Мишель Зевако - Эпопея любви

— Бедная старушка! — верещала одна девица. — Отвратительное убийство!

— Руссотта с Пакеттой мать родную не пожалеют, я всегда говорила! — вторила ей другая.

— В тюрьму их! — визжала третья.

Растерянные Руссотта и Пакетта рыдали и оправдывались.

— А ну, всем молчать! — крикнула Като. Тотчас же установилась тишина.

— Где убитая старуха? — спросила Като.

— На улице, как раз напротив входа… Какой ужас! Мне сейчас плохо будет! — ответила толстая белобрысая девица с глазами-щелочками. Она с ненавистью сверлила взглядом несчастных подружек, перепуганных неожиданно свалившимся на них страшным обвинением.

— Давай, Жанна, расскажи, как все было, — велела Като. Белобрысая девица уперла руки в боки и уверенно начала:

— Вышли мы из кабачка минут пять назад: я, Жак Безрукий, Дылда, Фифина-Солдатка и Леонарда. Не успели и шагу ступить, как Безрукий закричал: «Гляньте, там кто-то есть!». Фифина и говорит: «Пошли поглядим». Я тоже сказала: «Давайте посмотрим!». Мы и подошли, Жак Безрукий первый, а все за ним. Видим: Руссотта с Пакеттой склонились над старушкой и уж совсем ее задушили. Скажете, не так было?

— Так! Так! — закричали Леонарда, Дылда и Фифина-Солдатка.

— Врешь ты все! — возмутилась Руссотта. — Когда мы подошли, она уже мертвая была!

— Как же! Мертвая… Да она еще дергалась… Пакетта с Руссоттой рыдали и клялись, что случайно наткнулись в темноте на труп и хотели только посмотреть, нельзя ли с покойницы снять чего-нибудь хорошее.

— Врете! — орала Жанна. — Сейчас же пойду к прево! Давай со мной, Безрукий!

Като схватила Жанну за руку.

— Что раскричалась? Подумаешь, труп! — спокойно сказала хозяйка кабачка. — Экое дело, старушка умерла! Первый раз, что ли, покойника увидела? И что ты расскажешь прево? Если пойдешь, я ему сообщу про того сержанта, помнишь, он за тобой увязался, а потом пропал бесследно. Думаю, тут без твоего дружка Жака Безрукого не обошлось. Я про тебя много знаю, да и про всех вас…

Посетители кабачка затрепетали, а Като уверенно продолжала:

— Клянусь Богом, мне тут еще только прево не хватало! Пусть приходит: я ему такого порасскажу!

— Правильно Като говорит! — поддержал хозяйку кто-то из гостей. — Вечно эта Жанна врет…

Толстая Жанна перепугалась, раскаялась и заявила, что хотела просто пошутить, у нее, дескать, и в мыслях не было доносить на подружек. Все успокоились, двое воришек согласились унести труп подальше, чтобы подозрение в убийстве не пало на посетителей кабачка. Гости потихоньку разошлись. Собирались удалиться и Руссотта с Пакеттой, но Като их задержала:

— Не уходите! Мне с вами поговорить надо.

Хозяйка заперла двери и погасила огонь в зале, потом прошла с подружками в маленькую комнату.

— Значит, вы старуху не убивали? — строго спросила Като.

— Като, да как ты можешь так говорить?

— А я думаю, что это ваших рук дело, — сказала хозяйка. — И не плачьте, не отпирайтесь, ни к чему. Ваших рук дело, все сходится. И свидетели есть… Слышали, что говорила Жанна? Тише, тише, не ревите, я не выдам вас, сможем договориться…

Пакетта и Руссотта дрожали от страха и умоляюще смотрели на Като.

— Так вот, — продолжала та, — сделаете по-моему, ничего никому не скажу. Не послушаетесь, донесу на обеих. Выбирайте!

— Ты только скажи! Все сделаем! — взмолились подружки.

— В течение пяти дней вы будете делать то, что я скажу. Не бойтесь, ничего ужасного я вам не предлагаю.

— А что делать-то надо?

— Скажу, когда время придет. А пока вы останетесь здесь. Пять дней проживете у меня, на улицу носа не высовывать! Сами знаете, я кормлю хорошо и спать уложу на мягком.

— Все сделаем, Като. Никуда отсюда не двинемся…

— Вот и хорошо. Но, если до субботнего вечера хоть одна сбежит, донесу немедленно!

— А в субботу вечером?

— В субботу будете свободны; наряжу вас, как богатых горожанок, и отправляйтесь в свое удовольствие в тюрьму Тампль.

Пока в кабачке «Два говорящих мертвеца» разворачивались описанные выше события, жуткий и гротескный спектакль происходил во дворце Месм. Итак, все это случилось в тот вечер, последовавший за венчанием Генриха Беарнского и Маргариты Французской, и в ту ночь, когда на Париж обрушилась невиданная гроза… Оставим на время Лувр, где продолжается великолепное празднество, о котором позднее с восторгом напишут в хрониках; оставим и дворец Монморанси, чьи обитатели пребывали в растерянности после непонятного исчезновения двух Пардальянов; не будем заглядывать и в темные переулки столицы, где подготавливалось что-то ужасное…

Остановим наше внимание на трех уголках Парижа: это кабачок Като, который мы только что покинули; церковь Сен-Жермен-Л'Озеруа, куда мы вернемся сразу после полуночи; и дворец Месм, жилище маршала де Данвиля.

Дворец Данвиля был пуст: вся свита маршала перебралась на улицу Фоссе-Монмартр. На то имелись свои причины: во-первых, Анри де Монморанси опасался нападения. Визит Пардальяна-старшего усугубил опасения.

— Меня вовремя предупредили, и я смог захватить Пардальяна, — рассуждал маршал де Данвиль. — Но ведь Франсуа, доведенный до отчаяния, может явиться во дворец с целой армией своих сторонников. Надо остерегаться…

Во-вторых, дворец, куда переехал маршал, находился в двух шагах от Монмартрских ворот. Напомним, что по приказу короля Данвиль был назначен начальником стражи всех парижских ворот. Он везде поставил своих людей. Если Екатерина Медичи пронюхает о заговоре Гиза, если в Париж вступят верные королю войска из провинции, короче, если случится непоправимое, Данвиль через Монмартрские ворота в мгновение ока успеет бежать из столицы. Итак, дворец Месм был оставлен.

Однако в этот вечер, часов в девять, два человека находились там. Они ужинали в буфетной и спокойно беседовали: это были интендант Жиль и его племянник Жилло.

Прислушаемся к их разговору.

— Еще вина, Жилло; замечательное вино, — предложил дядя племяннику.

Жилло с удовольствием опрокинул стаканчик.

— Прекрасное вино, давно такого не пил! — заплетающимся языком произнес Жилло.

Он раскраснелся, и глаза его блестели.

— Иди, племянничек, возьми еще бутылочку в шкафу; там есть вино и получше, — сказал дядя.

Жилло встал и сходил за бутылкой; на ногах он держался еще уверенно.

— Маловато. Надо прибавить, — пробормотал Жиль и налил племяннику очередной стакан.

— Значит, во дворец Монморанси больше не вернешься? — спросил дядя.

— Мне туда ходу нет, — усмехнулся Жилло. — Знаете, там все как с ума посходили с тех пор, как исчез этот старикан, что все норовил мне язык отрезать…

— Язык отрезать?

— Ну да, Пардальян-старший.

Жилло откинулся на спинку стула и расхохотался. Дядя вторил племяннику. Но в скрипучем смехе Жиля было что-то зловещее. Будь племянник поумней, он бы обязательно насторожился.

— Мне во дворце Монморанси не очень-то и доверяли, — продолжал Жилло. — Видно, подозревали, что исчезновение старика без меня не обошлось. Пора было сматываться, а то я рисковал головой. А голову мне, знаете ли, жалко терять…

Жилло, похоже, вспомнил о перенесенных мучениях и обхватил голову руками, то ли проверяя, на месте ли она, то ли оплакивая потерянные уши. От страшных воспоминаний он даже протрезвел.

Дядюшка поспешил подлить племянничку вина.

— А дело я провернул неплохо, — похвастался Жилло. — Старый Пардальян так верил мне, так верил!.. Когда я ему сказал, что маршал остался во дворце совсем один, этот дурак чуть не расцеловал меня. Жалко беднягу…

— Жалко?!.. Он же хотел тебе уши отрезать!

— Верно! Экая скотина!

— А еще язык…

— Точно… Пусть теперь попробует!

Жилло схватил нож, хотел встать, но не удержался на ногах, тяжело рухнул на стул и расхохотался:

— Стало быть, теперь ты жизнью доволен? — спросил дядя.

— Еще бы не доволен! Мне такое и не снилось: вы же мне по приказу монсеньера пожаловали тысячу экю.

— И ты решил к Монморанси не возвращаться?

— Да вы с ума сошли, дядюшка?

— Болван! Ведь Пардальяна там больше нет…

— Ну и что? Я ведь его предал. Вот увидите, он мне язык когда-нибудь отрежет! А я хочу на свои экю погулять вволю. Выпить как следует… Куда мне без языка-то?

От жалости к собственной участи Жилло даже прослезился.

— А экю у тебя? Дай взглянуть! — попросил Жиль. Жилло вытряхнул из пояса на стол монеты; экю зазвенели, глаза Жиля алчно блеснули.

— А ведь это я их тебе дал, — со странной интонацией произнес дядя, лаская костлявыми пальцами деньги и складывая монеты столбиком.

— И еще… еще должны дать мне, — пробормотал Жилло. — Вы же, дядюшка, сами сказали, что это задаток, на выпивку… а теперь я хочу остальное…

— Остальное?

— Маршал сказал: «Три… три тысячи экю».

— Три тысячи… лучше выпей еще, болван!

Жилло опрокинул стакан и уронил его на пол. Дядюшка встал и безумным взором посмотрел на племянника. Золотые экю на столе совершенно затуманили голову Жиля.

— Болван! — повторил он. — Куда тебе три тысячи! Пьяница жалкий!..

— Отдайте мое сокровище! Монсеньер обещал… я ему пожалуюсь… платите, дядюшка!

— Платить! — взревел старик. — Ни гроша не дам! Ты меня по миру пустишь!

— Ах так! — заорал Жилло и попытался встать. — Посмотрим, что скажет монсеньер…

— Угрожаешь? Мне? Берегись! — ухмыльнулся Жиль.

— А что это вы, дядюшка, хихикаете? Перестаньте… мне страшно… страшно…

А Жиль уже открыто хохотал. Он совершенно потерял голову и был не в силах отдать просто так три тысячи золотых экю, но и доноса Жилло дядюшка боялся смертельно.

— Зачем тебе три тысячи, дурачок? Отдал бы их мне по-хорошему, — предложил интендант.

— Вы с ума сошли… — пролепетал Жилло, — да я вас…

Но кончить фразу племяннику не удалось: Жиль бросился на него, заткнул рот и, выхватив невесть откуда взявшуюся веревку, накрепко прикрутил Жилло к креслу. Все произошло так внезапно, что Жилло не успел и пальцем пошевельнуть, правда, хмель с него слетел моментально. А старик метался по комнате и что-то бормотал. Потом он дрожащими руками собрал деньги, высыпанные Жилло на стол, и запер их в шкафу, оставив лишь жалкую кучку. Затем Жиль повернулся к племяннику и вытащил кляп у него изо рта.

Жилло тут же начал вопить, а дядя спокойно ждал, пока тот прекратит орать. Племянник понял, что его все равно никто не услышит, и замолк. Тогда интендант спокойно произнес:

— Будь умницей! Вот твоя доля: пятьдесят экю, остальное — мое.

Старик улыбнулся и налил себе стакан вина.

— Бери пятьдесят экю и уноси ноги подальше. А мне на пути больше не попадайся, сегодня я тебя пожалел, а в другой раз — башку оторву!

Жилло быстро сориентировался в обстановке и сделал вид, что вполне смирился:

— Раз на то ваша воля, дядюшка, я уйду…

— И куда же ты пойдешь?

— Не знаю… уеду куда-нибудь из Парижа…

— Вот и правильно. Только ведь я тебя хорошо знаю: сначала побежишь жаловаться маршалу…

— Клянусь, дядюшка, буду молчать.

— Вот в этом-то я не уверен. Отрежу-ка я тебе язык — надежней будет.

Жиль расхохотался дьявольским смехом и добавил:

— А ведь это ты меня надоумил, рассказывая о Пардальяне. Насчет ушей тоже его идея! Хорошие мысли бывают у этой скотины!

Ужас захлестнул Жилло, он захрипел, запрокинул голову и потерял сознание. А дядя спокойно и ловко начал точить огромный кухонный нож. Потом он нашел в шкафу большие щипцы и приблизился к несчастному племяннику. Но тут Жилю пришлось убедиться, что вырвать язык гораздо трудней, чем отрезать уши. Обдумывая, как действовать, дядя стоял над Жилло с ножом в одной руке и с щипцами в другой.

— Сейчас-сейчас, — бормотал Жиль, — как бы мне удобней за это приняться… а хороша же будет морда у Жилло после такой операции…

А на улице вокруг дворца бушевала гроза, и жалобно свистел ветер в пустынных дворцовых коридорах.

Внезапно Жилло открыл глаза. Жиль, оставив колебания, решил действовать и попытался запихнуть щипцы в рот племяннику. Но несчастный намертво сцепил зубы и сидел так, с налитыми кровью глазами и набухшими от напряжения венами на лбу. Дядя и племянник боролись, и борьба их была чудовищна. Вдруг Жилло захрипел и жуткий, пронзительный вопль вырвался у него: интенданту удалось схватить несчастного щипцами за язык и неимоверным усилием вырвать язык у обреченного Жилло.

— Тебе же хуже! — пробормотал интендант. — Не брыкался бы, так я бы ножичком аккуратненько отрезал.