Пансион миссис Басс был под номером 10. Софи жила в номере 39 по другой улице. То, что им было не по дороге, конечно, огорчило Эммелину, но мысль, что сразу после обеда они увидятся, успокаивала и согревала. Впереди, взявшись под руки, шли три девушки. Все они были в одинаковых шалях из желто-серой шотландки и в шляпках, которые можно было назвать эмблемой девушек Лоуэлла. Их элегантность и их дружба восхитили Эммелину. Как бы она хотела быть вместе с ними и во всем походить на них. Но, почувствовав это желание, она тут же одернула себя и торжественно дала обет не покупать ничего, пока дома не перестанут нуждаться.

* * *

Вешалку в коридоре загромоздили шляпки и шали. Несколько девушек, пройдя в столовую, уже ели. Как и за завтраком, одно из мест около Хильды оказалось свободным, и Эммелина с чувством благодарности направилась к нему, пытаясь понять, но не смея, конечно, спросить, случайно оно пустует или оставлено специально. Запах жаркого с картошкой сразу же вызвал сильное чувство голода. Но еще больше хотелось пить. Хлопок набился, казалось, не только в уши, но и в горло, и, чтобы избавиться от этого ощущения, она, взяв стакан молока, осушила его до капли. И лишь после этого смогла есть.

– Ну и как вам работалось, мисс Эммелина из Файетта? – спросила Хильда тем особым насмешливым тоном, который так отличал ее от других девушек.

– Кажется, я справляюсь. Меня поставили в волочильню.

– А других новеньких ты не видела? – не утерпела сидевшая напротив Эбби.

Эммелина хотела было сказать, что знает только, что они в ткацкой, но за столом наступила вдруг мертвая тишина. Подняв голову, Эммелина увидела, что в дверях неподвижно стоят Элиза и Мейми. Обе, казалось, были в отчаянии. Опустив голову на плечо подруги, Элиза плакала. Мейми осторожно подвела ее к паре свободных стульев в торце стола. Эммелина из-под ресниц испуганно следила за происходящим. Она видела, как Мейми наполнила обе тарелки, но ни одна из подруг даже и не притронулась к еде. Соседка Мейми спросила у нее шепотом, что случилось, и ответ быстро и тихо побежал по цепочке вокруг стола. Когда очередь дошла до Эммелины, она узнала, что у Элизы не выдерживают нервы – она не справляется со связыванием узлов и даже с протягиванием нити в челнок. Руки просто отказываются служить. Начальник ткацкой оказался добрым и терпеливым, хотел дать ей возможность попробовать еще раз, но Элиза решила от этого отказаться и сразу поразузнать, не найдется ли для нее на фабрике дела попроще.

Только необходимость заботиться о подруге удерживала Мейми от слез. Ведь она понимала: если Элиза не сможет найти работу по силам, их неминуемо разлучат, Эммелина чуть не расплакалась, вдруг представив себе, что они сейчас чувствуют. Весь аппетит пропал, даже смотреть на еду не хотелось.

– Но что же с ней будет, если она не справится и в другом месте? – спросила она наконец тихонько у Хильды.

– Будет зависеть от того, насколько не справится, – невозмутимо ответила та. – Если она совсем уж безрукая, попадет в черный список и тогда уж работы ей не видать.

– Но…

– Но тебе надо поесть. А такие истории случаются нередко. Эммелина не смела задавать больше вопросов, но и есть не могла: еда вставала поперек горла. Девушки было примолкли, когда вошли Мейми с Элизой, но теперь разговоры, стук тарелок и ложек сделались еще громче. Эммелина подумала о Флорине с Оупел, о том, что кипучая жизнь Лоуэлла не приняла их, отбросила, как отбросил бы пенящийся поток, в глубине которого скрывается в другую сторону стремящееся темное течение. А поток жизни бурлит как в ни в чем не бывало. Не бросив взгляда на Мейми с Элизой, даже не догадаешься, что случилось что-то плохое. А куда же они пойдут, если им тут не устроиться? Куда уже ушли Флорина и Оупел? Хотя Оупел и нашла себе, может быть, что-нибудь в Лоуэлле.

– Правда, это ужасно? – вздохнула сидевшая рядом девушка, на которую Эммелина прежде не обратила внимания. Теперь, обернувшись, она увидела совершенно незнакомое лицо, хорошенькое, с живыми глазками, с прической, украшенной нарядной красной ленточкой.

– Меня зовут Фанни Бартлет, а ты Эммелина, я слышала, как тебя звали по имени.

Эммелина заулыбалась. Фанни Бартлет была первой девушкой в Лоуэлле, которая, видимо, хотела с ней подружиться. Но как отнесется к этому Хильда? Глянув на нее, Эммелина увидела, что та их словно не замечает.

– Постарайся не думать о том, что случилось, – тихо сказала Фанни, – а то есть не сможешь, а не поешь – будешь страшно голодной!

Как все давние обитательницы Лоуэлла, она говорила уверенно и быстро. Эммелина потыкала вилкой в тарелку: хотела угодить Фанни да и еда уже не казалась отталкивающей.

– А ты скажи себе, – продолжала Фанни, – что, вполне вероятно, эта девушка из небедной семьи и, вернувшись домой, будет в общем-то счастлива. А то иначе вечно будешь плакать из-за какой-нибудь бедолаги.

Фанни спросила Эммелину, сколько ей лет, и первая из всех отнеслась к ответу спокойно. Она сказала, что прежде работала в корпорации «Бутт» и ее тамошняя подружка была даже моложе, чем Эммелина. Самой же ей исполнилось уже восемнадцать, а приехала она из Спрингфилда, штат Массачусетс. В Лоуэлл перебралась в прошлом году, а до того проработала в Лоренсе.

Ударил колокол. Эммелина с тоской посмотрела на свою почти полную тарелку. Вот когда бы она поела!

Увидев выражение ее лица, Фанни весело рассмеялась:

– Положи мясо в хлеб и сунь в складки юбки. Это, конечно, против правил, но ведь голодной не поработаешь! Хочешь, пойдем назад вместе?

Эммелина с готовностью согласилась на все. Но, почувствовав на себе взгляд Хильды, обернулась.

– Ты знаешь, что это запрещено? – спросила Хильда.

– Да, но Фанни…

– Не трудись объяснять. Я просто хотела узнать, понимаешь ли ты, что делаешь.

Она повернулась, чтобы идти, и было понятно, что она сердится.

– А ты разве не пойдешь с нами, Хильда?

– Я не хожу в компании с мисс Бартлет, – отрезала та и присоединилась к группе девушек, уже выходивших из столовой.

Эммелина растерянно посмотрела им вслед, Фанни ждала, стоя рядом. Неясно было, слышала ли она слова Хильды, и еще меньше ясно, как Эммелине отнестись к этим странным словам. Но просто так ломать голову было все же бессмысленно, и, решив отложить все проблемы до вечера, а вечером расспросить Хильду, она вместе с Фанни и остальными вышла из дома и поспешила на фабрику. Цепочки девушек, выходящих из разных пансионов, сливались одна с другой, образуя единое шествие, словно катившееся по кирпичной мостовой. Эммелина шла вместе со всеми и уже не затыкала уши в попытках отгородиться от шума: Фанни то рассказывала ей что-нибудь, то сама задавала вопросы. Беседа требовала напряжения всех сил, и, сосредоточившись на ней, Эммелина только у самой конторы вдруг поняла, что где-то выронила припрятанный бутерброд.


Некоторые станки были уже запущены и работали в полную силу. Увидев кого-то, с кем ей хотелось переговорить, Фанни исчезла, на ходу бросив: «Увидимся за ужином». С каждым мгновением шум делался все сильнее. А она, глупенькая, надеялась, что привыкла к нему! У самых дверей Эммелина остановилась собраться с духом, одолела желание заткнуть уши, как сделала это утром, впервые попав на фабрику, и вместе с последними из работниц решительна вошла в чесальню.

Софи стояла уже у челнока, но Эммелине не удалось к ней присоединиться. Подозвав к себе, мистер Бакстер велел ей идти наверх. Нужно, чтобы она научилась работать в ткацкой. Заметив ее растерянность, он быстро добавил, что это нисколько не наказание. Наоборот, в ткацкой нехватка людей и они посылают ее туда именно потому, что она оказалось очень понятливой ученицей.

Поглощенная тем, что ее ожидает, Эммелина и не подумала, что, возможно, идет заменять Элизу, и, только столкнувшись с ней на лестнице, сообразила, что это, наверное, так, и робко заговорила с ней. Однако заплаканная Элиза, казалось, не замечала чуть не вплотную приблизившуюся Эммелину и уж тем более не слышала обращенных к ней слов. Элиза шла не одна. Ее вела вниз, в чесальню, какая-то девушка, тогда как Эммелину послали на новое место без провожатых и велели самой обратиться к мистеру Магвайру.

Толкнув высокую дверь, она оказалась в первой из двух ткацких. Сразу же бросилось в глаза, как все здесь не похоже на огромную, заполненную разными машинами чесальню. Воздух и тот был другим, а шум, хоть и сильный, не так давил на уши. Большие станки – числом двадцать – стояли всего в два ряда и, отличаясь, конечно, размерами и устройством от тех, на которых они ткали дома, все-таки были вполне узнаваемы. Мастер, стоя спиной к Эммелине, слегка наклонившись, помогал расправлять запутавшиеся нити. Большинство девушек обслуживало по одному станку, а некоторые сновали между двумя.

В дальнем конце Эммелина увидела работавшую с кем-то в паре Мейми. Подняв глаза, Мейми столкнулась с ней взглядом, но сразу же отвела его. Закончив работу, мастер выпрямился и обернулся. Оказалось, это и был мистер Магвайр.

Что-то в его наружности сразу же показалось ей удивительным. Но что же? Брюнет. Блестящие черные волосы нависают, курчавясь, надо лбом и спускаются на уши. Скулы покрыты румянцем, массивная нижняя челюсть выдвинута вперед, а маленькие черные глазки блестят и посмеиваются.

– Так-так, и кто же это пришел? Та новенькая, что все ловит на лету и сразу схватывает? – Голос был сочным и глубоким, а выговор – ну, точь-в-точь миссис Басс. Больше того, они так похожи, что могли бы быть братом и сестрой, – в замешательстве вдруг поняла Эммелина, осознавая одновременно, что именно это сходство и поразило ее так в первый момент.

– Что ж, если вы в самом деле мой ангел-спаситель, – продолжал мистер Магвайр, – то скажите, пожалуйста, как вас зовут.

– Эммелина Мошер.

– Ну, так вперед, Эммелина.

Он говорил вполне серьезно, но в то же время как будто подшучивал. Она едва смела поднять глаза – пугающие предостережения миссис Басс помнились слишком отчетливо.

– Поставлю-ка я вас с Коринной, – говорил мистер Магвайр. – Думаю, она живо всему вас научит.

Коринна была девушкой крупной и внешне, можно сказать, грубоватой, но сдержанной и застенчивой, с тихим голосом, почти неслышным за шумом станков. Эммелина старательно наблюдала, как она вдевает нить в челнок, и скоро уже смогла повторить эту операцию, а затем справилась и с тканьем нитей основы, натянутых прямо на станину. Все это не так уж и отличалось от того, как они ткали дома, в Файетте. А вот затягивание узелков на рвущихся нитях давалось значительно тяжелее. В конце концов она справилась и с этим, но все-таки каждый раз завязывание узелка было мучением. Нити основы не только не крахмалили, перед тем как принести в ткацкую, но и так плотно натягивали на станине, что ухватиться за кончик и завязать узелок было почти немыслимо. Много раз, когда нить рвалась вдруг под пальцами или выскальзывала из них, Эммелина готова была расплакаться, но мысль – вести себя нужно так, чтобы не стыдно было написать маме, – поддерживала и спасала.


После обеда она вернулась к работе, слегка успокоенная. Тупая тяжесть во всем теле и боль, досаждавшая утром, исчезли, стоило ей выйти из чесальни. Но едва она снова встала к станку, возобновились и, мало того, с каждой минутой усиливались. Волна боли текла теперь от руки к спине, поднималась к затылку и потом, опускаясь, переходила в другую руку. Ноги все больше отекали, а ступни жгло так, словно она стояла на раскаленном кирпиче. Дома, когда приходилось ткать или прясть, она часто вставала и, чтобы разогнать усталость, ходила по комнате. Здесь такой возможности не было. Кроме того, ее мучил голод. Желудок, как младенец, отчаянно требовал еды. Прошло какое-то время, и стало казаться, что дома, в Файетте, она никогда не бывала такой голодной, какими бы скудными ни были трапезы. С тоской вспоминались хлеб и мясо, оброненные по дороге.

На станке стоял круглый счетчик, который показывал, сколько наткано. Коринне платят сдельно. Зная это, Эммелина вдвойне нервничала. Еще бы, ведь ее медлительность отразится на заработке напарницы. Однако такие мысли не помогали, а, наоборот, усугубляли неловкость движений. Глаза как бы заволокло туманом, в висках стучало. Казалось, она много дней не выходит из ткацкой. Пора, наверно, уже идти ужинать. На стене, против конторки мистера Магвайра, висели часы, но с ее места их было не видно. Когда Коринна сказала: «А теперь отдохни немного», она сразу пошла посмотреть, сколько времени, да так и ахнула. Еще не было трех! Она уставилась на часы сначала с недоверием, а потом с ужасом. Немыслимо было представить себе, что с начала работы в ткацкой прошло всего дна часа. Уж не обманывают ли ее глаза? Какой ужас! Ведь как бы она ни старалась, еще четыре часа ей просто не выдержать! Накатывало искушение сбежать и тем самым избавить себя от позора, неминуемого, когда всем станет ясно, что она не справляется.