее. – А ты?

– Ты обрел его. Вместе со своей дочерью.

Эверетт кивнул.

– Да. И мы с тобой встретились, чтобы поговорить о ней.

– Пожалуй, я возьму себе еще кофе.

– Лео, – проговорил Эверетт голосом, которого ей так недоставало, – не тем резким тоном, как вчера вечером, а другим, словно нежно проводя рукой по ее обнаженной спине. – Ты еще не выпила этот.

Лео обвела взглядом торговый зал, на мгновение задерживаясь на сонных лицах тех, кому пришлось подняться ни свет ни заря, кто не мог позволить себе позавтракать в другом месте, и их тарелки с застывшей готовой едой – и поняла, что не сможет рассказать ему здесь то, что собиралась.

– Идем со мной.

Эверетт последовал за ней наружу, и они молча зашагали по Бродвею, оставляя позади квартал за кварталом, пока не дошли до Чайнатауна. Лео свернула на Канал-стрит, которая встретила ее запахами рыбных лавок, лотков с едой и неистребимым ароматом благовоний. Здешние обитатели уже проснулись, хотя было еще очень рано. В крики лоточников вплетался голос Джуди Гарленд, напевающей «Где-то над радугой», который, словно обещание, выплывал из раскрытых дверей одного из домов.

– Что мы делаем? – поинтересовался наконец Эверетт.

– Это здесь, – коротко ответила Лео.

Она первой пошла по проезду, петлявшему между многоквартирными домами и фасадами в классическом греческом стиле, перечеркнутыми черными полосами пожарных лестниц, похожих на разобранные рельсы на дороге в никуда. Они подошли к очередному лестничному пролету, и Лео стала спускаться по нему.

– Это бар, в который я иногда заходила выпить, – вместо объяснения сказала она.

Эверетт остановился на нижней ступеньке, обводя взглядом величественную комнату, стены которой были задрапированы шелком с золотыми нитями. С потолка свисали бумажные фонарики, тихонько раскачиваясь на сквозняке, который пробрался вслед за ними в открытую дверь. Столы и стулья были покрыты черным лаком, а вдоль барной стойки стояли восточные фарфоровые вазы с распустившимися пионами. За столиками кое-где еще сидели люди, будучи, очевидно, не в силах поверить, что уже наступило утро и что им пора расходиться по домам. Лео присела за столик.

К ним подошла официантка, готовая принять заказ, словно с их стороны было вполне естественно зайти в бар в половине седьмого утра, и именно поэтому Лео и пришла сюда. По собственному опыту она знала, что подогретое рисовое вино было достаточно крепким, чтобы опалить кому-нибудь брови, и потому она с улыбкой наблюдала, как Эверетт взял свой бокал, одним махом осушил его и скривился, когда жидкий огонь обжег ему пищевод. Лео расхохоталась.

– Мне следовало предупредить тебя, – сказала она, опрокинув внутрь свой бокал и поморщившись, когда он опалил ей нёбо. – Проклятье, первый стакан всегда идет хуже всего.

Эверетт тоже рассмеялся, а потом ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. Он провел рукой по волосам, и Лео поняла, что поступила правильно. Она сможет сказать ему то, что должна, в таком вот месте, где Эверетт похож на ее Эверетта, а не на представителя клана Форсайтов, который женился на Матти.

– Еще по одной? – предложила она. – Теперь пойдет легче, обещаю.

– Если так, то почему нет?

Официантка налила им еще по одной порции. На сей раз они чокнулись бокалами, и Эверетт сказал:

– Один, два, три, – после чего они выпили вино одновременно.

– Вот так-то лучше, – заметила Лео. – Теперь я смогу рассказать тебе все.

– Какими бы ни были твои новости, вряд ли они будут хорошими, если для подготовки понадобилось такое крепкое вино.

Лео заговорила, задумчиво крутя в пальцах ножку бокала.

– Помнишь, ты говорил мне, что Алиса не твоя дочь? Что Матти забеременела от кого-то еще?

Эверетт медленно кивнул.

– Я пытался угадать, что ты мне скажешь, но не ожидал ничего подобного. Отвечая на твой вопрос – да, помню.

– В день моей свадьбы Фэй поделилась со мной совершенно иной версией этих событий.

Эверетт подозвал официантку.

– Если то, что ты собираешься мне рассказать, касается Фэй, то мне надо выпить еще.

– Хорошая мысль, – согласилась Лео, понимая, что уже через двадцать минут она будет совершенно пьяна, и это, пожалуй, только к лучшему. Она быстро допила свой третий бокал. – Фэй рассказала мне о том, что Матти никогда не была беременна. Она все это выдумала, чтобы вынудить тебя жениться на ней, и воспользовалась подушками и подкладками, чтобы ты ни о чем не догадался. А вот Фэй действительно была беременна. Она отдала своего ребенка Матти. Фэй утверждала, что Алиса – ее дочь.

Эверетт не проронил ни слова. Он стиснул свой бокал с такой силой, что костяшки пальцев у него побелели, и Лео поняла, что его душит гнев, вот только она не знала, на кого он направлен – на Матти и Фэй или на нее, за то, что она не рассказала ему этого раньше. «Будь что будет», – решила она и продолжила:

– Матти родила Алису в больнице? Ты присутствовал при этом?

– Нет, – коротко ответил он. – Она родила Алису дома. Я был на работе, а роды, очевидно, прошли с осложнениями. Ей даже пришлось вызвать к себе акушерку. Во всяком случае, так мне сказали. – Голос Эверетта подрагивал от гнева, и в каждом его слове лязгала сталь.

Лео начала вновь, с трудом подбирая слова:

– Тогда я решила ничего тебе не говорить, потому что ты любил Алису, и никому бы от этого знания не стало лучше. Ты бы только возненавидел Матти, но тебе все равно пришлось бы жить с ней ради Алисы.

– Тогда зачем ты мне рассказываешь это сейчас?

И как теперь сказать ему то, что она собиралась, когда он сидит напротив, в бешенстве глядя на нее, скорее всего, сгорая от желания задушить ее? Если он хочет задушить ее сейчас, то потом, когда она расскажет ему все остальное, он просто разорвет ее на куски. Она закрыла глаза и прошептала:

– В одно время с Фэй ребенок родился и у меня.

– Что? – В глазах его заблестели слезы, и он выглядел так, словно кто-то – Лео – только что вырвал ему сердце.

– Я забеременела после того, как мы с тобой провели ночь вместе. И отдала ребенка на усыновление.

Его молчание было хуже любого обвинения.

Она попыталась объясниться, хотя ее душили слезы:

– Ты был женат, а я была беременна внебрачным ребенком. Если бы я оставила ребенка себе, то обрекла бы нас обоих на беспросветную нищету. Я жила бы в одной квартире с дюжиной других людей, потому что никто не дал бы мне работу и не сдал бы мне приличную комнату. Я брала бы стирку на дом, но все равно не зарабатывала бы достаточно, чтобы прокормить ребенка, и он бы умер, не дожив до годика. Ты и сам знаешь, что все случилось бы именно так. А еще ты знаешь, как поступила бы Матти, знай она о том, что у нас с тобой есть ребенок.

Наконец он заговорил. Голос его прозвучал едва слышным шепотом, и ей захотелось, чтобы слезы, стоящие в его глазах, пролились бы ручьем, потому что тогда она могла бы вытереть их или каким-либо иным способом постараться унять боль, которую причинила ему.